Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Подводя итог нашего разбора статьи В. Г. Ченцовой, сведем вместе сделанные выше основные наблюдения.

1. Писец пяти грамот РГАДА, среди которых находится № 307, не может быть отождествлен ни с одним почерком, представленным в работе исследовательницы как автограф Антония Ксиропотамита; афонские грамоты, с одной стороны, и три привлекаемые для сопоставления с их письмом рукописи – с другой, писаны разными писцами.

2. Ввиду отсутствия детального исследования книгописной деятельности Антония Ксиропотамита, сопоставление письма рукописей и документов с его почерком в настоящее время не представляется возможным.

3. Основанное на отсутствии в № 295 и 307 подписей монастырских властей утверждение В. Г. Ченцовой о написании этих документов вне Афона доказать невозможно; скорее можно думать, что эти грамоты написаны соответственно в Эсфигмене и Ивире известным (остающимся для нас пока анонимным] писцом, его в отдельных случаях использовали разные, и не только святогорские, обители для создания важных по своему значению документов, которые нужно было не только красиво написать, но и украсить инициалами и золотом.

4. Никаких палеографических оснований для связи изучаемой группы грамот (среди которых – и № 307] и конгломератом документов № 227, 229, 258, 327 и 346 и заключения о ее молдавском происхождении не существует.

Можно, таким образом, сделать следующий вывод: существующее представление о том, что грамота № 307 (как и № 308] была изготовлена в Ивирском монастыре на Афоне, остается без каких-либо изменений.

С тех пор, как в 1860 г. А. Н. Муравьев, а за ним в начале 1880-х гг. Η. Ф. Каптерев и Π. Ф. Николаевский обнаружили и опубликовали «дело» о приезде в Москву в 1645 г. палеопатрасского митрополита Феофана[21], исследователям сделался известным замечательный документ по истории греческо-русских связей XVII в. – адресованная царю Михаилу Федоровичу челобитная этого деятеля Восточной церкви, в которой предлагалась целая программа взаимодействия России и греческого мира по организации в русской столице библиотеки греческих книг, созданию на ее основе с помощью греческих учителей высшей школы для изучения греческого языка, философии и богословия и, наконец, основанию типографии для издания греческой церковной литературы и публикации русских переводов греческих книг[22].

Уже из перевода этой челобитной, осуществленного сразу же вслед за ее подачей в Посольский приказ, стало ясно, что программа была написана собственноручно палеопатрасским митрополитом: «…Палепатритцкой митрополит Феофан своею рукою писал…»[23]. Публикация воспроизведения греческого подлинника этого документа (РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 237) свидетельствовала о том, что в Посольском приказе при переводе здесь не было допущено никакого искажения: о… μητροπολίτης Παλαιών Πατρών Θεοφάνης ίδίαχειρί έγραψα…[24].

Все как будто ясно, и исследователю не остается ничего другого, как анализировать эту простую ситуацию. Однако оказалось, что на имеющийся в нашем распоряжении материал можно смотреть иначе. В 2005 г. вышла в свет статья В. Г. Ченцовой «Челобитная палеопатрского митрополита Феофана об организации греческого книгопечатания и греческой школы в Москве: несколько наблюдений и замечаний к дискуссии»[25], повторенная через год в расширенном виде в другом издании[26]. На эту последнюю работу В. Г. Ченцовой мы и будем ссылаться, обсуждая ее выводы.

Важнейшим моментом, позволяющим В. Г. Ченцовой «взорвать» прежнюю ситуацию, явилось обнаружение ею в русских документах РГАДА греческих подписей Феофана на двух его челобитных и расписки на документе о получении денег для константинопольского патриарха и для себя (с. 136). Сравнив почерк этих подписей с почерком челобитной № 237, В. Г. Ченцова констатирует: эти почерки «оказываются вовсе не похожими» (с. 80).

Из сопоставления почерка челобитной № 237 и подписей Феофана на русских документах, казалось бы, следует совсем простое заключение: палеопатрасский митрополит является каллиграфом, владеющим широко распространенным в то время на Балканах литургическим минускулом «школы Бозеу», и располагает возможностью при необходимости самостоятельно написать красивым почерком документ, а, быть может, и книгу; в обыденной же обстановке, когда нужно поставить подпись или написать расписку, он, естественно, пользуется другим, «простым» письмом, образцы которого и обнаружены В. Г. Ченцовой. Мы встречаемся здесь с имеющим место, по крайней мере, в греческой и славянской культуре Средневековья и вплоть до XVII–XVIII столетий явлением, когда писец-профессионал, помимо своего обычного почерка, владеет еще одним или даже несколькими почерками, которые применяются им по мере надобности, в зависимости от характера работы.

Однако В. Г. Ченцова не считается с такого рода аксиомой и делает столь необходимый ей вывод о том, что подписи в русских документах и челобитная писаны разными руками: митрополиту Феофану принадлежат небольшие подписи, а неизвестному писцу, писавшему в манере «школы Бозеу», – челобитная № 237, где и текст документа, и подпись сделаны одной рукой (с. 80]. То обстоятельство, что в подписи челобитной писец, называющий себя «смиренным палеопатрасским митрополитом Феофаном», сообщает, что эта подпись сделана его «собственной рукой» (ίδια χειρί), В. Г. Ченцову не только не смущает, но и вообще не интересует: она ни разу не останавливается на этом, с точки зрения «обычного» исследователя, крайне важном факте, зато выступает в роли строгого регистратора выявленных ею фактов – «почерк подписей митрополита Феофана на русских документах не имеет ничего общего (курсив В. Г. Ченцовой. – Б. Ф.] с почерком челобитной» (с. 80].

Из всех рассуждений В. Г. Ченцовой в данной части ее работы следует, что она не имеет представления о владении писцами древних книг и документов различными стилями почерков, не допускает при своем изучении рукописного материала обычного для любого переписчика противопоставления торжественного почерка (которому специально обучаются и который применяют в особых случаях) и обыденного, «простого», каждодневного письма. Поэтому ее вывод однозначен: челобитная № 237 писана не рукой митрополита Феофана, а другим, не известным нам человеком.

Впрочем, неизвестным этот писец остается недолго. При изучении греческих документов РГАДА происходит «неожиданная находка», и перед нами предстают «еще две грамоты, написанные рукой писца челобитной» (с. 80–81). Это – грамота экклисиарха ганохорского Успенского монастыря (№ 157) и грамота экклисиарха афонского Ватопедского монастыря (№ 159). Находка В. Г. Ченцовой позволяет ей укрепиться в мнении о существовании некоего писца, из-под пера которого вышла не только челобитная № 237, но, оказывается, и другие документы, причем они были созданы за 6 лет до подачи митрополитом Феофаном проекта греческой школы и типографии в Москве. В свою очередь, это заключение ведет к созданию широкой и детальной картины сотрудничества ряда деятелей греческой церкви, от иерусалимского патриарха Феофана до рядовых переписчиков и грамматоносцев, действовавших на Балканах в 30—40-х гг. XVII в. и пытавшихся осуществлять свои планы с помощью русского правительства.

У нас нет намерения возражать здесь против общих представлений автора относительно деятельности греков, в частности, в Молдовалахии, в указанное время. Мы не ставим также своей задачей анализ рассуждений В. Г. Ченцовой по всем многочисленным пунктам, которые составили в конце концов ее работу. Нас интересует в данном случае лишь тот способ, каким – с помощью прежде всего палеографии – создается это большое полотно, какими деталями оно заполняется. Разобрав выше самое начало статьи, мы убедились в сомнительности средств, применяемых для изучения темы, в отсутствии корректного истолкования рукописных источников. Обратимся теперь к грамотам № 157 и 159.

В. Г. Ченцова утверждает, что 1) эти два документа писаны одной рукой и что 2) их почерк идентичен почерку писца челобитной Феофана № 237. Судя по тому, что в доказательство почеркового тождества ни в первом, ни во втором случае не приводится никаких аргументов, автор, по-видимому, считает, что здесь нечего и доказывать, все вполне очевидно, достаточно представить почерки иллюстрациями. Гораздо важнее, с ее точки зрения, отметить, что в № 157 и 159 подписи выполнены рукой писца текста грамот, при исполнении инициалов использовано «переливчатое серебро», а также то, что, по крайней мере, два документа, № 157 и 237, писаны на одной и той же бумаге из одной партии.