Раймон Кено - Упражнения в стиле

Какое ничтожество, сказал я себе.

Он был не только ничтожным, этот тип, но еще и злым. Он принялся негодовать, обвиняя некого буржуа, что тот плющит ему ноги при каждом проходе пассажиров. Другой пассажир посмотрел на него строгим взглядом, отыскивая свирепую реплику из уже готового репертуара, который он, должно быть, таскал сквозь жизненные обстоятельства, но в тот день не смог отыскать на месте. Тогда молодой человек, испугавшись получить пару оплеух, воспользовался внезапно освободившимся сиденьем и поспешил на него усесться.

Я вышел до него и не мог продолжить наблюдение. Я должен был бы уже забыть его, когда, двумя часами позже, будучи снова в автобусе, я заметил его на тротуаре, на Римской площади, все в том же плачевном состоянии.

Он ходил взад-вперед, сопровождаемый приятелем, который, должно быть, учил его элегантности, с педантичностью денди советуя ему уменьшить вырез пальто, поместив там дополнительную пуговицу.

Какое ничтожество, сказал я себе.

Потом мы двое, автобус и я, продолжили свой путь.

В этом полуденном S был помимо обычных запахов — аббатов, борщей, винегретов, газет, дискриминантов, елей, ёжиков, зайцев и койотов, лесных миражей, новомодных оперетт, роковых старух, тайных ужасов, факиров, хлыщей, цыпочек, чемоданов, шаблонов, щекотки, эсминцев, юннатов, ягодиц, — определенно ощущались ароматы длинной юношеской шеи, тонкие испарения плетеной ленты, острая выжимка обозленности, смрадная вонь трусости и запора, которые абсолютно точно идентифицировались, так что проходя два часа спустя мимо вокзала Сан-Лазар, я сумел, вновь встретив, распознать их в надушенном, модном и белыми нитками шитом аромате, который испускала неудачно размещенная пуговица.

У этого автобуса был некоторый вкус. Забавно, но факт. У каждого автобуса свой вкус. Так принято говорить, но это действительно так. Достаточно проделать опыт. В этом вот — S — чтобы ничего не скрывать — был небольшой привкус жареного земляного ореха, не могу сказать почему. У площадки был свой особенный аромат, аромат земляного ореха не просто жаренного, но еще и растоптанного. В метре шестидесяти от поверхности истинный гурман, найдись здесь таковой, мог бы почувствовать на языке что-то слегка кисловатое, что было шеей человека под тридцать. А еще двадцатью сантиметрами выше тонкому нёбу была представлена редкая возможность продегустировать плетенную ленту, слегка сдобренную какао. Затем мы вкушали бубль-гам спора, каштаны раздражения, виноград гнева и грозди горечи.

Двумя часами позже мы получили и десерт: пуговица от пальто… в самом деле орешек…

Автобусы на ощупь мягкие и пушистые, особенно если разместить их между ног и гладить двумя руками, от головы к хвосту, от мотора к площадке. Но когда находишься там, на этой платформе, тогда ощущаешь нечто более жесткое и даже жестокое, тюремную камеру или опорный брус, а потом нечто подскакивающее и более эластичное, ягодицу. Иногда их бывает две, тогда нужно употреблять множественное число. Можно также уловить полый и трепещущий объект, изрыгающий идиотские звуки, и нечто, заплетенное спиралью, мягче, чем четки, шелковистее, чем колючая проволока, бархатистее, чем веревка, и мельче, чем канат. Наконец можно прикоснуться к человеческой глупости, по случаю жары немного вязкой и клейкой.

Потом, если набраться терпения на час-другой, можно перед шероховатым вокзалом омочить тепло рук в изысканной прохладе пуговицы ложнослоновьей кости, расположенной не на месте.

Все вместе оно зеленое с белой крышей, вытянутое, и с окнами. Их не первый встречный может сделать, окна-то. Площадка бесцветная, половина серая, половина коричневая, если хотите. Она вся заполнена кривыми, куча S, так сказать. Но в полдень, как сейчас, в час пик, это жуткое переплетение. Чтобы хорошо все изобразить, нужно вытянуть из этого месива прямоугольник белесой охры, поместить на конце овал охряной белесости и прилепить сверху темную охру колпака, окруженную щепоткой земли, по ходу дела сожженной и перемешанной. Потом нужно бросить туда желто-коричневое пятно, чтобы передать бешенство, красный треугольник, чтобы изобразить гнев, и капельку зелени, чтобы передать сдерживаемую желчь и жалкий страх.

После тебе в четверть волоска изобразят одно из этих милых маленьких темно-синих пальтушек с милой маленькой пуговичкой наверху, точно под вырезом.

По касательному и громыхательному углу вдоль хранящего молчание тротуара проскрежетал S. Тромбон солнца бемолизировал полдень. Пешеходы пели волынками, выводя свои номера. Некоторые поднимались на полтона выше, чего было достаточно для перемещения их к воротам Шамперре на пассажах пения. Среди этих пыхтящих избранных фигурировала и кларнетная труба, которой невзгоды эпохи придали человеческую форму, а извращение шляпника присудило носить на литаврах инструмент, схожий с гитарой, окруженной собственными сплетенными струнами. Внезапно среди минорных аккордов большинства пассажиров, согласных пассажирок и блеющего тремоло алчного кондуктора разразилась бурлескная какофония, в которой ярость контрабаса смешалась с раздражением трубы и гулом басовых.

Потом, после вздоха, молчание, пауза и двойная пауза, разражается триумфальная мелодия пуговицы, пронизывающей верхнюю октаву.

Автобус битком тчк молчеловек длинная шея шляпа тесьмой обращается неизвестному пассажиру отсутствие повода тчк вопрос пальцев ног зажатых утверждает каблуком специально тчк молчеловек прерывает спор свободному месту тчк четырнадцать часов римплощадь молчеловек слушает советы друга поводу одежды тчк переместить пуговицу тчк подписано арктурус

Полуколо жды одна озад фордня наплат нейме лина исавт заобусаия метмол илод очелогока совес длишой линкомн кошей, ето рыйн ушос ляпил, заок ружтесь менную енной плетой. Ругон егоб вдовин сосвоил сето дач, чното натна парост уму ете ногна увсяр акийз, паско сажиг дары вхот дявы дяти хо. Бычем впон рост, прекро рат спил чтоор, ситьбы брона бося сводсто еноме.