Сергей Солоух - Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»

Панкрац (Pankrác) – в ту пору самая новая и современная тюрьма Праги. Построена в 1885–1889 гг. Названа так по имени тогдашнего пригорода, в наши времена давно уже ставшего частью Праги и даже его современным деловым центром. Тюрьма же существует до сих пор, но главным образом используется как КПЗ. Официальное название – Vazební věznice Praha Pankrác.

Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.

— А когда-то здесь висел портрет государя императора, — помолчав, опять заговорил он. — Как раз на том месте, где теперь зеркало.

— Вы справедливо изволили заметить, — ответил пан Паливец, — висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак.

Любопытно, что на шестом этаже дома На Бойишти, 12, не чердак, а мансарда.

Да только гадили на него мухи – еще один сюжет многократного использования. Впервые у Гашека в киевском рассказе «Повесть о портрете императора Франца-Иосифа» (Povídka о obrazu císaře Františka Josefa I – Čechoslovan, 1916). C той только разницей, что в рассказе подрывной деятельностью занимались не мухи, а черный кот и присоединившиеся к нему куры.

В отдельном рассказе того же периода «Школа тайной полиции» (Škola pro státní policii – Čechoslovan, 1917) Обыгрывается вся провокационная схема, но завершающаяся арестом не двух полузнакомых людей, а детективом Брауном, главным героем, всех, одного за другим, членов собственного семейства.

Тайный агент Бретшнейдер окончательно умолк, и его нахмуренное лицо повеселело только с приходом Швейка, который, войдя в трактир, заказал себе черного пива, заметив при этом:

— В Вене сегодня тоже траур.

На самом деле, скорее нет, чем да. Вот что пишет по этому поводу самый известный и популярный наш специалист по истории Австро-Венгрии Ярослав Шимов (ЯШ 2003):

«А что же Франц Иосиф? Получив известие об убийстве Франца Фердинанда и его жены, престарелый император воскликнул: “Бедные дети!” – имея в виду, впрочем, не погибших, а их детей – Софию, Макса и Эрнста, оставшихся сиротами. Затем с уст усталого монарха сорвалась загадочная фраза, значение которой историки по-разному толкуют до сих пор: “Ужасно. Нельзя бросать вызов Всевышнему… Провидение восстановило тот порядок, который я, увы, не смог сохранить”. Что хотел сказать Франц Иосиф? Имел ли он в виду морганатический брак наследника, которым тот “бросил вызов Всевышнему”, или же речь шла о том, что Франц Фердинанд, по мнению его дяди, не годился для императорской короны… Бог весть…»

Как бы то ни было, особой скорби по поводу гибели племянника император, видимо, не испытывал… В Будапеште правящие круги почти откровенно радовались гибели своего давнего недоброжелателя, среди славянских подданных императора и короля царило по большей части равнодушие (хотя газеты наперебой возмущались «подлым убийством»), сочувствующие сербским националистам потирали руки, а лояльные Габсбургам обыватели отмечали, что даже в Вене «нет никакого траурного настроения. В Пратере… повсюду играет музыка».

Тем удивительнее, конечно, последствия для Европы и мира этого общего видимого безразличия.

С. 31

Когда я служил на военной службе, один генерал упал с лошади и расшибся. Хотели ему помочь, посадить на коня, посмотрели, а он уже готов – мертвый. А ведь метил в фельдмаршалы.

В оригинале «А měl taky avancírovat na feldmaršálka» – типичный для рассказа об армии набор дериватов – Avancement и Feldmarschall (по-чешски polní maršálek).

Наш обер-лейтенант Маковец всегда говорил:

Имя армейского приятеля Гашека, соучастника последней самоволки перед отправкой на фронт, сержанта Маковца (četař Makovec). См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 396.

Вообразите себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это меня ужасно пугает.

В оригинале: Představte si park, řekněme na Karláku, в то время как Карлова площадь – Karlovo náměstí, следовательно Швейк говорит на самом деле – на Карловке – ну, примерно так же, как лихой москвич, способный назвать Пушкинскую площадь – Пушкой или памятник героем Плевны – Плешкой. Сравни с Пршикопы, комм., ч. 1, гл. 15, с. 239.

Центр пражского района Нове Место (Nové Město), где прошли и детство, и юность Гашека, а в романе безнадежно вертится Швейк до самого момента попадания в гарнизонную тюрьму. Стоит заметить, что в начале прошлого века Карлак не выглядел так, как сейчас – необъятный, густо заросший сквер. Это было пустое, насквозь продуваемое и простреливаемое пространство с прогулочными дорожками и лишь небольшим частоколом деревьев там и сям по периметру.

В Сараеве небось тоже был какой-нибудь смотр.

В Боснии Ф. Ф. наблюдал за маневрами 15 и 16 корпусов австро-венгерской армии, а в утро 28 июня, непосредственно предшествовавшее убийству, наследник престола инспектировал казармы местного гарнизона. Так что интуиция старого солдата Швейка не подвела.

Помню, как-то на смотру у меня на мундире не хватило двадцатой пуговицы.

Какое-то недоразумение при редактировании. В оригинале dvacet knoflíků u munduru, и совершенно правильно в ПГБ 1929 – «двадцати пуговиц». Если же цифра кому-то кажется фантастической, то, по подсчетам Годика и Ланды (HL 1998), только на паре солдатских гамаш пуговиц было двенадцать, на кальсонах – четырнадцать, на блузе – восемнадцать и на кепи – две. А всего – восемьдесят две, считая и шинель.

и за это меня посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как Лазарь, лежал связанный «козлом».

В оригинале: «mě zavřeli za to na čtrnáct dní do ajnclíku a dva dni jsem ležel jako lazar, svázanej do kozelce». Здесь ajnclík (одиночка) – дериват от немецкого Einzelzelle, lazar с маленькой буквы – разговорный термин для обозначения придурка или больного. А связанный «козлом», как совершенно верно поясняет ПГБ, это когда все четыре конечности вместе, можно впереди, а можно и, с особой жестокостью, за спиной.

С. 32

— Ты турок любишь? — обратился Швейк к трактирщику Паливцу. — Этих нехристей? Ведь нет?

В оригинале еще крепче «máš rád ty pohanský psy?» – «Этих басурманских псов». Не изменяется суровое отношение Швейка к басурманам и при близком знакомстве, см. ч. 4, гл. 1, с. 248.

Сравни с поздним и часто цитируемым трогательно-интернационалистским:

— Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.

См. комм., ч. 2, гл. 3, с. 408.

Кто бы ни прикончил нашего Фердинанда, серб или турок, католик или магометанин, анархист или младочех, – мне все равно.

Младочехи – общепринятое название чешских политиков, ассоциируемых с Либерально-национальной партией (Národní strany svobodomyslné), вышедшей на общественную авансцену в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия. Связано с противопоставлением «старым чехам», чешским политикам поколения Палацкого и Ригера (Palacký, Rieger), пытавшимся добиться от Габсбургов более мягкой, чем венгерская, но все-таки реальной автономии всех чешских земель – Богемии, Моравии и Силезии внутри единой АвстроВенгрии. Кульминацией усилий этих благородных людей была перспектива принятия осенью 1871 года Фундаментального Акта (Fundamentální články (fundamentálky), Fundamentalartikel), фактически закрепляющего новое федеральное устройство монархии. Переход от дуализма (Австрия – Венгрия) к триализму (Австрия – Венгрия – Чехия). Коронация Франца Иосифа чешским королем должна была стать днем принятия этого исторического документа. Несмотря на то, что 12 сентября 1871 года император дал на это согласие, своим рескриптом повелев составить и включить в текст Фундаменталки конституционную статью, ровно через месяц, под мощным давлением тех, кто представлял его венгерских и немецких подданных, венский монарх издал новый рескрипт, отменивший первый. В результате Фундаментальный Акт не стал законом, Франц Иосиф в соответствии с этим законом не был коронован королем всех чехов. Таким образом, политика федерализма и культурной автономии внутри империи, которую проводили старочехи, потерпела полное и очевидное фиаско. И тогда на смену этим достаточно умеренным людям, выходцам прежде всего из среды чешской аристократии, пришли сыны нарождавшейся буржуазии – младочехи, которые уже не видели будущего своего народа в составе империи, а мечтали о независимом славянском государстве. И многие из них представляли во главе такого государства одного из великих князей Романовых (см. комм., ч. 2, гл. 2, с. 308).

Да и методы борьбы у этих групп и поколений чешских политиков были разные. Если старочехи, лишившись права на единый и полномочный чешский парламент, долгое время занимали красивую донкихотскую позицию бойкота всех представительских органов власти, как в самой Чехии, так и в Вене, то шумные и деятельные младочехи наоборот сразу проповедовали самое активное участие в работе Рейхсрата и местных органов самоуправления. Впрочем, было и одно, низменное общее – краеугольный вопрос о чешском языке и его статусе в Богемии и Моравии, под который с видом святым и невинным тайно или явно подверстывались самые радикальные надежды, планы и чаяния чешских националистов всех видов и направлений.