Сергей Кара-Мурза - Русская матрица: Будет ли перезагрузка?

В проектировании советских социальных форм было сделано множество изобретений такого масштаба — школа и наукограды, детсад и пионерлагерь, отопление бросовым теплом ТЭЦ и Единая энергетическая система, советская армия и здравоохранение. А ВПК был так необычен, что США затратили около 10 млрд. долларов, только чтобы подсчитать расходы СССР на вооружение. Это, по их словам, был самый крупный проект в общественных науках за историю человечества.

Новый всплеск активности в социальном дизайне начался в конце 80-х годов. Проектирование будущих форм исходило из двух принципов: возможно более полного слома советской системы и копирования западных структур как «естественных» и эффективных. Первым делом, речь шла о формах государственности. Предложенная А.Д. Сахаровым «Конституция Союза Советских Республик Европы и Азии» (1989) означала расчленение СССР на полторы сотни независимых государств. Например, о нынешней РФ в ней сказано: «Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района — Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь. Каждый экономический район имеет полную экономическую самостоятельность, а также самостоятельность в ряде других функций».

В представлениях о формах мироустройства господствовал мондиализм — концепция исчезновения наций и унификации мира под властью мирового правительства. В «Меморандуме» (1968) Сахаров пишет: «Человечество может безболезненно развиваться только как одна семья, без разделения на нации в каком-либо ином смысле, кроме истории и традиций». В его проекте «конституции» сказано: «В долгосрочной перспективе Союз стремится к конвергенции социалистической и капиталистической систем… Политическим выражением такого сближения должно стать создание в будущем Мирового правительства». Это утопия слияния народов и наций в одну цивилизацию с одной («лучшей») моделью жизнеустройства и с единой шкалой «общечеловеческих» ценностей.

В «Предвыборной платформе» 1989 г. Сахаров в первом пункте ставил цель сменить социальные основы жизнеустройства: «Ликвидация административно-командной системы и замена ее плюралистической с рыночными регуляторами и конкуренцией… Свободный рынок рабочей силы, средств производства, сырья и полуфабрикатов». Речь здесь идет о радикальной смене общественного строя («ликвидация»). В основу нового общества кладется конкуренция, а не сотрудничество. Свободный рынок рабочей силы! Даже без профсоюзов, коллективных договоров и трудового законодательства, которые на Западе с XIX века ограничивают свободу рынка труда.

В 90-е годы этот проект конкретизировался. В своем предисловии к «Черной книге коммунизма» А.Н. Яковлев предложил реформаторам доктрину «Семь «Д» — семь магических действий, которые надо совершить в ходе реформы. Это — формула целеполагания, техническое задание на дизайн социальных форм постсоветской России. Четвертым «Д» у него стоит деиндустриализация.

Небывалое в истории требование уничтожить отечественную промышленность было общим в элите дизайнеров 90-х годов. Систематически оно обосновывалось академиком Н.П. Шмелевым. В важной статье 1995 г. он пишет: «Наиболее важная экономическая проблема России — необходимость избавления от значительной части промышленного потенциала, которая, как оказалось, либо вообще не нужна стране, либо нежизнеспособна в нормальных, то есть конкурентных, условиях. Большинство экспертов сходятся во мнении, что речь идет о необходимости закрытия или радикальной модернизации от 1/3 до 2/3 промышленных мощностей». Соответственно, планировалось и сокращение рабочего класса, которое на практике вылилось в деклассирование.

Каково же положение сегодня? Прежде всего, наша культура утратила инструменты и навыки для войны «образов будущего». Мы не только проиграли эту войну в 90-е годы, но и отравили свой организм внедренными нам вырожденными образами-вирусами. Без излечения мы не выберемся из той экзистенциальной ловушки, в которую угодили в конце XX века, но излечение идет очень медленно. Поражение этой части нашего общественного сознания является системным.

Предвидение требует мужества, недаром Кант считал, что девиз разума — Aude saper («имей отвагу знать»). Это мужество подорвано у нескольких поколений. А.С. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании как «бунт юноши Эдипа» против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода. Начатый с распродажи страны «праздник жизни» затянулся сверх меры. Созревают совершенно новые угрозы, но их не желают видеть и слышать. Будущее идет к нам шагами Каменного гостя.

Тема справедливости — вечная и неуловимая, как тема счастья. Надо заметить, что вообще о справедливости начинают говорить именно тогда, когда на наших глазах происходит огромная несправедливость, которая прямо или косвенно касается всех или почти всех.

Великие философы пытались сформулировать общие для всех объективные, как бы заданные «природой человека», критерии справедливости. На разные лады повторялись формулы такого типа: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Не причиняй другим того, чего ты не хотел бы, чтобы причиняли тебе». Чтобы обойти их, мерзавцы придумывали хитроумные оправдания. В общем, задача дать объективные правила оказалась невыполнимой — на представления людей о справедливости сильно влиял их социальный статус. Помещики, составляя 1% населения России, считали справедливым, что они владеют половиной пахотных земель, а крестьяне считали это несправедливым.

Поскольку общество — система динамичная, то представления о справедливости менялись и во времени. Значит, общечеловеческих критериев справедливости нет, они исторически и социально обусловлены. Религия учит нас о том, что справедливо в отношении бессмертной души, а в земных делах нам надо разбираться самим, применяя свой разум, совесть и знание о реальности. И тут первым делом надо зафиксировать факт: в 80-е годы в нашем обществе созрел и оформился глубокий раскол в представлении о справедливости.

При этом расколе население разделилось на большинство (примерно 90%), которое следовало традиционным взглядам, и радикальное меньшинство, которое эти взгляды отвергало. Большинство, например, считало резкое разделение народа на бедных и богатых несправедливостью, то есть злом. Казалось невероятным, что такие прекрасные люди, как А.Д. Сахаров и М.С. Горбачев, поманят нас своими дудочками к злому делу. Хотя, можно было за их спинами разглядеть авангард идеологов, которые отвергали само понятие справедливости, прилагаемое к общностям людей, — социальную справедливость. В этом отрицании уже было нечто шизофреническое, потому что, как говорят, «справедливость — социальное преломление любви». О справедливости к себе, любимому, говорить вне социальных норм совести и права можно только в молитвах, да и то неслышных.

Но тогда на таких идеологов мы внимания не обращали, за что и расплачиваемся. Теперь надо бы вспомнить. В 1992 г. Юлия Латынина свою статью-панегирик рынку назвала «Атавизм социальной справедливости». С возмущением помянув все известные истории попытки установить справедливый порядок жизни, она привела сентенцию неолибералов: «Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное — то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал атавизмом социальной справедливости».

Поскольку 90% нашего впечатлительного населения было очаровано дамами вроде Латыниной и джентльменами вроде Ельцина, россиян удалось обобрать, как никого и никогда не обирали в мире. Наша элитарная интеллигенция, представленная сплоченной интеллектуальной бригадой будущих реформаторов, сделала свой философский выбор. Она приняла неолиберальное представление о справедливости. Исходя из этого в доктрине реформ было хладнокровно предусмотрено массовое обеднение населения России — бедность рассматривалась не как зло, а как полезный социальный механизм.

Господствующее меньшинство, имея деньги, телевидение и целую рать профессоров, поэтов и юмористов, навязывает массе граждан свою идеологию, хотя и неглубоко. Зато другая часть упирается и укрепляется. В данный момент, в преддверии кризиса, который сбросит в бедность еще сколько-то миллионов впечатлительных россиян, а сколько-то миллионов бедных столкнет на дно нищеты, мы представляем собой общество, расколотое представлениями о справедливости на три части.

Одна часть (думаю, примерно половина) считает тип жизнеустройства в России, созданный реформами, крайне несправедливым. Это зло, с которым невозможно примириться, и речь идет лишь о том, чтобы выбрать приемлемый способ его преодоления.