Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)

Тем не менее, не существует изолированных тактиков. Воля к уничтожению старого общества подразумевает федерацию тактиков повседневной жизни. Именно федерацию такого типа Ситуационистский Интернационал готов технически обеспечить в любое время. Стратегия коллективно выстраивает неуклонный план революции, тактику индивидуальной повседневной жизни.

Двусмысленное понятие человечества иногда провоцирует колебания в спонтанных революциях. Слишком часто желание поставить человека в центр требований перерастает в парализующий гуманизм. Сколько раз революционная сторона щадила своих собственных палачей, сколько раз она шла на перемирие со стороной правопорядка, позволяя ей собраться с силами? Идеология человечности является оружием реакции, служащим оправданию всякой бесчеловечности (бельгийские десантники в Стэнливилле).

С врагами свободы не может быть компромиссов, как невозможна человечность с угнетателями человека. Искоренение контрреволюционеров является единственным гуманитарным актом, не позволяющим гуманизму бюрократизироваться.

Наконец, одной из проблем спонтанного восстания является следующий парадокс: власть должна быть полностью уничтожена путём фрагментарных действий. Борьба за чисто экономическое освобождение сделала возможным выживание всех, навязав выживание всему. Ясно, что массы боролись за бОльшую цель, за глобальное изменение условий жизни. Вдобавок, воля к изменению всего мира одним ударом является верой в чудеса. Вот почему она так легко превращается в грубый реформизм. Апокалипсическая тактика и тактика постепенных требований сочетаются браком примирённых антагонизмов. Разве псевдореволюционные партии не заканчивают тем, что отождествляют тактику с компромиссом?

Неуклонный план революции предохраняется равно как от частичных завоеваний, так и от фронтальных атак. Герилья является тотальной войной. Именно по этому пути следует Ситуационистский Интернационал, в рассчитанных нападках по всем фронтам — в культуре, политике, экономике, обществе. Поле повседневной жизни гарантирует единый бой.

Диверсия. — В широком смысле слова, диверсия является глобальным вступлением в игру. Это действие, которым игровое единство вбирает в себя существа и вещи, замороженные в порядке иерархизированных фрагментов.

Как—то раз, в сгущающихся сумерках, мне и моим друзьям пришло в голову проникнуть во Дворец Правосудия в Брюсселе. Люди знают этого мастодонта, давящего своей громадностью бедные кварталы под собой, охраняющего богатую авеню Луизы, из которой мы когда—нибудь создадим опустошённую страстью землю. После долгого дрейфа (dérive) по лабиринту кулуаров, лестниц, анфилады комнат, мы рассчитали возможное обживание этого места, мы вернули себе на время захваченную врагом территорию, мы преобразовали, благодаря воображению, это вшивое место в поле фантастической ярмарки, во дворец удовольствий, в котором самые пикантные удовольствия согласились бы на привилегию быть реально прожитыми. Субъективная мечта подрывает мир. Люди занимаются подрывной деятельностью, как это сделали месье Журден и Джеймс Джойс, один с прозой, другой с Улиссом; т. е. спонтанно и после долгих размышлений.

В 1955–м, Дебор, поражённый систематическим использованием диверсии (détournement) у Лотреамона, обратил внимание на богатство этой техники, о которой Йорн в 1960–м написал: «Диверсия — это игра, обязанная своим происхождением процессу обесценивания. Все элементы культуры прошлого должны быть инвестированными вновь или исчезнуть». Наконец, в 3–м номере Internationale Situationniste, Дебор уточнил этот вопрос: «Два фундаментальных закона диверсии — это утрата значимости, вплоть до исчезновения изначального смысла, у каждого автономно подрываемого элемента; и, в то же время, организация нового ансамбля значений, придающего новый смысл каждому элементу». Нынешние исторические условия подтверждают процитированные выше наблюдения. Отныне уже ясно, что: 

— по мере распространения болота разложения, повсюду спонтанно процветают диверсии. Эра потребительских ценностей раздельно усиливает возможность организации новых ансамблей значений;  

— культурный сектор уже не является привилегированным. Искусство подрывной деятельности простирается на все акты отрицания, наблюдаемые в повседневной жизни; 

— из—за диктатуры фрагментарности диверсия стала единственной техникой на службе у целостности. Диверсия является самым последовательным, самым популярным и лучше всего приспособленным к повстанческой практике революционным действием. Путём натурального движения — страсти к игре — она ведёт нас к экстремальной радикализации.

В разложении, охватившем собой весь ансамбль духовного и материального общения — разложении, связанном с требованиями общества потребления — фаза обесценения диверсии в своём роде была начата и обусловлена историческими условиями. Негативность, инкрустированная в фактическую реальность, также ассимилирует диверсию в тактику преодоления, в позитивный, по сути, акт.

Если изобилие потребительских товаров приветствуется повсюду как счастливая эволюция, социальное использование этих товаров, как известно, портит их пользу. Потому что удобство — это в первую очередь предлог для прибыли при капитализме и при капиталистических режимах, оно не может быть использовано иначе. Идеология потребления действует как дефект его фабрикации, она саботирует завёрнутый в неё товар; она вводит новое рабство в материальное благополучие. В этом контексте, диверсия вульгаризует другой способ использования, она изобретает высшую пользу, в которой субъективность в своих интересах манипулирует тем, что продаётся ей для того, чтобы манипулировать ей. Кризис зрелища обрушивает силы лжи в поле живой истины. Искусство обращения против врага оружия, которое он сам обязан распространять по коммерческой необходимости является основным вопросом стратегии и тактики. Методы диверсии надо распространять как Азбуку потребителя, который желает перестать быть таковым.

Диверсия, которая сотворила своё первое оружие в искусстве, стала теперь искусством использования всех видов оружия. Появившись впервые в движениях культурного кризиса в 1910–25 гг., она постепенно распространилась на ансамбль всех секторов затронутых разложением. Завтра искусство предложит новым техникам подрывной деятельности поле ценных экспериментов; и из прошлого надо извлекать уроки. Так, операция преждевременного инвестирования, к которой пришли сюрреалисты, придавая совершенно ценностный контекст дадаистским антиценностям, несовершенным образом сведённым к нулю, хорошо показывает, что попытка строить, отталкиваясь от плохо обесцененных элементов, всегда приводит к интеграции доминирующими механизмами социальной организации. «Комбинаторное» отношение современных кибернетиков к искусству доходит до гордого накопления незначительных разрозненных элементов, которые не были обесценены вовсе. Поп—арт и Жан—Люк Годар — это апология свалки.

Художественное выражение позволяет в равной степени искать, наощупь и благоразумно, новые формы агитации и пропаганды. В данном порядке идей, работы Мишеля Бернштейна в 1963–м (модельная штукатурка, с инкрустированными миниатюрами свинцовых солдатиков, машин, танков…) призывали, под такими названиями, как «Победа банды Бонно», «Победа Парижской Коммуны», «Победа рабочих Советов Будапешта», исправить определённые события, искусственно замороженные в прошлом; переписать историю рабочего движения и, в то же время, реализовать искусство. Какой бы ограниченной она ни была, какой бы спекулятивной она ни оставалась, подобная агитация открывает дорогу творческой спонтанности всех, хотя бы и путём проб и ошибок, в особенно сфальсифицированном секторе, потому что диверсия является единственным языком, единственным действием, несущим в себе свою самокритику.

У творчества нет пределов, диверсиям нет конца.

Междумирие — это смутная территория субъективности, место, в котором остатки власти и её коррозии смешиваются с волей к жизни (1). — Новая невинность высвобождает чудовищ внутреннего мира, она провоцирует насилие междумирия против старого мира вещей (2).

Существует грань потревоженной субъективности, которую грызёт болезнь власти. Здесь кипит необоримая ненависть, боги мести, тирания зависти, озлобленность отчаявшейся воли. Это маргинальная испорченность, угрожающая со всех сторон; междумирие.