Иммануэль Валлерстайн - После либерализма

34

Хаменац отмечает, что хотя те, кто выступал в оппозиции к июльской монархии, делились на позже поддержавшие революцию 1848 г. четыре фракции, которые могут быть причислены к числу «левых», к ним в целом обычно применялся термин «республиканцы», а не «социалисты» (Hamenatz 1952, 47 и далее).

Как отмечал Тюдеск (Tudaq 1964, 235): «Оппозиция легитимистов июльской монархии представляла собой оппозицию знати установленному порядку…» Не противоречили ли, таким образом, легитимисты заявлению Бональда о том, что «истинная природа общества… составляет то, чем это общество, гражданское общество, является в настоящее время»?

Позвольте делать (фр.). — Прим. издат. ред.

См. рассуждения о взглядах Бональда в работе Нисбета (Nîsbet 1944, 318–319). Нисбет использует термин «корпорации» в значении «ассоциации, основанные на принципах служебной или профессиональной принадлежности».

Цит. по рус. пер. — Прим. издат. ред.

«И сен-симонизм, и экономический либерализм эволюционировали в том направлении, которое сегодня мы называем экономическим рационализмом» (Mason 193I, 681).

Первая парламентская реформа, предоставляющая право голоса средней и мелкой торгово-промышленной буржуазии; в результате представительство в парламенте получили к новые промышленные центры. — Прим. издат. ред.

Галеви цитирует статью, опубликованную в «Квартальном обозрении» в апреле 1835 г. (том LIII, с. 265), озаглавленную «Обращение сэра Роберта Пиля»: «Когда раньше премьер-министр считал целесообразным обращаться к народу не только при вступлении в должность, но для изложения принципов и даже деталей тех мер, которые он был намерен предпринять, и просить — не парламент, а народ, — о сохранении королевских прерогатив и о том, чтобы к выбранным им министрам относились если не с безоговорочным доверием, то, по крайней мере, справедливо?» (Halevy 1950, 178, сноска 10).

Поскольку ленинизм перестроился из программы революционного свержения правительств организованным рабочим классом в программу национального освобождения ради достижения целей национального развития (конечно, «социалистического»), по существу, здесь прослеживается параллель с вильсонианством, которое являлось официальной версией либеральной идеологии. См.: «Либерализм и легитимация национальных государств: историческая интерпретация» в настоящем издании.

См., в частности: The French Revolution as a Word-Historical Event // Unthinking Social Science. Cambridge: Polity Press, 1991. P. 7–22.

«К 1830-м годам революционеры-романтики почти буднично говорили о le people, das volк, il popolo или lud, как о некоей возрождающей жизненной силе истории человечества. Новые монархи, пришедшие к власти после революции 1830 года, — Луи-Филипп и Леопольд I, скорее искали поддержки „народа“ как короли „французов“ и „бельгийцев“, чем как правители Франции и Бельгии. Даже реакционный царь Николай I три года спустя после подавления польского восстания 1830–1831 годов заявил о том, что его собственная власть зиждется на „народности“ (а также самодержавии и православии), причем слово, которое он использовал, — народность, также означающее „дух народа“, было точным переводом польского термина narodowoso». Billington James И. Fire in the minds of Men: Origins of Revolutionary Faith. London: Temple Smith, 1980. P. 160.

Прекрасное описание этой аморфной массы людей применительно к июльской монархии во Франции можно найти в работе: Ptammatz John. The Revolutionary Movement to France. 1815–1879. London: Longman Green, 1952. P. 35–62.

«К. 1840 г. присущие индустриализации социальные проблемы — новый пролетариат, ужасы неуправляемой опасной урбанизации, развивавшейся чрезвычайно быстрыми темпами, — стали постоянным предметом серьезных обсуждений в Западной Европе и кошмаром для политиков и чиновников». Hobsbawm Eric J. The Age of Revolution, 1789–1848. New York: World, 1962. P. 207.

Смысл существования (фр.). — Прим. издат. ред.

Подробнее я останавливался на этой теме в очерке «Три идеологии или одна? Псевдобаталии современности» (см. настоящее издание).

«Оппозиция легитимистов июльской монархии была оппозицией знати существующему пори ку…» Tudesq Andre-Jean. Les grands notables en France (1840–1849). Pans: Presses Univ. de France, 1964. P. 1, 235.

Здесь и далее цит. по рус. пер. — Прим. издат. ред.

Cecil Hugh, lord. Conservatism. London: Williams and Northgate, 1911. P. 192.

Эту дилемму очень точно сформулировал Филипп Бенетон: «По сути дела, самой большой слабостью консерватизма был традиционализм. Консерваторы сталкивались с противоречиями тогда, когда традиция, защитниками которой они выступали, прерывалась на длительный период и/или уступала дорогу другим (не консервативным) традициям…

Эти противоречия объясняют… определенные колебания консервативной политической мысли… между фатализмом и радикальным реформизмом, между ограничением государственной власти и призывами к усилению государства». Beneton Ph. Le conservatisme. Paris: Presses Univ. de France, 1988. P. 115–116.

'Хотя немногие либералы были столь же последовательны, как Бентам, Бребнер показывает, как от индивидуалистической антигосударственной позиции можно перейти на позицию коллективистскую. Основная проблема здесь заключается в том, как общество определяет совокупность индивидуальных интересов. Как писал Бребнер, для Бентама ответ заключался в том, что «индивидуальный интерес должен быть искусственно определен или создан всемогущим законодателем, применяющим удачный расчет „самого большого счастья для самого большого числа людей“». В результате Бребнер приходит к выводу: «Кем же когда были фабианцы, как не сторонниками Бентама более поздней эпохи?» Brebner J. Buntett. Laissez-Faire and State Intervention in Nineteenth-Century Britain // The Tasks of Economk History. Supplement VIII, 1948. P. 61, 66.

Hobhouse L. Т. Liberalism. London: Oxford University Press, 1911. P. 146. Именно вывод Бентама/Хобхауза, к которому они пришли в отношении либеральной идеологии, объясняет, почему Рональд Рейган обрушивался с нападками на «либерализм», хотя на деле сам принадлежал к одному из направлений либеральной идеологии. Является ли подход Бентама и Хобхауза типичным? Они дают более точную оценку практики либералов, чем другие либеральные идеологи. Как отмечает Уотсон: «Ни об одной политической партии Англии в девятнадцатом веке нельзя сказать, что она верила в (доктрину ночного сторожа государства] или пыталась воплотить ее на практике». Watson George. The English Ideology: Studies in the Language of Victorian Politics. London: Allan Lane, 1973. P. 68–69.

Schapin J. Salwyn. Liberalism and the Challenge of Fascism. New York: McGraw Hill, 1949. P.vii.

Мандатная система была учреждена Лигой Наций для юридического оформления статуса бывших заморских колониальных владений Германии и ряда территорий бывшей Оттоманской империи на Ближнем Востоке. Непосредственное администрирование мандатных территорий поручалось конкретным державам-победительницам в Первой мировой войне. Мандатные территории подразделялись на три группы, или класса, — «А», «В» и «С» — сообразно с уровнем их экономического и политического развития и с их географическим положением, что определяло степень их зависимости от государств-мандатариев. В класс «С» включались Юго-Западная Африка (теперь территория Намибии, мандатарий — Южно-Африканский Союз), бывшая германская Новая Гвинея (мандатарий Австралия), Западное Самоа (мандатарий Новая Зеландия), Науру (коллективный мандатарий Австралия, Великобритания и Новая Зеландия) и тихоокеанские острова к северу от экватора — Каролинские, Марианские и Маршалловы (мандатарий Япония). Территории класса «С» управлялись по законам государства-мандатария в качестве составной части последнего. Государствам-мандатариям вменялось в обязанность гарантировать права коренного населения и запрещалось создавать на мандатных территориях военную инфраструктуру, но в остальном контроль управляющих государств над территориями этого класса фактически ничем не ограничивался. — Прим. перев.