Чэнь Цзя-вэй - Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация

Роль партийных систем в классических и неклассических демократиях

Выше партия – точнее, правящая партия – была названа наряду с армией и правительственной бюрократией одним из возможных субъектов авторитарной модернизации. Возникает закономерный вопрос: какой оказывается роль такой партии, когда авторитарная модернизация трансформируется в поставторитарную, какими становятся пространство и особенности ее функционирования? Чтобы ответить на этот вопрос, следует произвести инвентаризацию изучения партий, партийных систем и институтов в политической науке. В результате сложится проблемный каркас, с помощью которого уже можно будет оценивать место партий в конкретной ситуации того или иного поставторитарного режима.

Начать следует с уточнения самого понятия «партия». Если иметь в виду, что этот шаг проделывается для рассмотрения партии как субъекта модернизации, то наиболее адекватными представляются определения А. Уэра (институт, работающий на консолидацию интересов)[56] и Э. Даунса (группа с собственным «ярлыком» как средством самоидентификации и идентификации акторами политического процесса)[57]. При этом Э. Даунс отталкивается от сформулированного Ф. Конверсом определения идеологии как своего рода «конфигурации», «элементы» которой связывает «функциональная взаимная зависимость»[58], иными словами любая идеология уже по определению является партийной. При этом институциональные параметры партий, сложившиеся в позапрошлом веке, остаются в целом неизменными и сводятся, по определению Б. А. Исаева, к «местным региональным структурам, парламентской фракции, общенациональному руководству, осуществляющему свою деятельность на основании программы и устава, принятых съездом»[59]. Следует принять и данное этим же исследователем определение партийной системы («партиомы») – «совокупность парламентских партий данной страны с их взаимосвязями и взаимоотношениями, их взаиморасположение с учетом политического веса каждой партии»[60].

Важные положения о природе и предназначении политических партий сформулированы Дж. Лапаломбарой и М. Вайнером. Исследователи называют три функции, присущие партиям в рамках любого политического режима. Во-первых, формирование общественного мнения, а также выполнение посреднической миссии при трансляции общественных требований в государственные институты. Во-вторых, выработка актуальной повестки действий для своих членов и последователей. В-третьих, селекция активистов с целью их последующего превращения в политических лидеров[61].

Проблема релевантного определения политической партии рассматривалась и Дж. Сартори. Ученый считает, что эта форма политического объединения должна иметь как «„правительственную релевантность“ при формировании коалиций», так и «„соревновательную релевантность“ при нахождении в оппозиции». В свою очередь те политические объединения, у которых отсутствуют «шантажный потенциал» (умение пользоваться «властью вето» в парламентской борьбе) и навыки по формированию коалиций, не могут считаться партиями в точном смысле этого слова[62].

Для понимания роли и места партий в процессе модернизации особое значение имеют исследования, в которых анализируется начавшийся в середине – второй половине XIX в. процесс «огосударствления» ведущих политических партий Запада и их превращения фактически в альтернативные властные институты. Начало исследованию этого аспекта в истории политических партий Запада было положено М.Я. Острогорским, проанализировавшим феномен «кокуса»[63]. Представление о «кокусе» было развито М. Вебером в его концепции плебисцитарной демократии: ученый обращает внимание на то, что даже в условиях демократии реальная власть принадлежит либо тем, кто постоянно работает в партийном аппарате, либо тем, от кого этот аппарат зависит[64].

Следующий этап исследований в этом направлении связан с именем М. Дюверже, подчеркивавшим, что «объединение нотаблей» (французский вариант «кокуса») «имеет естественную тенденцию принимать олигархическую форму», партийные «команды и кланы» тяготеют к превращению в «личные олигархии». Чрезвычайно значимым для понимания специфики развития партий в незападных политических системах представляется наблюдение М. Дюверже о «двух фазах» в истории развития «внутрипартийной власти». На протяжении первой фазы происходит «постепенный переход от личного руководства к институциональному». Вторая фаза – это реверсивное движение, когда, «преодолевая институциональные рамки, власть снова приобретает личностный характер»[65].

Важной вехой в изучении «огосударствления» политических партий стал выход статьи Р. Каца и П. Мэира[66], в которой разобраны четыре последовательно менявших друг друга – по мере усиления их сопряженности с государством – типа партий («элитная» партия, «массовая» партия, «всеохватывающая» партия[67] и господствующая ныне «картельная» партия). В «картельной» партии распределением государственных должностей занимаются группы профессиональных функционеров. В результате партии становятся частью государственной машины, конкуренция между ними становится во многом имитационной, потому что у них имеется «взаимный интерес в коллективном организационном выживании»[68]. Поэтому возникновение «картельной» партии ставит на повестку дня задачу пересмотреть «нормативную модель демократии», поскольку «демократия становится публичным заискиванием элит, а не включением населения в производство политической стратегии»[69]. В этом смысле правомерным представляется опасение Ф. Шмиттера, что в настоящее время «партии пытаются проникнуть в стержневые институты гражданского общества», а также «подчинить их себе»[70]. Между тем X. Даалдер, напротив, считает подобную влиятельность партий позитивным фактором, способствующим решению сразу трех проблем. Во-первых, «встраиванию традиционных политических элит в партийную систему». Во-вторых, «растворению в партийной среде новых претендентов на политически значимые роли», так как само количество таких ролей является весьма ограниченным. В-третьих, осуществляемой партиями «гомогенизации» «национальных и локальных политических элит»[71]. Поэтому критерием зрелости партийной системы в последнее время все чаще принято считать степень ее устойчивости: «В институционализированной партийной системе имеется стабильность в отношении того, какие партии являются главными и как они ведут себя»[72].

Сращивание партии с государственной властью может происходить в разных формах в зависимости от традиций политической культуры. Например, в виде достижения консенсуса между отдельными фракциями партии и даже всеми парламентскими партиями. Такие тенденции особенно характерны для стран Азии, где всеобщее согласие является – или считается – главным принципом политики. М. Лейзерсон в своем исследовании японской политической системы второй половины 1950-х – 1960-х гг., которая тогда являлась фактически однопартийной, обращает внимание на симптоматичный факт. Чтобы получить власть над парламентом, указывает автор, премьер должен поддерживать фракции не только своих сторонников, но и своих противников. Ведь обе эти группы вместе образуют большинство на выборах партийного руководства[73]. Данное наблюдение сопрягается с мнением М. Дюверже, считавшего, что в «партиях старого типа» налицо «доминирование парламентариев», а вот уже для следующего поколения партий – коммунистических и фашистских – ситуация меняется на противоположную: «Парламентарии больше не управляют партией – партия управляет парламентариями»[74]. Правда, приведенный М. Лейзерсоном пример из политической практики послевоенной Японии показывает, что отмеченная М. Дюверже тенденция присуща не только коммунистическим и фашистским партиям, но и в целом партийным системам стран новой демократии. В развитие обозначенного в «Политических партиях» М. Дюверже вектора перетекания влияния от парламентариев к партийному руководству работает и мнение Ж. Блонделя, что в многопартийной системе, в отличие от «отчетливо выраженной двухпартийной», «общенациональные лидеры» «зачастую не властны над теми, кто принимает внутрипартийные решения»[75].

Разбирая вопросы эволюции партийных систем в ситуации их сращивания с государственными институтами, Дж. Сартори констатирует, что с появлением в государстве «одной или двух массовых партий» в нем существенно меняется весь партийный ландшафт. «Атомизация» существующих партий прекращается, и начинается обратный процесс – своего рода «коалесценция», приводящая к образованию «более прочных партий, или партий нотаблей»[76]. Очевидна преемственность таких «партий нотаблей» с партиями, которые М. Дюверже называл «кадровыми», противопоставляя их партиям массовым. Правда, если автор «Политических партий» полагал, что будущее принадлежит массовым партиям, то впоследствии господствующим трендом эволюции партийных систем оказалось движение в направлении именно «кадровых» партий, в то время как массовые партии стали клониться к упадку[77].