Чэнь Цзя-вэй - Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация

Разбирая вопросы эволюции партийных систем в ситуации их сращивания с государственными институтами, Дж. Сартори констатирует, что с появлением в государстве «одной или двух массовых партий» в нем существенно меняется весь партийный ландшафт. «Атомизация» существующих партий прекращается, и начинается обратный процесс – своего рода «коалесценция», приводящая к образованию «более прочных партий, или партий нотаблей»[76]. Очевидна преемственность таких «партий нотаблей» с партиями, которые М. Дюверже называл «кадровыми», противопоставляя их партиям массовым. Правда, если автор «Политических партий» полагал, что будущее принадлежит массовым партиям, то впоследствии господствующим трендом эволюции партийных систем оказалось движение в направлении именно «кадровых» партий, в то время как массовые партии стали клониться к упадку[77].

Сращивание партийной системы с государством, с одной стороны, превращает политическую элиту в устойчивую корпорацию, где победа отдельной партии достигается, как правило, крайне незначительным перевесом голосов, а поражение не означает ухода партии с политической сцены. С другой стороны, устойчивость правящей корпорации в целом делает конфигурацию политических сил подверженной переменам и провоцирует частую смену правительств. При таком раскладе партийная идеология становится прикладной функцией применительно к конкретной политической ситуации. По-видимому, Р. Макридис в 1960-х гг. предвидел подобную трансформацию идеологической составляющей, отмечая, что партии «перерабатывают» бытующее в обществе смутное умонастроение, этот своеобразный «сырой материал» политики, в четкие политические установки и решения[78].

Многочисленные дискуссии в политологической науке вызывает проблема типологии политических партий. Одним из первых ее поднял М. Дюверже, который предложил разветвленную и сделанную на основе самых разных критериев классификацию партий первой половины – середины XX в. Следующий этап в изучении этой проблемы связан с именами С.М. Липсета и С. Роккана, которые предпринимают как бы шаг назад от наработок М. Дюверже – они анализируют типологию не уже сложившихся партий, а именно еще только условий для их возникновения. Первое условие – «порог легитимации» – оценивает, в какой мере вообще возможно появление некой более или менее консолидированной группы, выражающей определенную политическую позицию, в том или ином политическом режиме. Второе условие – «порог объединения» – показывает, насколько та или иная партия признается остальными участниками партийного спектра. Третье условие – «порог представительства» – позволяет выявить, способна ли партия самостоятельно пробиться в представительные структуры или ей для этого потребуется войти в коалицию с более влиятельной силой. Четвертое условие – «порог мажоритарного правления» – призвано продемонстрировать, достаточной ли для устойчивости режима окажется система сдержек и противовесов, амортизирующая последствия появления в представительном органе партийного большинства. Потому что в противном случае возникновение такого большинства неизбежно приведет к изменениям в политической системе[79].

В западной литературе широкое распространение получила классификация политических партий, предложенная в 1980-х гг. К. фон Бейме, в которой к традиционному право-левому делению прибавилось размежевание партий по другим критериям – например, по отношению к религии, к локальным или этническим интересам[80]. Очевидно, что данная классификация уже устарела, так как не охватывает получившие в последнее время широкое распространение партии, апеллирующие к гендерным и возрастным группам, или фэйковые партии, партии-спойлеры, задачей которых является не захват власти, а перехват части электората других партий.

А. Лийпхарт считает, что определенным недостатком всех предыдущих партийных градаций являлось то, что они строились именно на межпартийных различиях. Между тем, полагает исследователь, нельзя недооценивать внутрипартийные размежевания, которые являются чуткими механизмами адаптации партий к внутренней динамике политических систем, а значит – и информативными критериями для их классификации[81].

Немалые сложности сопряжены с попытками выявить природу партийных систем в отдельных странах. Такого рода исследования начались сравнительно недавно и, в сущности, еще находятся в начальной стадии. Так, С.М. Липсет и С. Роккан предложили классификацию партийных систем, которая основана на ряде неоднородных оппозиций – таких, как Центр – Периферия, Государство – Церковь, Земля – Промышленность, Хозяин – Рабочий[82]. Этот опыт едва ли можно признать удачным. Полученная в результате наложения указанных оппозиций на общественную действительность разных стран картина оказывается слишком размытой и хаотичной. Своеобразную типологию партий – в соответствии со степенью интенсивности использования какой-либо идеи или ценности – предложил Л. Силвермен[83].

В определенной степени к характеристике межпартийных политических коммуникаций имеет отношение и замечание Р. Миллса, сделанное на основе наблюдения за функционированием американской двухпартийной модели: демократы и республиканцы стремятся к «равновесию сил», которое в конечном счете выгодно обеим конкурирующим партиям[84]. О том же самом говорят Р. Роуз и Д. Урвин, предлагающие для рассмотрения западных партийных систем первых двух послевоенных десятилетий «маятниковую теорию партийной политики»: партии в конкуренции друг с другом стремятся обрести «статическое равновесие», колебания же поддержки той или иной партии всегда происходят вокруг некой «точки баланса»[85]. А Дж. Маджоне вообще считает, что в настоящее время «все политические акторы» вынуждены учитывать в своей практике повсеместный «частичный переход на договорные отношения»[86]. Утверждения Р. Миллса, Р. Роуза и Д. Урвина, а также Дж. Маджоне коррелируют с приведенным выше мнением Р. Каца и П. Мэира, что парламентские партии заинтересованы друг в друге ради «коллективного организационного выживания» и поэтому их конкуренция оказывается в значительной степени постановочной[87].

Еще одним удобным критерием классификации партийных систем может служить число составляющих их акторов. Так, Дж. Сартори выделил семь конфигураций таких систем по этому признаку – начиная с однопартийной системы и кончая системой крайнего плюрализма и полной атомизацией акторов. Применение этого критерия позволило исследователю выделить основные полюса притяжения партий внутри той или иной системы, а также обозначить взаимодействие тенденций к фрагментации и консолидации системы, определяющее эволюцию последней[88].

В условиях диктата глобального рынка наблюдается унификация стилей партийного поведения. Поэтому политическая повестка в «развитых демократиях» смещается в сторону, как выразился Р. Далтон, «постматериальных» ценностей – таких, как качество окружающей среды, альтернативные стили, социальное равенство[89].

Плодотворным для оценки партийных систем «молодых демократий» выглядит тезис Дж. Лапаломбары и М. Вайнера о партиях как «институциях контридеологий», которые могут преднамеренно создаваться в пику «господствующим политическим ценностям»[90].

Индикатором перемен, наступивших в последней трети минувшего века в деятельности партийных систем, явились новые подходы партий к проведению избирательных кампаний и формированию электорального поведения избирателей. Одним из первых эту новую ситуационную конъюнктуру сформулировал М.Н. Педерсен. Отталкиваясь от европейских электоральных практик третьей четверти XX в., исследователь ввел понятие «электоральная неустойчивость». Это понятие характеризует новую поведенческую установку избирателей – установку, которая вызвана «сменой индивидуальных ориентаций и предпочтений» и которая обусловливает трансформацию прежних электоральных практик партий[91]. 3. Нойманн считает, что в конце XX в. начался процесс кардинального перерождения партий. На место «партии индивидуальной репрезентации» приходит «партия социальной интеграции», что непосредственным образом сказывается и на избирательных кампаниях последних десятилетий[92]. Б. А. Исаев представил этот же феномен в более практическом ракурсе: сегодняшние «универсальные партии» оказываются вынужденными работать с одними и теми же сегментами электората – с «разросшимся средним классом». Это делает неизбежной унификацию программных установок, стратегических ориентиров и тактических приемов партий и обостряет их конкуренцию за такой гомогенизированный электорат[93]. Однако несмотря на перемены, произошедшие в области электоральных практик и предпочтений, партии по-прежнему остаются наиболее надежными выразителями настроений избирателей. По мнению А. Пиццорно, обладая «отлаженной структурой», а также «отработанными приемами» работы с избирателями, партия становится своеобразным «гарантом, политическим посредником, своего рода институтом „политического кредита“», причем «избирательные процедуры» регулярно подтверждают «доступность такого кредита»[94]. Ф. У. Паппи считает, что в последнее время помимо двух прежних типов электорального поведения – «избирателя-вкладчика», готового соучаствовать в избирательной кампании партии, и «избирателя-потребителя», только голосующего сообразно с собственными интересами, – появился новый тип, становящийся все более многочисленным. Это «мыслящий избиратель», руководствующийся как собственным опытом, так и информацией о том, что предлагают идущие на выборы партии[95]. А Г. Алмонд и С. Верба склонны объяснять электоральное поведение больше иррациональными мотивами и говорят о феноменологии «чувства приверженности» партиям на примерах избирателей в США, Великобритании, Германии, Италии и Мексике[96].