Альберт Кан - Измена Родине. Заговор против народа

«По мере разбора этих дел, — заявил Гувер, — мы подготовим к отправке второй «Советский ковчег», потом третий и т. д. — столько, сколько понадобится, — и начнем высылать этих людей, не дожидаясь окончания разбора всех дел».[18]

Сотни иностранцев и граждан США были взяты под стражу без ордеров на арест. Полиция врывалась в частные дома, обыскивала их, не имея ордеров на обыск, и увозила с собой личное имущество арестованных. Во многих случаях ни в чем не повинные люди содержались в тюрьме в условиях строжайшей изоляции: им не разрешалось не только обращаться к услугам адвокатов, но и связываться со своими родными и знакомыми.

«Если бы я мог действовать по собственному усмотрению, — заявил секретарь штата Массачусетс Альберт Лангтри, — я бы каждое утро расстреливал во дворе тюрьмы партию арестованных, а на следующий день разбирал бы их дела в суде, чтобы удостовериться в их виновности».

Ура-патриотический писатель Артур Гай Эмпи заявил: «Мы хотим, чтобы патриоты разделались с большевизмом. Необходимые для этого инструменты можно приобрести в ближайшей оружейной лавке. В отношении красных мой лозунг — высылка или расстрел».

Большинство американских газет ничуть не возмущалось террором, беззакониями и насилиями, творившимися во время налетов. Впоследствии журнал «Эдитор энд паблишер» писал в передовой:

«Когда министр юстиции Пальмер предпринял свои так называемые «облавы на радикалов», в Америке нашлось так много газет, одобривших это позорное проявление мракобесия, что репутация американской печати серьезно пострадала».

В качестве примера общего отношения американской печати к этим событиям можно привести передовую «Нью-Йорк таймс» от 5 января 1920 г., в которой говорилось:

«Если кто-нибудь из нас, стремящихся поскорее покончить с красными, когда-либо сомневался в том, что министерство юстиции действует оперативно, твердо и проявляет плодотворную и разумную энергию в деле подавления этих врагов США, то теперь эти сомневающиеся имеют все основания одобрять и приветствовать действия министерства.

Эти облавы — только начало. За ними последуют другие. Министерство будет неустанно и без предупреждений преследовать и вылавливать тех, кто устраивает заговоры против нашего правительства… Оно будет развертывать свою широкую плодотворную деятельность».

Несколько лет спустя журнал «Нью Рипаблик» показал, какой широкий размах приняла эта деятельность министерства юстиции в послевоенный период:

«В ту мрачную эпоху Гувер составил списки, в которые было включено полмиллиона лиц, считавшихся опасными в силу того, что они исповедовали «ультрарадикальные» экономические или политические взгляды или вели «ультрарадикальную» деятельность, другими словами, в эти списки попал один американец на каждые шестьдесят семей. Гувер опередил Гиммлера на 14 лет».

Но Дж. Эдгар Гувер и его сподвижники опередили тайную полицию гитлеровской Германии не только в деле составления огромных проскрипционных списков «опасных граждан». Было и еще кое-что, и притом более страшное.

Хотя обращение с арестованными во время пальмеровских облав было исключительно жестоким, оно бледнеет в сравнении с тем, что этим людям пришлось впоследствии перенести в тюрьмах.

На инсценированных наспех заседаниях Иммиграционного управления, где решался вопрос о высылке арестованных иностранцев, представители министерства юстиции и министерства труда выступали в качестве свидетелей, обвинителей и судей. Перед лицом обвинений в крамольных действиях, выдвинутых разношерстной шайкой шпиков, провокаторов и агентов федеральной полиции, не имея собственных защитников и часто не зная английского языка, арестованные оказывались полностью во власти своих мучителей. Многие, не отдавая себе отчета в своих действиях, подписывали «признания» в том, что они участвовали в заговорах с целью свержения правительства Соединенных Штатов. Другие признавали свою «вину» под пытками. В некоторых случаях, когда арестованные не поддавались запугиванию, их подписи на компрометирующих документах подделывались.

В местных тюрьмах, казармах и так называемых «загонах» заключенные содержались в ужасающих условиях. Все без исключения помещения для заключенных были грязны, переполнены и лишены элементарных удобств. Все заключенные, молодые и старики, мужчины и женщины, зачастую спали на полу без тюфяков и постельных принадлежностей.

Агенты министерства юстиции и полицейские чины зверски избивали и пытали заключенных.

63 рабочих, арестованных без ордеров во время облавы в Бриджпорте (штат Коннектикут), были посажены в тюрьму в Хартфорде и просидели там пять месяцев, не зная даже, в чем их обвиняют. Скудная пища, которая им выдавалась, была на вкус отвратительной. Заключенные были лишены прогулок; их выпускали из камер лишь «а три минуты в день, чтобы они могли вымыть лицо и руки в грязной раковине. Раз в месяц им разрешалось купаться в ванне.

Заключенных в Хартфорде периодически «допрашивали» агенты федеральной полиции; их зверски избивали и нередко угрожали им смертью, если они не сознаются в том, что являются «революционерами».

Один из заключенных, 33-летний механик Семен Нахват, родом из России, впоследствии показывал под присягой:

«На тринадцатой неделе моего заключения агент министерства юстиции Эдвард Дж. Хики вошел в мою камеру и потребовал у меня адрес человека по фамилии Бойко, проживающего в Гринпойнте (Бруклин). Я этого человека не знаю и так и ответил Хики. Тогда он ударил меня кулаком сначала в лоб, потом в челюсть, и я упал. Затем он ударил меня ногой в спину, и я потерял сознание. Хики — плотный мужчина, весит фунтов 200. После этого у меня три недели сильно болела спина».[19]

Другой заключенный, портной из Бриджпорта, пришел в тюрьму навестить друга, и его тут же схватили и арестовали. Позднее он заявил:

«Меня допрашивали шесть человек — очевидно, это были агенты министерства юстиции. Они угрожали мне расправой, если я не буду говорить правду. Один из них принес веревку, накинул ее мне на шею и заявил, что он меня немедленно повесит, если я не скажу, кто ведет собрания и вообще руководит организацией, именуемой «Союзом русских рабочих…»

Четыре камеры хартфордской тюрьмы получили среди заключенных печальную известность как «карцеры».

В этих камерах одинакового устройства, размером приблизительно в 36 кв. футов, с бетонными стенами и полом, не было ни окон, ни какой бы то ни было мебели. Заключенных, обвиняемых в анархизме или коммунизме, часто запирали группами в 10–15 человек в одну из этих маленьких камер, без вентиляции и освещения. Затем пускалась в ход отопительная система, и заключенные проводили в камере от 36 до 60 часов в абсолютной темноте и при невыносимой жаре. Каждые двенадцать часов дверь камеры на одно мгновение отпиралась, и заключенным давали по стакану воды и по куску хлеба.

Вот как один из людей, испытавших на себе ужасы «карцера», Питер Мусек, описывает эту пытку:

«6 февраля… меня вывели из моей камеры… и привели в другую, в подвале тюрьмы. Низкий потолок едва позволял мне выпрямиться, длина камеры не превышала двух с половиной шагов. В момент, когда меня ввели в нее, я услышал, как тюремщик сказал кому-то: «Поддай ему жару». В камере уже было очень тепло. Но вскоре пол ее сильно нагрелся, и я чуть не изжарился. Я разделся донага, но тем не менее жара была невыносимой… Я снова услышал слова: «Поддай ему еще жару»… Я не в силах был стоять и пролежал на полу до 8 часов утра, когда дверь камеры открылась, и человек дал мне стакан воды и бросил кусок хлеба. Я попросил его вызвать врача, так как чувствовал близость смерти. В ответ он засмеялся и сказал, что я смогу это выдержать, и снова запер камеру… Я испытывал страшную боль в груди. Половина моего тела была обожжена от соприкосновения с горячим полом. Я оставался в камере приблизительно до 8 часов вечера 8 февраля… В камере было так темно, что я не видел собственной руки».

Как и многие другие заключенные, Питер Мусек был арестован только за то, что пришел в тюрьму навестить друга. Никаких обвинений ему не было предъявлено, и 18 марта 1920 г. он был освобожден…

В Детройте 800 мужчин и женщин, арестованных во время облав, были загнаны в темный коридор на верхнем этаже здания федеральной тюрьмы. На всех заключенных имелась одна уборная. Постелью им служили газеты, пальто и другая одежда. Питались заключенные только тем, что им приносили друзья и родственники.

На седьмой день заключения 128 человек из этой партии арестованных были переведены в здание муниципалитета и посажены в подвал размером 720 кв. футов. Дважды в день им давали по стакану кофе и по два сухаря.