Дайан Китон - Кое-что ещё…

В одном из своих последних фильмов “5 Flights Up” (в российском прокате он называется «Сама жизнь») Дайан Китон снова вернулась в город, с которым связаны лучшие фильмы в ее актерской биографии. Там она опять без устали носится по Манхэттену, как будто и не прошло сорока лет. Быстро-быстро, перебирая тонкими ножками-спичками в черных узких брючках, она спешит, бежит, летит сквозь толпу и ревущий трафик. Невесомая, как бабочка-однодневка, стойкая, как андерсеновский солдатик. Кажется, еще немного – и она взлетит над толпой, подхваченная морским ветром с Гудзона. Куда? Зачем? Если бы знать…

Мама любила цитаты, поговорки и мудрые изречения. На кухонной стене у нас всегда красовались маленькие записочки. Например, одно время висела бумажка со словом “ДУМАЙ”. Такая же была прикреплена на доске в темной комнате, где мама проявляла фотографии, еще одна – приклеена скотчем к коробке из-под карандашей, разукрашенной мамой. Даже на тумбочке возле маминой кровати лежала брошюрка с тем же призывом: “ДУМАЙ”. Мама любила думать. В своем дневнике она писала:

Сейчас читаю книгу Тома Роббинса “Даже пастушкам бывает тоскливо”[1], тот момент, где он пишет о неразрывной связи брака и стремления женщины добиться успеха. Специально решила написать об этом в дневник, чтобы потом хорошенько ОБДУМАТЬ эту мысль.

Затем мама привела цитату из книги Роббинса:

Для большинства недалеких теток с промытыми мозгами свадьба представляется кульминацией их жизни. Для мужчин брак – вопрос удобства. После свадьбы они получают вкусную еду, секс, чистое белье, наследников и единомышленников – и все это в комплекте, под одной с ними крышей. Но для женщины выйти замуж – все равно что воину сдаться в бою. Свадьба – момент, когда девушка признает свое поражение и передает право на все самое интересное и захватывающее в жизни мужу в обмен на обещание “заботы”. Женщины живут дольше мужчин – потому что на самом деле они жизни вовсе и не видели.

Мама любила размышлять и писать о жизни, особенно о том, каково приходится в нашем мире женщинам.

Однажды, когда в середине семидесятых я как-то приехала домой, во время проявки фотографий Атлантик-сити в темной комнате я наткнулась на кое-что совершенно неожиданное: что-то вроде блокнота, вместо обложки у которого был коллаж из семейных снимков. На блокноте виднелась надпись: “Важен процесс, а не результат”. Внутри обнаружились еще коллажи из фотографий и журнальных вырезок, но большая часть страниц были заполнены убористым почерком.

В “Книжном магазине Хантера” сегодня был удачный день. Разбирали книжки в отделе художественной литературы и наткнулись на множество интересных романов. Сегодня уже две недели, как я тут работаю. Мне платят 3 доллара и 35 центов в час, а сегодня выдали зарплату – всего 89 долларов.

Этот блокнот был не похож на все остальные мамины записные книжки с вклеенными внутрь черно-белыми снимками, разрисованными салфетками из кафе “У Клифтона” и моими позорными табелями с оценками. Этот блокнот оказался настоящим дневником.

Запись от 2 августа 1976 года гласила:

Если ты, читатель моих записок из будущего, добрался досюда – БУДЬ ОСТОРОЖЕН! На этих страницах я пишу только то, что думаю. В настоящий момент я вне себя от злости. Причина этому – Джек и все те скверные слова, что он сказал мне. Я НЕ простила и НЕ забыла их – и в этом, похоже, все дело. “Чертов ублюдок”, – это уже мои слова, прочувствованные на все сто. За кого он вообще себя принимает?

Тут я и остановилась – это было уже чересчур. Я не хотела знать подробности личной жизни родителей, особенно те, что могли разрушить мою веру в искренность их любви. Так что я убрала дневник к остальным восьмидесяти пяти блокнотам, вышла из темной комнаты и не открывала их вплоть до маминой смерти спустя тридцать лет. Но, как бы я ни пыталась делать вид, что дневников не существует, они то и дело попадались мне на глаза: на книжных полках, в кухонных ящиках и на тумбочках. Однажды, просматривая новый фотоальбом “Сто один цветок”, в нем я нашла дневник, озаглавленный “Кто сказал, что ты безнадежен?”. Он словно нашептывал мне: “Открой меня, Дайан. Прочти меня, Дайан”.

Ну уж нет, второй раз я на это не решусь. Хотя, надо сказать, меня восхищало мамино упорство – она продолжала писать, будучи абсолютно уверенной, что ее творчество никто и никогда не прочтет.

О чем она писала? О том, каково это – начать учиться, когда тебе уже сорок. Каково вообще учиться чему-то новому. Писала о всех бездомных кошках, которых приютила за свою жизнь. О своей сестре Марти, которая заболела раком кожи и лишилась большей части носа. О том, как ей страшно стареть. На страницах дневника за 1990 год, когда заболел раком мозга папа, она обрушивала потоки ярости на болезнь, пожиравшую ее мужа. Записки того времени поразили меня отточенным до совершенства слогом. Мне показалось, что, заботясь об умирающем муже, она стала любить его немного иначе – так, как любила бы его женщина, которой мама всегда хотела быть.

Пыталась сегодня заставить Джека поесть. Бесполезно. Через какое-то время сняла очки, прижалась к нему и прошептала, что скучаю. Потом начала плакать. Не хотелось, чтобы он заметил мои слезы, так что пришлось отвернуться. А Джек… Обессиленный, истощенный, он достал из моего кармана платок и, взглянув на меня пронзительно голубыми глазами, медленно, обстоятельно, как он всегда это делал, стер с моего лица все до последней слезинки. – Мы справимся, Дороти.

Но он ошибся. В конце мама ухаживала за папой, словно он был одним из ее детей – таким же, как Рэнди, Робин, Дорри или я. Но кто мог позаботиться о ней самой, когда она нетвердой рукой выводила страшные строки: “Июнь 1993. Сегодня узнала, что у меня Альцгеймер. Как страшно”. С этих слов началась мамина борьба с потерей памяти, продолжавшаяся пятнадцать лет.

Она не перестала писать. Когда сил не хватало на целые параграфы, начала заполнять дневники фразами: “Быть может, мы причиняли бы друг другу меньше боли, если бы просто чаще касались друг друга”. Или “Уважай себя”. Или просто – “Так, быстро соображай: какое сегодня число?”. Иногда попадались странные записи: “Голова свернула куда-то не туда”. Потом, когда и фразы стали маме не по силам, она перешла на отдельные слова: “АРЕНДА. ПОЗВОНИТЬ. ЦВЕТЫ. МАШИНА”. И, конечно, самое ее любимое слово: “ДУМАЙ”. После слов были числа и цифры. А после них – уже ничего.

Дороти Диэнн Китон родилась в 1921 году в Уинфилде, что в штате Канзас. Еще до того, как ей исполнилось три, ее родители, Бола и Рой, в поисках американской мечты перебрались в Калифорнию. Оба были выходцами из центральной части страны, а оказались в конце концов среди холмов Пасадены.

В школе мама играла на фортепиано и пела в трио “Две точки и тире”. Когда ей было шестнадцать, отец ушел из семьи, оставив Болу с тремя дочерьми на руках. Конец тридцатых годов оказался для семейства Китон непростым. Боле, которая всю жизнь была домохозяйкой, пришлось искать работу. Дороти пришлось отложить свои планы на колледж и помогать с хозяйством, пока ее мама наконец не нашла место уборщицы.

У меня есть фотография, на которой шестнадцатилетняя Дороти стоит рядом со своим отцом, Роем Китоном. Почему он решил уйти? Бросить свою любимую, так похожую на него дочь? Как он мог пойти на это, зная, что она никогда не оправится от такого предательства?

Все изменилось, когда на баскетбольной площадке лос-анджелесского колледжа в Хайленд-парк Дороти встретила Джека Холла. Мама любила вспоминать их первую с отцом встречу: красивый голубоглазый брюнет, по идее, предназначался в ухажеры ее сестре Марте, но с самого начала не мог отвести от мамы глаз. А мама всегда говорила, смеясь, что это была любовь с первого взгляда. Наверное, она была права – потому что спустя очень короткое время влюбленная парочка отправилась в отель “Стардаст” в Лас-Вегасе, где и обручилась.

Мама никогда не рассказывала, чего хотела добиться в жизни. Кое о чем я догадалась сама. Например, она была не только главой родительского комитета, но и возглавляла Женский клуб Арройо-Висты. Кроме того, по воскресеньям мама преподавала в школе при методистской церкви и всегда участвовала во всех конкурсах, условия которых печатали на пачках хлопьев и прочей снеди. Она обожала телевикторины. Самой любимой в нашем семействе была “Королева на день”, которую ведущий Джек Бэйли начинал одними и теми же словами пять раз в неделю: “А вы хотите стать КОРОЛЕВОЙ НА ОДИН ДЕНЬ?” Суть передачи состояла в следующем: Бэйли проводил интервью с четырьмя женщинами, и одну из них – самую несчастную, по мнению аудитории (для измерения степени сочувствия использовался датчик громкости аплодисментов), – объявляли “Королевой дня”. Под звуки торжественного марша Джек Бэйли укрывал победительницу бархатной мантией с белой опушкой, водружал ей на голову сверкающую тиару и вручал четыре дюжины алых роз. Мама вместе с тетей Мартой исписали жалостливыми историями немало бумаги, отправляя в передачу заявку за заявкой. Однажды мама даже почти прошла отбор, написав историю под заголовком “Моему мужу необходимо легкое”. Когда продюсеры стали расспрашивать маму, ей пришлось признаться, что она немножко драматизировала – папе, большому любителю подводного плавания без акваланга, для добычи жемчуга и, соответственно, лучшего заработка и впрямь нужны были оба его легких. Маму, конечно, тут же дисквалифицировали.