Борис Казанский - Приключения слов

Византийская монета, которую переняла Венеция (и другие итальянские государства, такие как Кипр), имела на лицевой стороне изображение Христа, сидящего на троне и держащего в руке свиток евангелия. Поэтому арабы и называли ее мацапан, что значит буквально восседающий или, чаще, отсиживающийся – в ироническом применении к царю, который сам не выступает во главе своих войск, а посылает против неприятеля генералов. Отсюда это слово перешлю к итальянцам, которые нередко вставляли звук р перед с и ц. Так из арабского мацапан они сделали марцапан. Таким образом арабское (насмешливое) название византийской монеты перешло на итальянскую монету, далее получило значение пошлины или подати в размере десятины, отсюда – смысл одной десятой части меры объема. Затем это название перешло на ларец или коробку такого объема и наконец на миндальное тесто, которое в таких коробках вывозилось.

Рикошет означает у нас отскок предмета, ударившегося о препятствие. Чаще всего употребляется в форме наречия: «пуля задела его рикошетом», «мяч попал в него рикошетом» и т. п. По-французски ricochet применяется чаще всего к предметам, отскакивающим от горизонтальной плоскости, но сохраняющим параллельное ей движение. Так говорится о камешке, брошенном под небольшим углом к поверхности воды или земли и движущемся прыжками. Если бросок сделан умело, камешек может проскакать таким образом довольно большое расстояние. Такое движение очень эффектно по воде, когда камешек едва разрезает поверхность, вспыхивающую блестками в местах прикосновения камня.

Происхождение этого слова неясно, но во всяком случае современное употребление его является переносным, своего рода метафорой. В старину существовала французская поговорка: «Это сказка (или басня) о рикошете» в смысле нашей «это сказка про белого бычка», то есть это – «старая песня», всем известное и надоевшее повторение. Что это за сказка – неизвестно, потому что все дело состоит в том, чтобы как раз сказки и не рассказывать.

–Хочешь, я расскажу тебе сказку про белого бычка?

–Хочу.

–Ты говоришь: хочу, и я говорю: хочу. Рассказать тебе сказку про черного бычка?

–Нет, про белого!

–Ты говоришь: нет, про белого, и я говорю: нет, про белого. Рассказать тебе сказку про бурого бычка?

И так далее.

Подобное же выражение имеется и в итальянском языке. Может быть, эта детская игра занесена к нам французскими гувернантками, которых особенно много появилось в России с начала XIX века. Но у нас действует «бычок», во Франции «рикошет», в Италии «птички». Рикошет – тоже слово уменьшительное, и в некоторых французских наречиях оно действительно означает птицу, повторяющую все ту же коротенькую мелодию. Русская поговорка «заладила сорока Якова одно про всякого» имеет, может быть, подобное же происхождение. В других вариантах французы в своей поговорке заменяют рикошет на красный петушок, словами, которые по-французски довольно близки по произношению к рикошету и введены, по-видимому, в тех местах, где это слово было непонятно.

Мы говорим войти в азарт, с азартом и понимаем под словом азарт состояние возбуждения, горячности, задора, когда человек теряет разумное отношение к делу и рвется продолжать занятие, которым он увлекся, во что бы то ни стало – по пословице «хоть морда в крови, а наша взяла!» В этом же смысле мы употребляем прилагательное азартный: о человеке, легко поддающемся такому состоянию. Но такой смысл вложился в это слово только в русском языке, и самое слово азарт образовано от прилагательного азартный, а не наоборот.

Как это случилось? Во французском языке имеется слово, которое могло бы перейти в русский в форме азарт, но это французское hasard означает только случай, случайность, и оно не могло дать у нас нашего значения. Французское азарт пришло к нам (в середине XVIII века) не само по себе, а в выражении игра на риск, означавшем именно азартную игру в противоположность более сложным «коммерческим» играм, требующим уменья и расчета, таким, как вист, преферанс, винт. А как раз в обстановке этих азартных игр, к которым относятся банк, макао, экарте, штосс, больше всего и создавалась атмосфера азарта, при которой, как известно, люди нередко проигрывали все свое состояние и навсегда становились запойными игроками.

Впрочем, уже при Петре I знали у нас слово газард, пришедшее к нам через голландское посредство, со значением риск. В рукописном словаре иностранных слов, отредактированном самим Петром, сохранилось его собственное определение: «Газард – страхом чинимое дело». В морском уставе того времени предписывается «чинить дело с рассмотрением, не вдавая себя в газард» – то есть не подвергая себя риску. «Надобно капитану, – говорится в другом месте, – быть вельми (то есть весьма) осторожну, чтоб беречь стеньги и не газард давать (то есть не рисковать) на великие ветры и погоды».

В значении риск это слово было заимствовано французами от испанцев, у которых это значение развилось из значения бросок игральной кости и притом чаще всего неудачный бросок. До распространения карт их роль исполняли кости, игра которыми была еще проще карточных азартных игр и тем скорее могла разорить или обогатить человека. Игроки бросали поочередно по два кубика, на шести сторонах которых были вырезаны в последовательном порядке очки, от одного до шести, так что наихудший бросок костей давал 2 очка, наилучший – 12.

Игра в кости была известна еще в древности. Но свое слово azar для обозначения (неудачного) броска костей испанцы заимствовали от арабов, причем переняли его вместе с определительной частицей аль, которая имеется, например, в имени Гарун-аль-Рашид, что означает Гарун Храбрый. Остаток этой частицы сохранился в начальном а нашего слова азарт. Вместе с тем, в Испании арабское az-zar получило в добавление свой конечный звук (это т в нашем азарт), которого не было в арабском слове. Это основное арабское az-zar, предок нашего азарта, означает игральная кость.

Любопытно, что гораздо раньше, чем из Западной Европы, это же арабское слово пришло в Россию более прямым путем, через греческое посредство, причем этим путем оно пришло к нам в почти чистой арабской форме, но приняло у нас форму зернь, очевидно, под звуковым влиянием зерна, значение же сохранило первоначальное: игра в кости, игральные кости.

Но к тому времени, когда появились «азартные» игры, двойник их и предшественник зернь совершенно устарел и вышел из употребления, так что эти двойники уже не встретились. Впрочем, если бы они даже встретились, то их значение и звуковая форма настолько далеко разошлись, что они все равно остались бы чужими друг другу, и их родство никому не пришло бы в голову.

Мы называем теперь бандитом грабителя, готового на насилие и убийство, в старину такого человека называли разбойником. При этом мы, естественно, связываем бандит со словом банда, которое означает шайку: банда – это шайка разбойников, дело ясное! Но это не верно. Бандит и банда – слова совершенно различные. Впрочем, они встретились и связались друг с другом еще до своего появления в русском языке, а именно в Италии, откуда оба слова пришли к нам через Францию и Германию.

Италия – классическая страна бандитов. К XVII веку в ней сложились все необходимые для этого условия: экономический упадок, культурная отсталость, общественная неорганизованность, подрывавшие в особенности крестьянство. Выпавшие из сельского уклада люди составляли разбойничьи шайки, становились «бандитами».

Но слово бандит получило преступный характер вместе со звуком д, первоначально ему не принадлежавшим, именно под влиянием слова банда, хотя это (германское по происхождению) слово первоначально тоже не означало ничего дурного: основной смысл банды был отряд, первоначально знамя – то, что объединяет людей в отряд. Производным от того же корня являются испанское бандерилья – стрела с красным флажком или лентами, втыкаемая во время боя быков в выпущенного на арену быка, чтобы разъярить его, а также французское бандероль – полоска бумаги, наклеиваемая на подлежащий акцизу товар для обозначения, что налог уплачен, а также бумажный поясок, одеваемый на почтовое отправление, посылаемое открытым способом.

Но отрядом, то есть бандой, называла себя, конечно, каждая уважающая себя шайка разбойников, а итальянские разбойники были народ гордый и себя уважающий. Понятно, что и окрестные жители, поддерживавшие с ними обычно вполне дружеские отношения, тоже не имели в виду их обижать; напротив, в их глазах это были храбрецы, которыми следовало гордиться.