Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции

По старой памяти она обратилась к Ворошилову, когда-то покровительствовавшему Дыбенко, с просьбой помочь внуку: "Дорогой Климент Ефремович! <…> На сердце у меня забота о моем внуке Владимире Коллонтай. Он второй год является аспирантом экономических наук в государственном институте международных отношений, кандидат партии ВКП(б) и секретарь (вероятно, комсомольского бюро. — Б.С.) факультета Ему 23 года, и он на хорошем счету. Но юноша рано женился на комсомолке, дочери заместителя (директора — Б.С.) Высшей Дипломатической школы тов. Поповкина

И вот уже два года молодая чета не имеет собственного крова, а ютится попеременно то на жилплощади (очень притом тесной) моего больного сына, личного (правильно: персонального. — Б.С) пенсионера <…>, то в перенаселенной квартире Поповкина <…> Временно я приютила внука с женой у себя, но лишаюсь этим необходимого мне покоя и рабочего кабинета <…> Писала т. Молотову, но на два письма не получаю ответа что на Вячеслава Михайловича совсем непохоже. К Вам моя просьба выяснить, есть ли надежда на получение еще этой зимою жилплощади (1 или 2 комнатки) для научного работника и, по-видимому, дающего хорошие надежды Владимира Коллонтая. <…> Буду сердечно и горячо благодарна Вам, дорогой соратник первых боевых годов Революции и установления первой в мире Советской республики…"

Через год с небольшим Александра Михайловна повторила свою просьбу: "Дорогой Климент Ефремович. <…> Сейчас готовы для заселения две секции правительственного дома на Донской улице. <…> Мой внук — член партии, он заканчивает диссертацию. Моя самая большая забота, давящая на душу и на нервы, — это обеспечение внука нормальной жилплощадью…"

Ответа так и не последовало.

Иногда Коллонтай отдыхала в правительственных санаториях "Барвиха" и "Сосны".

"О Хозяине (Сталине. — Б.С.) ничего не слышно, — писала она в своем дневнике. — И не пишут. Внук его от первого брака живет в Соснах… Все работают много, нигде в мире так не работают. И хорошо, и плохо физически. В колхозах голодно пока. <…> Удивительно: в церквах много народу, особенно в субботу и воскресным утром. <…> Народу очень трудно. Все дорого, хлеба мало. Недоедание. <…> Литература <…> сейчас скучная, хоть и "героическая". Плохо освещает проблемы, нужды дня и выход. Непсихологично <…>".

Александра Михайловна утверждала: "Советский Союз живет пафосом строительства и умной политикой Сталина. <…> Безмерная душевная радость от нашей политики. Это дело ума Сталина". Но при этом критиковала советскую внешнюю политику, очевидно, отделяя ее от Сталина: "Абсолютно неразумная, негибкая политика. Испытываю страх, точнее беспокойство, за наши отношения с США… У нас холодная, чрезмерно умственная внешняя политика. Мы слишком мало придаем значения эмоциям, а они — огромная сила".

26 мая 1947 года Сталин в пропагандистских целях, на короткий срок, до 12 января 1950 года, отменил смертную казнь. Это событие Коллонтай отметила восторженной записью в своем дневнике: "Великий День — знаменательный и необычайно дорогой для меня: отмена смертной казни по законодательству СССР. Годами смертная казнь была моим кошмаром. Меня преследовала вся нецелесообразность и средневековщина этого акта. Я исписывала тетради в минуты, когда муки перехлестывали через край души, а поделиться было не с кем. <…> Осенью 17-го года в Питере мы с Горьким долго говорили о том, что же сделать, чтобы молодая республика не шла по пятам жестокостей, не оправдываемых здравым смыслом. <…> И когда я раз высказала Ленину свои мысли, он ответил мне: "Революцию нельзя делать в белых перчатках". И Горький позднее иначе разъяснял вопрос. И я понимала умом, но и до сего дня каждая казнь <…> больно ударяла по сердцу. Это то, чего я никогда не приму в жизни".

В 1947 году Тито еще не стал "фашистом" и "агентом империализма", и во введенном им "рабочем самоуправлении" Коллонтай увидела попытку осуществить идеи "рабочей оппозиции", которые она до сих пор втайне одобряла, хотя в свое время публично от них отмежевалась. Но вскоре Тито превратился во врага, и высказываться положительно о югославском опыте даже в дневнике стало рискованно.

"Что я больше всего ненавижу?" — спрашивала себя Коллонтай в дневнике. И тут же перечислила, что именно: "1) фарисейство и хамство; 2) жестокость и всяческую несправедливость; 3) унижение человеческого достоинства".

В последние годы жизни Александра Михайловна занималась мемуарами. В 1945 году воспоминания Коллонтай были опубликованы на шведском языке в Стокгольме. Небольшой отрывок появился в журнале "Октябрь", в девятом номере за 1945 год. Больше прижизненных публикаций не было.

14 мая 1949 года Александра Михайловна писала о своей жизни Вере Юреневой: "Мы с Эми живем очень тихо, однообразно, как полагается летом. Я строго распределила день: утром два часа работаю, потом Эми везет меня на чудесные прогулки в парк или в лес, оттуда вид на реку Клязьму, в четыре часа — обед, вечером Эми мне читает вслух "Ярмарку тщеславия" Теккерея… Эми ходит в кино два раза в неделю…

Я отдыхаю без разговоров и встреч.

Жду Мишу и Иру в июле…"

Она писала Вышинскому, в 1949 году сменившему Молотова во главе МИДа: "Глубокоуважаемый и дорогой Андрей Януарьевич, пишу Вам под свежим впечатлением живых рассказов окружающей меня молодежи, аспирантов и студентов Института международных отношений, о Вашем интереснейшем выступлении перед [ними], так много им давшем. <…> Мне хочется искренне приветствовать Вас за то, что Вы уделили время <…> нашей молодежи, среди которой находится и мой внук Владимир Михайлович Коллонтай, аспирант по кафедре экономики. <…> Неизменно восхищаюсь той мудрой внешней политикой, которую Вы проводите, Вашими всегда блестящими речами. <…>

Примите мой сердечный привет и искренние пожелания успехов в Вашей ценной и большой работе".

А в другом письме: "С неизменным восхищением читаю Ваши, как всегда, глубокие речи в ООН, они высоко поднимают престиж нашей социалистической Родины…"

Но в дневнике она оценивала "дорогого Андрея Януарьевича весьма критически: "Во внешнеполитической линии я очень боюсь узкого догматика Вышинского. Боюсь вреда, который он причинит своей жесткостью, непримиримостью, прямолинейностью"; "Если бы с момента окончания войны <…> мы повели бы более гибкую, вернее "здравую", внешнюю политику, без натужно неумелых осложнений вопросов "юристами", мы могли бы оттянуть <…> процесс вражды и реакции. Дипломатия в том и состоит, чтобы при неблагоприятной обстановке суметь извлечь для своей страны наибольшую пользу. Наша дипломатия с конца 1945 года шла по другой линии. Незнание психологии вождей других стран <…> — вот что вносило ненужные трудности, где их можно было избежать. "Юрист" — плохой дипломат".

Она чувствовала приближение конца и записала в дневнике: "Смерти никогда не боялась и не боюсь. Это неизбежно и естественно, а потому входит в круг задач человека. Но смертную казнь ненавижу даже больше войны".

Коллонтай откликнулась в дневнике на смерть Литвинова: "Умер Литвинов. Мир опустел для меня. Лишиться такого большого человека и личного друга! Пусто… И больно…"

Александру Михайловну волновала судьба ее архива. Она написала письмо Майскому: "Глубокоуважаемый и дорогой друг Иван Михайлович, обращаюсь к вам не с письмом, а со своим завещанием. Посылаю весь мой личный архив — дневники, письма, записки и прочее. Товарищ Эми Генриховна Лоренсен знает, где находятся все материалы по моему архиву <…>".

17 ноября 1950 года она написала С.М. Мирному: "Я не базируюсь на документах, в этом ценность моих записок. Пишу о том, что видела сама, о тех людях и впечатлениях, которые вынесла лично. Сверяю иногда лишь какую-нибудь дату, если ее упустила в записках. Для будущих историков интересно будет непосредственное впечатление живого участника тех лет…"

Через много лет после смерти Коллонтай в Швеции нашлись два ее письма по-немецки, адресованные Аде Нильссон, в которых Коллонтай просит укрыть свои "письма, заметки, дневники, все личные материалы" и передать их в Москву не раньше чем через десять лет после ее смерти. Они будут опубликованы, добавляла Коллонтай, "когда в Советском Союзе наступят подходящие времена".

Мысль о том, чтобы успеть устроить карьеру внука, не покидала ее. Владимир уже работал научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений Академии наук, но и внук, и бабушка мечтали о серьезной карьере. За пять дней до смерти Коллонтай обратилась к Вышинскому с льстивым письмом, надеясь помочь внуку:

"Глубокоуважаемый и дорогой Андрей Януарьевич.

<…> Не могу не выразить Вам моего поздравления за совершенную Вами огромную ценную работу в Париже. Если сопоставить, что было год тому назад у наших противников и что у них имеется сейчас, нельзя не почувствовать, как успешно и целеустремленно ведется наша политика и сколько Вы в нее привнесли за это время. <…> Вы себе не представляете, как москвичи с жадным интересом читали Ваши блестящие доклады в Париже. С искренним уважением и преданностью…"