Арнхильд Лаувенг - Бесполезен как роза

Я просила, чтобы меня перевели из больницы в реабилитационный центр, о котором я знала. Я знала, что там со временем можно получить лечение, что у них есть школа, есть отделение трудотерапии, на котором имелись трудотерапевты и аниматоры, имелись тренажеры, игры и свои штатные, а не приходящие время от времени, психологи. Я мечтала об этом центре, считая, что он помог бы моему выздоровлению. Оказалось, что не тут-то было. Мне не дали в нем места. Сказали, что я слишком тяжелая больная. От меня нельзя ожидать потенциального улучшения. Реабилитация для меня бесполезна. Нет никакого смысла отправлять меня в этот центр, чтобы я понапрасну занимала там место.

Впоследствии я слышала от других об этом центре. Один из моих коллег был с ним знаком. По его словам, это был просто инвалидный дом, качество лечения там было очень низкое, причем проводилось оно в совершенно недостаточном объеме. Я нисколько не сомневаюсь, что он был прав. Но все-таки это было хоть какое-то лечение. Он спросил меня, лежала ли я там, интересуясь, каково это находится в таком заведении, но я ничего не могла ответить на его вопрос. Я была слишком больна для того, чтобы меня туда направили. Вместо этого мне выделили место в интернате для инвалидов.

И все же мне повезло. Я попала в новый интернат, и оказалась на этот раз ближе к своему дому. Там не было никакого лечения, кроме экскурсий, домашних работ, мастерской с различными видами работы и групповых собраний. Персонал отличался невысокой профессиональной подготовкой, врач приходил один раз в неделю, а уровень трудовой морали работников был очень неровным. Но на меня очень хорошо действовала работа в мастерской; кроме того, я могла поддерживать контакт с мамой и своим врачом, у которого я лечилась амбулаторно, потому что интернат находился поблизости от места, где жила моя семья. Немного оправившись, я некоторое время спустя уже могла наведываться в свою квартиру, а главное — в этом заведении у меня было свободное время. А время и было мне нужнее всего.

Вначале я почти ничего не делала, по крайней мере, так могло показаться на первый взгляд. Я занималась тем, что знакомилась с заведением, а поскольку я была совершенно без сил, в моих мыслях царил хаос, а голова совершенно отказывалась работать как следует, мне приходилось заниматься этим на свой лад. Сперва мне нужно было хорошо изучить те рамки, в которых будет протекать мое существование, узнать конкретную среду, в которой я оказалась, по приезде мне требовалось время, чтобы ознакомиться с новым местом пребывания и освоиться в новом жилище, которое отныне становилось моим домом. Все это я проделывала примерно так, как испуганный щенок или котенок, которого впервые впустили в его новое жилище: я стала его обходить. Сначала с осторожностью, позже уже более уверенно я принялась ходить взад и вперед по коридорам, вверх и вниз по лестницам и повторяла это не один раз, водя рукой по стене. Сначала я изучила только один коридор, который вел от моей комнаты в общую гостиную, затем постепенно расширила свои прогулки. Я редко разговаривала и не проявляла особенной общительности. Я ограничивалась обследованием помещений, как щенок, который не сразу дает себя погладить, а лишь после того, как привыкнет и наберется уверенности. И подобно щенку, я уставала до изнеможения от обилия впечатлений и предметов, которые нужно было обследовать. Случалось, что от усталости я засыпала на диване в то время, когда нужно было заниматься другими вещами. Я участвовала в общих собраниях, выходила на прогулки и пыталась заводить знакомства с окружающими людьми, но по-прежнему зачастую неправильно их понимала, часто пугалась, путалась в мыслях и очень изматывалась. В этих условиях я опять-таки прибегала к основному способу защиты котят, щенков и всех других созданий, лишенных такого эффективного орудия защиты как слово, — я пряталась. Мир вокруг был ненадежен, и я не могла с ним сладить, я чувствовала себя маленькой и беззащитной, границы моей территории были не прочнее мокрой папиросной бумаги, так что мне нужно было заменить их чем-то более надежным, поэтому я забивалась в постель под одеяло. Был период, когда я чаще спала под кроватью, чем на кровати, или вообще вместо кровати устраивалась спать в душе, конечно, не включая воду. В ванной не было окон, это тесное помещение давало чувство безопасности, я брала туда перину и сворачивалась калачиком прямо на теплом полу. Там, в тесном пространстве закрытого помещения, я чувствовала себя защищенной, пол казался таким надежным. Там я могла спокойно отдохнуть, пока не соберусь с духом для очередного выхода в мир.

Постепенно я начала участвовать в экскурсиях. Даже после коротких вылазок у меня начинали болеть глаза от обилия впечатлений, полученных во время пятнадцатиминутной прогулки по тихим дорожкам парка. Понемногу я становилась выносливее, и мои прогулки удлинялись. Я все больше и больше смелела, заявляла о своих пожеланиях, все меньше осторожничала, начала принимать участие в жизни отделения, стала выступать на собраниях, задавать вопросы. Иногда мои попытки удавались, иногда заканчивалось полной неудачей, и я на время искала убежища в постели. Пока не делала новой попытки. Теряла веру в успех. И снова пыталась. Но очень понемногу. Потому что как раз в то время я была так обессилена, как никогда в жизни. Для меня был утвержден план реабилитации, и мне предстояло сдать экзамены на право получения высшего образования, я уже надеялась, что скоро все будет хорошо, но надежда рухнула. Я не справилась с этой задачей. Я знала, что должна была сделать и что было записано в плане, но из этого ничего не получилось. Меня это очень мучило. Ведь рядом со мной были люди, которые готовы были меня поддержать, и я не могла понять, отчего я не справилась. Я не могла понять, что со мной: неужели я такая уж глупая или ленивая или какая-то там еще не такая. Я не могла поверить, что моя мечта была недостаточно важной для меня, чтобы я нашла в себе силы ее добиваться, а если она достаточно важна, то почему же случилось, что я ради нее не постаралась? Единственный ответ, который тогда пришел мне в голову — это моя хроническая болезнь. И тогда в первый и единственный раз в моей жизни эта мысль послужила мне утешением, а что еще важнее — дала мне отдохнуть.

Я подала заявление на пособие по инвалидности и обратилась к коммуне с просьбой о предоставлении квартиры на постоянной основе. Я сдалась. По крайней мере, так могло показаться на первый взгляд. Однако на самом деле я делала прямо противоположное: я трудилась так, как никогда раньше, хотя это было и не так явно. В прелестной книжке «Год садовода» Карел Чапек описывает жизнь садовода и его сада на протяжении одного года. Как он строит планы в то время, когда земля еще утопает в глубоком снегу, как высматривает первые почки, он описывает весеннюю страду, летнее изобилие и радости труда, сбора урожая, наступающий в ноябре покой и подготовку к зимнему сну. Затем он делает неожиданный поворот. Осень — это вовсе не окончание зимы, говорит он, это — начало весны. «Растения прекратили расти вверх, потому что им стало не до того. Они раскинули руки и принялись расти книзу». Этого нельзя увидеть, но под, казалось бы, мертвой поверхностью идет лихорадочная подготовка к следующему сезону, потому что «На самом деле это и есть настоящая весна. То, что не будет подготовлено сейчас, нельзя будет наверстать в апреле». Чапек говорит о саде и называет это «ростом книзу». Джон Страус (John Strauss, 1985) использует образ, позаимствованный из мира джаза и называет это словом «Woodshedding», что означает у него спрятаться в дровяном сарае, для того чтобы спокойно провести окончательную отделку своих импровизаций, а затем выйти оттуда с новыми силами. Страус — психиатр, в сущности, он говорит не о музыкантах, а о людях, больных шизофренией, которым время от времени требуется прибежище такого «плато», на котором процесс как бы приостанавливается или даже наступает его обратное развитие. Со стороны кажется, что ничего не происходит, тогда как на самом деле происходит очень многое. Через некоторое время, когда в течение какого-то периода, казалось бы, наблюдалась стагнация, все вдруг резко меняется и сразу же происходит множество событий. Страус изучал это явление и считает его очень распространенным.

В то время специальная литература была мне мало доступна, впрочем, будь у меня под рукой книги, я бы все равно не справилась с чтением, поэтому я и не подозревала, что кто-то уже описывал словами мою ситуацию. Я не знала о существовании «плато», я думала, что это — конец. Когда у меня иссякли силы, я подумала, что сдалась. А ведь до сих пор я все время старалась, как могла, и долгое время получала помощь. Видя, что у меня все равно ничего не получилось, я не нашла этому другого объяснения, кроме того, что, значит, были правы те, кто все время мне говорил, что это невозможно. Я помню, какую я чувствовала безнадежность, помню попытки положить конец своей жизни, я знаю, что находилась тогда на грани. Было бы хорошо, если бы кто-то подсказал мне тогда, что есть такая вещь, как «плато».