Валерий Лейбин - Психоанализ: учебное пособие

Для Брейера травматическая ситуация являлась некой данностью, которую пациенту следовало заново пережить, чтобы, отреагировав на нее должным образом, то есть дав разрядку сдержанным и подавленным аффектам, тем самым снять напряжение, после чего невротические симптомы исчезали сами по себе. Исчезнувшие из памяти патогенные воспоминания доводились до сознания пациента, он обретал истинное знание о произошедших событиях и переживаниях, и эмоциональное реагирование на это знание приводило к выздоровлению. В этом смысле катартический метод Брейера можно назвать «лечением истиной».

Для Жане травматическая ситуация также выступала в качестве необходимой для дальнейшей терапевтической работы данности. Но эта данность как историческая истина была необходима скорее для терапевта, нежели для пациента. Истина была нужна врачу, а не больному человеку. Болезнь развивалась путем бегства пациента от истины. Если его поставить лицом перед этой истиной, то не будет ли прогрессировать его болезнь? Не приведет ли знание истины к окончательному краху больного? Поэтому врач, открывший для себя истину в отношении самого больного, должен был скрыть ее от него. Более того, путем гипнотического внушения он мог подменить истину ложью с тем, чтобы травмирующее событие прошлого не просто забылось, а окончательно исчезло из памяти пациента. На этом пути как раз и достигалось выздоровление. В этом отношении психологический анализ Жане можно назвать «лечением ложью».

Что лучше: горькая истина или ложь во спасение?

В медицинской практике этот вопрос рано или поздно встает не только перед психотерапевтами, но и перед многими врачами, специалистами по различным заболеваниям. Каждый по-своему пытается ответить на него, руководствуясь самыми различными соображениями, включая личностные, правовые, этические. В рассматриваемом контексте речь идет не о том, кто прав и какая позиция представляется более предпочтительной. Для дальнейшего понимания истории возникновения психоанализа важно зафиксировать то принципиальное различие, которое имело место между катартическим методом Брейера и психологическим анализом Жане.

Вряд ли Фрейд отследил для себя это различие. Во всяком случае, высказывая свои соображения по отношению к катартическому методу Брейера и критические замечания по поводу представлений Жане об истерии, он не проводил различий между ними в плане истины и лжи, как средствах лечения. Однако можно полагать, что, будучи с юношеских лет приверженцем поиска истины, лечение ложью не только не импонировало ему, но и вряд ли приходило в голову.

Катартический метод Брейера не в последнюю очередь привлек внимание Фрейда именно потому, что гипноз использовался как для выявления истинных причин возникновения истерии, так и для лечения страдающих истерией пациентов с помощью той истины, которую они могли осознать благодаря терапевтическим усилиям врача. Другое дело, что, обнаружив связанные с гипнотическим внушением ограничения, он отказался от гипноза как такового и тем самым внес изменения в катартический метод Брейера. С этими изменениями как раз и связано появление психоанализа.

Какое же новшество ввел Фрейд, отказавшись от гипноза?

В 1892 году у Фрейда были две пациентки, при лечении которых он не использовал гипноз. К тому времени гипноз стал для него, по его собственному выражению, неприятен, как капризное и, так сказать, мистическое средство. Одна из пациенток («случай Люси Р.») страдала легкими истерическими нарушениями, включая потерю обоняния. Вторая («случай Элизабет фон Р.») испытывала мучительные боли в ногах и не поддавалась гипнозу. Пытаясь обойтись без гипнотического внушения, Фрейд вспомнил об одном эксперименте, который он наблюдал у Бернгейма во время своей поездки в Нанси. Пациента приводили в гипнотическое состояние, в котором внушали ему различные действия и заставляли испытывать разнообразные переживания. После того как он приходил в себя и возвращался в бодрствование, его просили вспомнить, что было с ним до пробуждения и какие переживания он испытывал в то время. Пациент ничего не помнил и говорил, что ничего не знает. Тогда его начинали убеждать в том, что на самом деле он знает о происходящем с ним в гипнотическом состоянии и необходимо только приложить усилия к тому, чтобы вспомнить об этом. Приходилось настаивать на том, чтобы он вспомнил забытое. В конечном счете после некоторых затруднений в памяти пациента воскрешали те переживания, которые имели место у него в гипнотическом состоянии.

Осмысление этого эксперимента привело Фрейда к идее, согласно которой у истерических пациентов имеются воспоминания, которые в силу каких-то причин не попадают в поле их сознания и создается видимость того, что пациенты ничего не знают о них. Необходимо убедить пациентов в том, что они обладают определенными знаниями. Надо только настойчиво требовать, чтобы они вспомнили о событиях, некогда имевших место в их жизни. Для этого не требуется гипноз. Достаточно, чтобы пациенты сосредоточивались на каком-то воспоминании. Так появился новый технический прием, который Фрейд поначалу назвал сосредоточением.

Придерживаясь этой техники, Фрейд освободил катартический метод Брейера от элементов гипноза. Цель осталась прежней – дойти в воспоминаниях пациента до травмирующей ситуации, чтобы благодаря выявлению на свет истины устранить его невротические симптомы. Технический прием иной – не введение пациента в гипнотическое состояние, а работа с ним в состоянии его бодрствования.

Пациента укладывали на кушетку, просили закрыть глаза и сосредоточить свое внимание на одном из истерических симптомов. Пациент должен не только сосредоточиться на конкретном симптоме, но и вспомнить все то, что могло бы помочь выявлению истоков его происхождения. Для достижения этой цели Фрейд задавал наводящие вопросы, настойчиво требовал от пациента, чтобы он воскресил в памяти все воспоминания. В том случае, если ничего не получалось и пациент говорил, что он ничего не помнит, Фрейд прибегал, по его собственному выражению, к «небольшой методической уловке» – наложению руки на лоб. Он слегка нажимал своей рукой на лоб пациента, убеждая его в том, что к нему обязательно придут какие-нибудь мысли или воспоминания. После неоднократных попыток, когда при помощи руки Фрейд настойчиво требовал от пациента извлечения воспоминаний из его памяти, у того появлялись некоторые мысли, которые он и излагал своему врачу.

Из клинической практики

«Разъяснения, получаемые благодаря процедуре давления, иногда возникают в очень странной форме и в обстоятельствах, делающих заманчивым предположение о бессознательном интеллекте. Так, я вспоминаю одну даму, много лет страдавшую от навязчивых представлений и фобий, которая рассказывала мне о возникновении заболевания у нее в детстве, но не могла назвать причину заболевания. Она была искренней и интеллигентной и оказывала лишь небольшое сознательное сопротивление. (Здесь я хочу заметить, что психический механизм навязчивых представлений имеет очень много внутреннего родства с истерическими симптомами, и поэтому методика анализа в обоих случаях должна быть одинаковой.) Когда я спросил эту даму, видела ли она что-либо или не появилось ли у нее какое-нибудь воспоминание при давлении моей руки, она ответила: „Ни то, ни другое, но мне вдруг пришло в голову одно слово“. – „Одно-единственное слово?“ – „Да, но оно звучит очень уж глупо“. – „Скажите его все-таки“. – „Старший дворник“. – „Больше ничего?“ – „Нет“. Я надавил еще раз, и опять у нее всплыло пришедшее ей на ум слово. „Рубашка“. Теперь я заметил, что здесь имеется новая форма ответа, и повторными надавливаниями я способствовал получению бессмысленного на вид ряда слов: старший дворник – рубашка – кровать – город – телега. „Что это должно означать?“ – спросил я. Она мгновенно подумала, потом сказала: „Это может быть только та история, которая мне сейчас приходит к на ум. Когда мне было 10 лет, а моей старшей сестре – 12, у нее однажды ночью случился припадок острого возбуждения. Ее пришлось связать и отвезти в город на телеге. Я знаю точно, что с ней справился и сопровождал ее потом в лечебное учреждение старший дворник“.

Мы продолжили этот вид исследования и услышали от нашего оракула другие ряды слов, не все из которых мы сумели истолковать. Однажды их удалось использовать для продолжения этой истории и для связывания с другой. Значение этой реминисценции вскоре выявилось. Заболевание сестры потому произвело на нее такое глубокое впечатление, что у них была общая тайна: они спали в одной комнате и однажды обе подверглись сексуальному нападению определенного лица мужского пола. Благодаря упоминанию об этой сексуальной травме, полученной в ранней юности, вскрылось не только происхождение первых навязчивых представлений, но выявилась ситуация, травмировавшая ее позже. Странность этого случая состояла только в появлении отдельных ключевых слов, которые нам приходилось перерабатывать в предложения, так как видимость отсутствия соотношений и связей сохранялась для целых идей и сцен, обычно возникавших при давлении. При дальнейшем прослеживании закономерно оказывалось, что не связанные с виду реминисценции на самом деле тесно связаны и непосредственно ведут к искомой психической травме» (3. Фрейд. О клиническом психоанализе / Избранные сочинения. – М., 1991. -С. 61–62).