Мария Гиппенрейтер - Бегство к себе

Это также было то редкое время, проведенное с мамой, без ее постоянной занятости работой. Мы были вдвоем, нам было интересно и весело, у нас было приключение. Мама всегда была веселой, спонтанной, иногда бесшабашной и ребячливой. Она не читала нудных нотаций и по мере возможности предоставляла мне свободу. Я это понимала и очень ценила. В глубине души я всегда гордилась мамой и понимала, что она совсем особенная, не такая, как у других, и мне очень повезло. Мы с ней были друзьями.

В одну из наших лыжных зимних поездок мы встретили в Терсколе группу знакомых математиков.

Среди них был высокий, немножко угловатый юноша с большими голубыми глазами. Он недавно закончил мехмат. Звали его Алеша. Мы познакомились. Потом в Москве Алеша стал приходить к нам в гости. Он был не по годам взрослый, очень умный, начитанный, спокойный.

Мы всегда ждали его прихода. С ним было интересно, он всегда что-нибудь рассказывал и умел хорошо слушать. По вечерам читал нам вслух Платона или Геродота. Было видно, что мама ему очень нравилась.

Потом он вдруг перестал появляться. Мама выглядела грустной. Недели через две раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стоял Алеша с большим букетом белых гвоздик. Он был очень бледен, ноздри его раздувались.

— Где Юля? — спросил он.

Я указала на кухню. Отодвинув меня в сторону, он решительно прошел в кухню, сунул маме цветы и сказал:

— Я хочу, чтобы ты была моей женой.

Мама согласилась.

Под шум и негодование родственников с обеих сторон они поженились. Родители Алеши были в шоке. Их мальчик женился на взрослой женщине с двумя детьми. Родственники с нашей стороны шипели, что она сумасшедшая и не понимает, что делает. Забегая вперед, хочу сказать, что они прожили вместе больше сорока лет и до сих пор живут, являя собой пример взаимоподдержки, терпения, заботы и любви.

Пережив все эти страсти, мы стали хорошо жить. Моя жизнь преобразилась. Алеша стал мне близким другом. Я поверяла ему все свои подростковые горести и радости. Он делал со мной уроки, читал вслух книжки, на ночь рассказывал сказки, мирно разрешал наши с мамой конфликты, если они возникали.

Было в Москве одно уникальное место. Не знаю, сохранилось ли оно до сих пор, но тогда это был рынок, который назывался Птичьим. Там продавалось всё! Щенята, котята, лесные и клеточные птицы, говорящие и не говорящие попугаи, змеи, ящерицы, черепахи, всевозможные грызуны, экзотические аквариумные рыбы, аквариумы, всякие растения, кактусы, ракушки, сушеные морские звезды, в общем, все возможные живые и неживые существа, которых только можно себе представить. Это был рай для юного натуралиста. Был там даже сельскохозяйственный отдел с курами, утками, кроликами, поросятами и козлятами. Так как у меня все время дома кто-то жил, то повод поехать на Птичий рынок всегда находился, и каждый раз это был праздник. Мне никогда не удавалось вернуться оттуда с пустыми руками.

Однажды, забредя в сельскохозяйственный отдел, я увидела молодого петушка. Он был сказочный! Перышки переливались всеми цветами радуги, золотая грудка, ярко-красный гребешок, лохматые ножки, молодые хвостовые перья светились сине-зеленым цветом. Я не могла отвести от него глаз. О том, что будет делать петух в городской квартире, я даже не думала.

Петушок поселился у меня в комнате (по понятным причинам выходить оттуда ему не разрешалось). Он быстро ко мне привык, часто устраивался спать у меня на коленях и хорошел не по дням, а по часам. Хвост отрос и ниспадал до пола веером тончайших переливающихся перьев. Петух горделиво расхаживал по комнате, хлопал крыльями и постепенно начинал пробовать свой голос. Поначалу это была смесь странных звуков, напоминающих скрип двери, воронье карканье и неумелое кукареканье. Но голос быстро креп и становился все звонче. Однажды ночью я подскочила в холодном поту от ужасающе громкого звука — петух, наконец, раскукарекался. Как известно, пение петухов в деревнях разносится на несколько километров. Можно только себе представить силу этого звука, запертого в бетонных стенах. Почувствовав свои возможности, петух использовал любой повод, чтобы запеть. Стоило мне среди ночи заворочаться в постели, как он начинал радостно кукарекать, приветствуя наступающее утро. Это могло происходить и в час ночи. Мой сон окончательно нарушился, не говоря уж о моих бедных родителях. Я начала задумываться, какой эффект это кукареканье может оказать на жителей нашего дома — например, вызвать шок или сердечный приступ. Надо было что-то делать. По счастливому стечению обстоятельств, к нам из соседнего пригорода иногда приезжала молочница, привозя настоящее молоко. Вот ей-то я и решила отвезти и подарить петушка. Все были счастливы, включая петуха. Он стал гордым производителем среди стайки несушек. А жители нашего девятиэтажного дома наконец обрели покой.

После восьмого класса я решила поступить в биологическую спецшколу, чтобы закончить там девятый и десятый классы. Эта школа оказалась на другом конце Москвы. На дорогу у меня уходило полтора часа в одну сторону. Каждый день было по шесть-семь уроков, много задавали на дом.

Я очень уставала и плохо справлялась с учебой. Только по биологии и литературе у меня были четверки, по остальным предметам — тройки и двойки. Я приходила домой измотанная, головные боли участились. Мальчик, в которого я была влюблена, меня бросил. Взрослые меня не понимали, я чувствовала себя очень одиноко. В мои пятнадцать лет все беды свалились в кучу, жизнь дала трещину, и у меня началась депрессия, а потом случился нервный срыв.

В конце октября меня забрали из школы, оформив академический отпуск, и решили отправить к нашей знакомой в Сухуми «на воды» подлечить нервную систему. Попасть на море, хоть и в ноябре, было замечательно. Наша знакомая тетя Алла в молодости была «светской львицей», но годам к сорока вдруг обратилась в религию и стала очень набожной. У них недалеко от моря был дом с садом. В саду росли апельсиновые и мандариновые деревья, покрытые душистыми цветами и увешанные плодами всех стадий спелости: от темно-зеленых до ярко-оранжевых. Море было холодное, серое и бурное, но все равно после мрачной московской жизни со всеми ее проблемами это было здорово. Тетя Алла приняла меня как «заблудшую овцу» и решила наставить на путь истинный. На некоторое время это ей удалось.

Меня покрестили в церкви, и одновременно я стала крестной матерью ее сыну, который был на два года меня младше. В это время у них во флигеле жили две странствующие монашки. Это были тихие, кроткие создания. С одной из них, Аннушкой, я очень подружилась. Мы подолгу беседовали на разные темы. Аннушка читала мне вслух Евангелие, учила варить постные супы. От нее исходило необыкновенное тепло, смирение, покой и полное принятие жизни. Все эти качества были очень естественными, без фальши и наигранности. Общение с ней стало для меня необыкновенно целительным.

Через месяц я вернулась в Москву, успокоенная, просветленная и окрещенная.

Впереди был целый год, и надо было что-то делать.

Мама устроила меня работать в зверинец, который принадлежал известному этологу Курту Эрнестовичу Фабри. Этология — наука о поведении животных, была тогда совсем юной в нашей стране.

Попасть к Фабри было для меня большим счастьем и удачей. В зверинце были всякие питомцы: змеи, куры, вороны, галки, крысы, морские свинки, мыши и еще какие-то животные, которых я уже и не помню. В центре комнаты стоял большой лабиринт, который можно было ставить под разными углами к горизонтальной плоскости. В мои обязанности входило кормить и поить животных и чистить клетки. Позже Курт Эрнестович поручил мне проводить эксперименты в лабиринте с крысами и мышами и давать задачки на различение и запоминание геометрических форм воронам, курам и крысам. Все мои наблюдения, результаты и выводы я должна была записывать в журнал. Все это было необыкновенно интересно. По утрам я вскакивала и бежала в зверинец, где и проводила целый день. В ходе экспериментов выяснилось, что куры безнадежно тупые и, оправдывая высказывание «куриные мозги», ничего не запоминают и не различают, и толку в экспериментах от них не было никакого.

Мыши в конце концов находили правильный ход в лабиринте, но запоминали его плохо, и это занимало у них много времени. Если я ставила лабиринт под другим углом, это сбивало мышей с толку и приходилось начинать все сначала.

Вороны и крысы поражали своей сообразительностью. Крысы обучались молниеносно. С первого раза запоминали правильный путь в лабиринте и никогда больше с него не сбивались, несмотря на все мои уловки сбить их с толку (в конце всегда находилась приманка, так что стимул у них был). И вороны, и крысы прекрасно различали геометрические формы и практически всегда делали правильный выбор. Я наблюдала, как крыса «думала», медленно переводя взгляд с одной картинки на другую, и, в конце концов, приняв правильное решение, нажимала на нужный рычажок. Из этой лаборатории я притащила домой маленького крысенка, и у меня появился новый питомец наряду с кошкой и спаниелем. Когда он подрос, они с Рыськой устраивали игру в «догонялки» — сначала кошка бегала за крысенком, а когда ему надоедало убегать, он разворачивался, и роли менялись.