Мария Гиппенрейтер - Бегство к себе

Наконец появились утята — симпатичные черно-белые шарики. Их было пятеро. Первые несколько дней я держала их в коробке под лампой, давая им привыкнуть к новому для них миру. Кормила их толченой крапивой, смешанной с вареным яйцом. Через несколько дней мы стали выходить на улицу и совершать длительные прогулки к озеру. Выглядело это так: идет по дороге этакая дылда (это я, значит) двадцатисантиметровыми шажками, следом катятся утята, а замыкает шествие мой спаниель Тимка, держа дистанцию и изо всех сил стараясь не броситься к утятам и не начать их облизывать. Если я задумывалась и ускоряла шаг, утята теряли меня из виду, останавливались, сбивались в кучку и начинали жалобно пищать, сиротливо вытягивая шейки. Приходилось возвращаться. Завидев мои босые пятки, утята радостно кидались вдогонку, помогая себе крылышками-культяпками. Над нами потешался весь поселок. Когда я входила в озеро, утята тоже туда вплывали и продолжали следовать за мной. Их надо было кормить каждые два-три часа. Кормила я их личинками ручейников, живших в воде под камнями. Каждый утенок съедал около тридцати таких личинок, поэтому мне приходилось по несколько часов дрызгаться в озере, ворочая камни, а утята толклись вокруг, радостно попискивая. В мелкой воде около берега плавали стайки рыбных мальков длиной около сантиметра, и я решила приучить утят их ловить.

Вооружившись марлевым сачком без ручки, я начала охотиться за мальками. Поймать их оказалось не так-то легко. Каждую минуту я плюхала сачком в воду, пытаясь зачерпнуть рыбок, при этом утят отбрасывало волной примерно на метр. Мальки благополучно уворачивались от сачка и мирно плавали рядом. Я так увлекалась процессом, что начинала разговаривать сама с собой и с утятами, ругаться на мальков, качать головой, размахивать руками. Опомнившись, иногда обнаруживала группу местных ребятишек, стоящих на берегу и глядящих на меня, разинув рты. Иногда это был какой-нибудь студент, сидящий на берегу и с интересом наблюдающий за всем этим действом. И в самый неподходящий момент звучал вопрос:

— Девушка, а что это вы там делаете? — Или: — Маша, а зачем ты надела сапоги?

Оказывалось, что, увлекшись, я залезла в воду почти по пояс. Наконец я все-таки наловчилась зачерпывать в сачок мальков. На фоне белой материи их было хорошо видно и можно было их посчитать. Затем я по очереди сажала утят в сачок, не вынимая его из воды, и они самостоятельно ныряли и ловили рыбешек. Тимка сидел на берегу и с интересом наблюдал за происходящим. Иногда он залезал в воду и присоединялся к нашей компании.

Утята быстро росли, у них стали пробиваться перышки. Нужно было начинать приучать их к самостоятельной жизни. В полукилометре от поселка находилось небольшое болото с полузаросшим озером.

Там я построила просторную сетчатую вольеру, огородив часть берега и небольшой участок воды.

Стала отводить туда утят и оставлять их там на несколько часов в день, а потом и на ночь. Утята учились самостоятельно добывать себе еду и постепенно дичали. Один утенок погиб. Остальных я в конце концов выпустила на вольную жизнь.

В августе в заповеднике случился пожар — от молнии загорелась сопка. На сопках, там, где кончается лес, начинается ягельная тундра. Ягель является основным кормом северных оленей, которых в заповеднике водилось множество. Растет он очень медленно и образует довольно толстый слой толщиной 30–40 сантиметров. Пожар на сопке был большим бедствием. Нескольких работников заповедника и меня в том числе вертолет закинул на эту сопку. Нам выдали по резиновому ранцу со шлангом. В ранец входило десять литров воды. Нужно было сбегать вниз к небольшому озерку, набирать воды, залезать обратно к месту пожара и заливать горящий мох. Огонь прокладывал ходы внутри толстого слоя ягеля и вырывался наружу в самых непредсказуемых местах. Ходить было опасно — ноги то и дело проваливались в ямы, заполненные горячей золой. Целый день мы провели на горе, борясь с огнем, и казалось, что этому не будет конца. Горстка грязных, мокрых и измотанных людей против разгулявшейся стихии выглядела очень неубедительно. Тащить тяжелый ранец с водой на гору уже не было сил.

С одной стороны сопки недалеко от нас бродил и жалобно кричал отбившийся от матери лосенок, с другой стороны доносился рев медведя. Пожар был большим бедствием для всего живого, и в этой ситуации никто ни на кого не нападал. Когда начало темнеть, за нами, наконец, прилетел вертолет. Сопка по-прежнему дымилась, и наутро мы опять должны были туда лететь. К счастью, ночью пошел сильный дождь и полностью загасил пожар.

Мне потом выдали справку, в которой объявлялась благодарность московской школьнице Гиппенрейтер Маше за тушение лесного пожара. Я очень гордилась этой справкой. Она была честно заработана.

Этим же летом родился мой брат Алешка. Когда я вернулась из заповедника, ему было уже два месяца. Наша домработница Катя переключилась на него, мама писала докторскую диссертацию, и я была предоставлена самой себе.

В десятом классе у меня родилась идея после школы уехать из Москвы куда-нибудь подальше. Так я попала на Байкал.

Вернувшись с Байкала, я решила следующим летом поступать в институт, а пока надо было чем-то заняться. Я устроилась работать лаборантом в Московский университет на кафедру океанологии.

Наступило лето, и передо мной возникла дилемма: я хотела учиться и не хотела жить в Москве, и вообще в городе. Эту дилемму решил Московский государственный заочный педагогический институт, куда я и поступила на отделение биологии и химии.

В институте нужно было появляться два раза в год: летом на два месяца, чтобы прослушать курс лекций, отработать лабораторные занятия и сдать экзамены, и на двухнедельную сессию зимой. В остальное время нужно было заниматься самостоятельно, писать контрольные, тесты и все это вовремя отсылать на проверку.

Отучившись первую летнюю сессию, набрав гору учебников и домашних заданий, я стала думать, куда бы мне опять податься.

Я решила поехать работать в Центрально-Лесной заповедник в Тверской области. Это было недалеко, всего ночь езды на поезде. Списалась с дирекцией, и меня пообещали взять на ставку лаборанта в научный отдел. Взяв с собой вещи, учебники, любимые пластинки, проигрыватель и гитару, я отправилась в новую жизнь.

Центральный поселок заповедника оказался довольно большим. Там были медпункт, магазин, пекарня, научная лаборатория, много домов, конюшня и даже детский сад.

Мне выделили небольшую и уютную комнату в деревянном общежитии. В комнате были печка, кровать, стол, стул и какая-то посуда. Еще были электричество, вода в колонке и даже туалет на улице. В общем, цивилизация. Моей соседкой по общежитию оказалась рыжая веснушчатая полненькая девчушка. Звали ее Наташа. Она была хохотушкой, с веселыми зелеными глазами и мило картавила на «р». Мы быстро подружились. Наташа работала на метеостанции. Несколько раз в день залезала на небольшую метеовышку и снимала показания с датчиков. Она познакомила меня с кучей разных облаков со странными названиями — цирусы, стратоцирусы, кумулюсы, стратокумулюсы, лентикулярные и т. д., рассказала, что они означают и какую погоду предвещают.

— Ну-ка, пе’г’ичисли виды облаков, — тыкая в небо, картавила Наташа.

Я перебирала в памяти сложные названия и составляла из них что-нибудь новое. Она хваталась за живот и хохотала:

— Ой, не могу, такого не существует!

Другими соседями были два молодых человека — работники научного отдела. Они были очень серьезные и к нам особого внимания не проявляли.

Меня отдали в распоряжение научного сотрудника, занимающегося изучением землероек.

Землеройки (или бурозубки) — милейшие создания, похожие на мышей с длинным носиком-хоботком. Это одно из самых мелких млекопитающих, живущих на земле. Самые маленькие виды землероек (sorex minutissimus) достигают в длину двух — четырех сантиметров и весят два грамма. Питаются они насекомыми, различными личинками и дождевыми червями. Из-за маленьких размеров у них очень активный обмен веществ, сердце бьется с частотой две тысячи ударов в минуту, поэтому им надо все время кормиться. Без еды они погибают через пять-шесть часов.

Изучение этих зверушек происходило следующим образом: мы копали узкие длинные канавки и в дно этих канавок вкапывали глубокие металлические цилиндры. Землеройка бежала, натыкалась на канавку, сваливалась в нее, бежала вдоль канавки и падала в цилиндр, откуда выбраться уже не могла. Нам оставалось собирать «урожай». Несколько раз в день мы проверяли ловушки и описывали виды попавшихся землероек. Самый грустный для меня «сбор» бывал по утрам. Практически все землеройки погибали, не пережив голодных ночных часов.