Каролин Эльячефф - Затаенная боль. Дневник психоаналитика

Поскольку в яслях отнеслись к Матиасу с пониманием, он смог пережить несколько этапов идентификации. Отказавшись от идеи стать котенком, он проникается совершенно противоположной идеей и начинает обращаться с животными, как с младенцами (одевать их в подгузники и т. д.): теперь уже он не хочет стать, как они, а животные должны походить на-него. А на следующем этапе он уже хочет стать «доктором для кошек и собак». Кого-кого, а уж докторов он повидал очень много! Эта профессия позволит Матиасу тесно общаться с животными, а значит — и с родителями и наделит его властью, о которой он, может быть, мечтал, у себя дома, в больнице или яслях. Вот как находят иногда свое призвание…

Его отношение к матери также очень изменилось. Оказавшись сыном мамы-кошки, он — чтобы завоевать ее любовь, безуспешно пытался соперничать с мамиными кошками. Это поражение могло бы его полностью разрушить, но этого не случилось. И как мы видели, наступит день, когда трехлетний Матиас подарит матери вылепленного им из пластилина «младенца», соперничая уже с отцом, которому трудно заставить уважать себя и главное — не потеряться, но которому мать заставляла своего сына подчиняться еще в зародышевом состоянии, что бывает в семьях не так уж часто.

Матиас превосходно интегрировался в жизни и в своей семье, возможно, благодаря тому, что сумел разобраться в понятиях «такой же» и «не совсем такой же». Он понял, что правила могут изменяться в зависимости от контекста, так что скорее всего хорошо адаптируется в приемной семье — при условии, если с ним будут продолжать разговаривать о нем и его проблемах и помогут сохранить семейные связи.

Более чем двухлетнее пребывание Матиаса в яслях может показаться чрезмерно долгим. Но если учесть все обстоятельства: сохранение контактов мальчика с семьей, взвешенность и продуманность решений, которые принимались в отношении Матиаса, постоянное тяжелое материальное положение его родителей, которые все время тщетно надеяться купить себе «домик»; атмосферу в этой семье, где трое сыновей не могут собраться одновременно, так как тут же начинают драться, — то придется признать, что длительное пребывание этого ребенка в яслях было для него спасительным.

Не скрывая свои промахи и ошибки, я хотела показать трудности аналитической практики. Теоретизировать о развитии подсознания или позиции аналитика, естественно, гораздо проще, чем заниматься практической работой.

Рассказывая о своем практическом опыте, я неизбежно должна была что-то опустить, а что-то излагать более подробно, но при этом я вовсе не старалась показывать себя только в выгодном свете. Точно так же, как психоаналитик не должен подменять родителей ребенка в реальной жизни, он не имеет права выдавать себя за мага и волшебника! Мне кажется, психоаналитик не должен стыдиться сказать ребенку и читателям, что он — не всемогущ. Сеансы, проводимые с детьми, бывают иногда очень эффективными и наглядными, потому что — на глазах — у присутствующих они помогают вывести ребенка из тупика, при этом задействуются все стороны его жизни: символическая, физическая, его семейные связи. Но никто не в состоянии предсказать, каким образом эти дети смогут преодолеть испытания, которые ждут их в будущем.

Во Франции сто пятнадцать тысяч детей находятся в ведении служб социальной помощи. Из них сорок семь тысяч детей доверили этим службам сами родители. И шестьдесят восемь тысяч они воспитывают по решению суда.

20 % от общего количества детей, опекаемых социальными службами (то есть двадцать три тысячи), фактически покинуты своими родителями и отношения с ними почти полностью прерваны. Но только семь тысяч семьсот из них имеют юридическое право быть усыновленными, однако далеко не все они обретают приемных родителей.

Покинутые дети оказываются в трагической ситуации. И дело не только в том, что их помещают в дома ребенка или в ясли. Они способны перенести даже то, что их покинули, а после этого не усыновили (потому что усыновление — вовсе не единственное решение в данном случае), если только этим детям помогут пережить свалившиеся на них испытания.

Самое мучительное для таких детей — это неопределенность, которая разрушительным образом сказывается на их жизненной энергии, их статусе и судьбе.

Последствия подобного тягостного ожидания известны только тем людям, которые ежедневно общаются с этими детьми.

Всех дружно умиляет «радость обретения», которую испытывает ребенок, попадая в постоянную или временную приемную семью.

Но при этом необходимо оказывать самую безотлагательную терапевтическую и социальную помощь тем покинутым детям, которых отвергли родители и которые впадают в такое отчаяние, что «отвергают самих себя» и даже перестают расти, хотя и отваживаются еще тянуться к людям, несмотря на переполняющие их страх и разочарование.

Мне тоже понадобилось время, чтобы осознать пагубные результаты мучительного ожидания и неопределенности, на которые обрекают этих покинутых детей. Я слишком доверяла профессионалам, которые посылают детей ко мне на консультации, чтобы допускать, что Служба социальной помощи детям и судебные органы не стремятся всеми силами защищать права и интересы детей (как бы это ни показалось вам наивным). Не имея специального юридического образования, я уже в процессе работы должна была изучать законы, чтобы грамотно и доходчиво объяснять детям, что такое «отказ от ребенка», рождение под буквой «X», семейный совет, полное усыновление, о чем говорится в статье 350 и т. д. Была еще одна причина, которая мешала мне внимательно следить за всеми юридическими процедурами. В то время как психотерапия, интерпретируя состояние ребенка, обязательно учитывает его актуальную жизнь (что иногда делаю и я), психоанализ, по моему мнению, никоим образом не опирается на реальность, а обращен к прошлому ребенка, как бы он ни был мал. Слушая сообщения нянечек, я вылавливала в них информацию, которая могла высветить что-то значительное в истории ребенка. Но одновременно я, конечно, «переживала» все процедурные проволочки вместе с ребенком — в той мере, в какой он выражал свои страдания. Психоаналитик не вмешивается в реальные отношения ребенка с его окружением, даже если семья или воспитательное учреждение пытаются оказать на него давление и вовлечь в свои взаимоотношения с детьми. Когда я работала с яслями Антони, это давление было минимальным, потому что там понимают функции психоаналитика.

Наиглавнейшая обязанность психоаналитика — «принять сторону ребенка». А это исключает прямое вмешательство и контакты с представителями администрации.

Только поработав с детьми, я поняла, что нарушения, которыми они страдают, тесно связаны с неопределенностью их сегодняшнего положения и ближайшего будущего. Эта неопределенность внушает им надежду на то, что — несмотря ни на что — они снова вернутся к своим настоящим родителям, вместо того чтобы распрощаться с ними навсегда и готовиться к новой жизни. Занимаясь с детьми долгие месяцы, а то и годы, я вместе с ними переживаю состояние полной беспомощности перед нашими судами, их небрежностью и безразличием (или упрямой убежденностью, что — независимо от контекста — ребенку всегда будет лучше со своими биологическими родителями) и убеждена, что это нельзя обходить молчанием, даже если в моей повседневной практике я стараюсь не выходить из своей роли. Если психоаналитик претендует на то, чтобы занимать определенное место в обществе, он должен выступать не от имени или вместо ребенка, а на его стороне и предавать гласности те печальные результаты, к которым приводит неопределенное социальное положение его пациентов.

Мне представляется, что если я промолчу и не буду свидетельствовать в защиту ребенка, я стану соучастницей негодной практики. Когда родители отказываются от детей, это ужасно, но с этим ничего не поделаешь, и дети могут преодолеть этот разрыв, особенно если им помочь. Но нельзя мириться с медлительностью и небрежностью правосудия и прочих институтов.

Любая ошибка непростительна (ни в реальной жизни, ни в символической), если мы имеем дело с ребенком, особенно до шести лет, родившемся в стране, которая взяла на себя обязательства защищать его, в том числе и от его собственных родителей.

Я не знаю, нужно ли менять законы, защищающие права несовершеннолетних, но я уверена что неукоснительное выполнение этих законов и исключение необоснованных отсрочек при принятии решений самым благотворным образом скажутся на детях: дни, месяцы, а зачастую и годы по-разному воспринимаются взрослыми и детьми, которые живут в ожидании решения своей участи. Даже для детей одного возраста время протекает совершенно по-разному, если один из них живет в спокойной семейной обстановке, а другой существует лишь благодаря надежде завязать узы любви, чтобы не только выжить, и жить. Если ребенок не учится чему-то в положенное время, особенно если он не начинает своевременно говорить, отставание в развитии ребенка может оказаться уже необратимым. Даже когда условия его жизни вполне благополучны (он обеспечен всем необходимым и внимательным уходом), его неуверенность в своем завтрашнем дне мешает ему гармонично развиваться и порождает в нем страх, отчаяние, приступы бессильного гнева. Дети, которые воспитываются в приемных семьях или детских учреждениях, также могут развиваться вполне успешно, если только они знают, что останутся в них надолго. Боль, которую причиняет разрыв семейных уз еще до того, как они упрочились, травмирует этих детей на всю жизнь.