Лев Клейн - Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Но вскоре Колину наскучила пресная и добропорядочная моногамия, и он пустился в любовные приключения с пожилыми богачами. Один из них, Билли, фотографировал Колина полностью обнаженным в своей вилле во Франции, у бассейна. Потом они с Таскером жили у одного американского дипломата в Вене и показывали тому стриптиз. Потом Спенсер женился, чтобы иметь детей. Он «всё еще желал Джона, но не хотел связывать себя этим партнерством». Таскер уехал в Австралию, где стал директором театра и ни с кем больше не сходился. В 1988 г. он умер от рака, не дожив даже до шестидесяти, не то что до девяноста, а перед смертью все письма Спенсера вернул ему в Англию. Спенсер перечел их и решил опубликовать эту переписку. В своей публикации (Spencer 1990; Norton 1998: 267–272) он с горечью пишет:

«Как бы я теперь ни анализировал мои мотивы, я остаюсь с ужасным подозрением, что я убил нашу любовь, которую надо было лелеять, что я разрушил то, что ни за что нельзя было разрушать. С юношеской безрассудностью я думал, что такая страстная и сильная связь может возникнуть снова, с годами даже вырасти еще больше. Но ничего подобного Джону так и не появилось, и не было дано такого шанса, ибо если Бог существует, то я показал себя никчемным расточителем, которому не стоит доверять».

Слишком поздно Спенсер понял, что упустил свою единственную настоящую любовь. Но переоценка ценностей ширится и среди молодежи. Растет отстранение геев от геевской субкультуры.

Как рассказал писатель-гомосексуал Эндрю Холлеран, на вечере, где он был, один из гостей обмолвился, что в этом году имел секс всего три раза. Холлеран признается, что поздравил его искренне. Еще больше ему понравилось, когда друг рассказал ему о парне, который ходил на свидание 19 раз, прежде чем позволил поцеловать его. И это в то время, когда полапать тело стало столь же легко, как сбегать вниз и купить гамбургер. Вот почему в Сан-Франциско это зовут «сексом быстрого приготовления» (fast-food sex).

Раньше за сосание члена на людях выгоняли из бара, а сейчас всё позволено.

«Теперь бары делают кабинки с круговым показом порнофильмов, слайды моделей из Колта на другой стене, живые люди рядом с вами занимаются сексом тут же. По Кристофер Стрит идут рядами и рядами, как армия — все красивые, все ваш физический идеал. Это рок Дон Жуана: идти ли в постель со всеми ими? Мой друг, глядя на эту однородную толпу воскресным вечером, простонал: «Это как нашествие ловцов тел». И это то, чего все мы хотим, не так ли, ребятки? — схватить тело, использовать чьи-то гениталии и излиться на его гладкий плоский живот».

Холлеран встретился с тем парнем, который целовался только на 19-м свидании. Разговорились. На сетования Эндрю тот улыбнулся и показал на проходящего парня в стандартном наряде геев.

«В старые дни, — сказал он, — я любил те же шмотки, но не склонен к ним сегодня <…>. Пять лет назад — чем гомосексуальнее снаряжение, тем лучше. Кто-либо, как этот, поражал меня, как солдат секса, — в униформе и целиком преданный службе, службе единственной вещи, ради которой и я жил, — ради секса с другим парнем. А теперь я смотрю на него и думаю: как ужасно гасить свою индивидуальность, одеваться, как очеловеченный дилдо». (Дилдо — это искусственный член типа тех, что продаются в секс-шопах для мастурбационных утех.) «Получить отсос, — продолжал он, — столь легко нынче и столь пустяшно, что это стало таким же мелким событием, как чихнуть. Мой друг говорит, что мужики — как собаки, они норовят трахаться каждый день. Но, — вздохнул он, — боюсь, я утратил этот талант».

Он рассказал о двух мужчинах в геевской бане, которые после всех этих поцелуев, стонов, вздохов, получив оргазм, преспокойненько разошлись по отдельным лежанкам мыться — это после всего того, что в XIX веке вызывало скандал, разрушало семьи, Анну Каренину подвело к самоубийству…

Холлеран поддержал его: «Мы потеряли многие атрибуты предыдущего столетия — роскошные лайнеры, этикет, длинные обеды, рукодельные кружева, досуг и игру в мяч на корте. Боюсь, мы потеряем и секс».

«Мы уже потеряли! — ответил собеседник. — Меня больше уже не интересуют оргазмы. Какого черта эти засранцы восхваляют беспорядочный секс с кем попало, уверяют, что в этом нет ничего плохого, что коль скоро мы геи, мы, стало быть, лидеры в новом мире, мире смелости, которые введут новые модели поведения, словом, мелют всю эту чепуху, когда даже секс на такой основе теряет эротичность! Они что, на самом деле думают, что коль скоро мы геи, молодые и городские, у нас нет тех же самых потребностей в верности и интимности, которые присущи всем остальным людям? Когда секс так же легко получить, как бургер в «Макдональдсе», он уже не такой таинственный и чудесный, поверь мне. <…>

Последнее время я в скверном настроении, — сказал он, — потому что я столь же одинок и столь же жажду секса, но я не стану, я не могу больше делать это только ради секса, это должно быть с каким-то интересом к человеческой личности, соединенной с гениталиями.»

(Holleran 1984: 71–73)

Это же понимание проступает и на пространстве бывшего Советского Союза.

Вот Егор, голубой герой «Писем к Белле», повести явно гомосексуального автора, скрывшегося за именем своего героя (однако копирайт — за Валерием Кацюбой), проводит лето в Крыму, охотясь за всё новыми сексуальными партнерами. Он пишет о том, как ему:

«страшно подходить <…> к компаниям гомосексуалистов, распластанным здесь, на камнях, у края моря и зовущих меня протянутыми к небу стаканами портвейна. Они кривляются, часто остроумно на бытовом уровне. Называют друг дружку коровами или дурами. Подчас их смех становится истеричным, как сознание того, что их мечты разошлись с реальностью. Они считали, что заслужили больше любви от мужчин и от жизни. Я смотрю на них и стараюсь найти хоть что-то, кроме их безобидности, переходящей у некоторых в коварство, или пьяного веселья, или может быть умения ухаживать за мужчиной. За что еще их можно любить? И понимаю, что их абстрактные обиды не оправданы. Они — нежные потерянные бабочки, призванные светом неизвестно кем к существованию <…>. В них нет стремления, для них нет смысла в том, чтобы облагородить себя, может быть, знаниями. Может быть, трудом или, на худой конец, радикализмом или оголтелостью. По сути, любить их не за что, кроме скрытой глубоко нежной ранимой души. Они ничтожные люди, как и я».

(Егор 1997: 72–73)

В том же номере «Риска», в котором 19-летний Игорь делился своей жаждой всё новых членов, опубликовано письмо 27-летнего Дмитрия:

«Я не знаю, что такое проблема постоянного партнера. Просто с тех пор, как год назад он вошел в мою жизнь, она стала наполненной и осмысленной. Я хочу его постоянно, всё время, но дело не в этом: уже достаточно давно секс отошел куда-то на второй план, к тому же и жить нам негде, так что вместе мы по большей части гуляем по городу и пьем чай в гостях у его или моих друзей, давно уже ставших общими… Наверно, нас можно назвать постоянными партнерами, а для меня он никакой не «партнер», а любимый. И это навсегда.»

(Дмитрий 1992)

Виктор из Одессы (Виктор 1997) пишет в газету «Диалог-плюс» о том, как он вошел в голубой мир.

«В лицо все вокруг улыбались, а у самих на уме было только одно: как бы поиспользовать, поиметь меня! Ведь я же тогда не отказывал!» Постепенно, присмотревшись, он стал иначе оценивать окружающее: «Я понемногу общался с геями, но познав подлость, цинизм в этом кругу, понял, что это всё не мое! То, во что я свято верил и надеялся, придя с армии, всё исчезло, как мираж. Я сам себе казался уродом, ущербным даже в том, что я геи, но <…> увидев весь колорит настоящего голубого контингента, который никогда не тусуется на плешках-точках, а живет в своем, недоступном для таких мире, понял и оценил его!»

Активист «голубой» периодики, называющий себя Сашей Дымовым, обращается к читателю «1/10»:

«Слушай, как у тебя с общением? Иногда у меня складывается такое впечатление, что мы в нашем «голубом» мире взяли обязательство: процесс общения завершить досрочно.

Дежурный марафет, и вот мы уже за столом веками испытанным способом стараемся поскорее найти общий язык. Из распахнувшейся вдруг души вываливается весь набор достоинств и недостатков, перечисляются пикантные подробности предыдущих связей в наивном ожидании, что в них может быть что-то оригинальное, что они могут придать какой-то вес рассказчику. И когда ты уже должен, по всей вероятности, почувствовать себя избранным и осчастливленным, тебя… язык поворачивается с трудом сказать слово «приглашают» в постель. <…> Почему мы так спешим поставить точку? А потом, после ВСЕГО, остается только спросить: