Лев Клейн - Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

«Ты меня любишь?» или проще: «Тебе понравилось?» и назначить новую встречу, которая ничем не будет отличаться от первой. Может быть только тем, что говорить уже будет не о чем.<…> Не знаю, как ты, а меня захватывает процесс сближения». Он описывает те мелочи, из которых складывается образ «встречного». «Мы встретились, и теперь всё в знакомстве наших душ и тел становится важным. Взаимопроникновение наших душ, поверь, не менее увлекательный роман, чем любая фантастика об иных мирах.»

(Дымов 1995: 11)

Но дурные стороны геевской субкультуры не только в опасности СПИДа, не только в убогости и бедности мимолетных сексуальных контактов, ставших рутиной, дело еще в ущербности самой геевской субкультуры как таковой. Не всякая субкультура заметно обогащает общую культуру. Есть, скажем, воровская субкультура — из нее кое-что вошло в общую культуру народа (воровские песни, жаргон, кое-где и мораль), но из вошедшего большую часть стоило бы выкинуть. И уж во всяком случае духовное богатство человеческой личности определяется не ее субкультурой, а тем, что в человеке есть от общенациональной культуры и культурного наследия человечества. А то, что он получил от субкультуры, способно придать его личности некий колорит, если это нечто сопряжено с общекультурными интересами и ценностями.

О проявлениях гомосексуальности в русской культуре не раз высказывался Борис Парамонов, больше всего известный своими выступлениями по радио «Свобода». В одном из своих очерков на эту тему он весьма ехидно прошелся по ликующим тирадам энтузиастов геевского движения в России в связи с отменой статьи, каравшей за гомосексуальные сношения. Теперь, мол, не замедлят появиться новые Чайковские и Бердяевы и будут свободно творить культуру, спокойные за свою свободу.

«Наивные ожидания, — охлаждает их пыл Парамонов. — Теперь, в лучшем случае, будет создаваться гомосексуальная субкультура, а гомосексуальная культура — Культура с большой буквы — сойдет на нет. Джеймс Болдуин — не Уитмен.

В чем тут дело? В понятии и практике репрессии.

Культура возникает как результат репрессии первичных инстинктов. Сказать понятнее и сильнее: она возникает тогда, когда существует цензура. Цензура, взятая уже не только в узком смысле институций литературного контроля, но как набор обязательных норм, правил игры, принятых в данной цивилизации <…> Нормативность угнетает, репрессирует. Богатство человеческих переживаний не может уложиться и выразиться в этих жестких и узких рамках, и оно ищет обходных путей, сублимируется. Так и создается высокая Культура. Она не может быть непосредственным криком души — как бы ни была высока ваша душа. Она, собственно, и не может быть красива вне этих узких рамок. Душе нужны узкие врата, чтобы сказаться. Она должна пролезать в игольное ушко, чтобы создать нечто высокое, «создать прекрасное из тяжести недоброй».

А сам по себе гомосексуализм — как и все наши страсти — это не более чем «тяжесть недобрая». Большей культуротворческой энергией он обладал именно потому, что — в отличие от прямого (как говорят в Америке) секса — не институционализировался (по крайней мере в нашей иудео-христианской культуре)».

«Тяжесть недобрая»? Как всякая страсть? Но тогда и любовь вообще — «тяжесть недобрая». И порою это так. Тяжесть, наверное, не в самой гомосексуальности, а в атмосфере вокруг нее. Что же касается большей способности гомосексуалов к культурному творчеству, то и причины этого и сам факт еще под вопросом.

А дальше у Парамонова о ситуации в России: «Становится свободнее, но — не интереснее. Тут в том-то и дело: свобода отнюдь не всегда ведет к разнообразию и богатству красок. Отпадает необходимость во многих, вчера еще обязательных сублимациях. Но Бердяев, которому не нужно сублимировать свой гомосексуализм, никогда не напишет книгу «Смысл творчества», не претворит в философию свои элементарные инстинкты» (Парамонов 1994).

Разумеется, Борис Парамонов полностью одобряет отмену 121!й статьи и отнюдь не призывает к восстановлению политической и литературной цензуры. Он только не приветствует вседозволенность и чувство полной и абсолютной свободы. Он за некоторую самодисциплину, и даже не только само-. За моральный контроль общественного мнения над личностью. Когда наступает абсолютная политическая свобода, то воцаряется анархия, ведущая к большому кровопролитию. Когда декларируется абсолютная свобода творчества, приходят к господству пошлость и безвкусица, потому что крикливости легче пробиться, пестрота заметнее. Когда вводится абсолютная свобода любви — вплоть до анонимного секса и постоянной смены партнеров, секс обесценивается, а любовь отмирает.

Трехтомная история сексуальности Мишеля Фуко оказала огромное влияние на исследования в этой области, способствовав популярности «конструктивистских» концепций. Моя книга не «конструктивистская». В ней на первом плане не общество, конструирующее матрицы для сексуальных типов, а личность, выбирающая для себя сексуальное поведение в соответствии со своей природой, биографией и средой. Личность не является безвольной и безответственной отливкой сконструированной обществом матрицы. В сложной игре разнообразных факторов, с которыми личность вынуждена считаться, возникают разные варианты, и свою сексуальную ориентацию можно проявлять по-разному — войти в гомосексуальную субкультуру или создать гомосексуальную семью, жить в промискуитете или в прочной любовной связи, эпатировать общество открытыми проявлениями своей сексуальности или предпочитать интимность, жить преимущественно сексуальными интересами или гармонично сочетать их с другими. У личности есть выбор, и этот выбор она делает на основе собственной воли, богатства духа и моральной ответственности.

Гомосексуальный с 13 лет, наш телеобозреватель и бывший министр Андрей Черкизов (1997) в интервью «Московскому комсомольцу» сказал, что, по его мнению, серьезной гомофобии у нас в стране нет. «Я считаю это очень важным. Только я бы не хотел, чтобы члены моего «профсоюза» навязывали свой образ жизни, свой образ мыслей обществу, так же, как я бы не хотел, чтобы общество навязывало свои представления о жизни членам моего «профсоюза». Плохо быть гомофобом, но плохо быть и воинствующим педерастом».

Конформность — это явление не культуры, а субкультуры, потому что именно община, коммуна заботится о монолитности и добивается одинаковости и изоляции от мира. Это легко заметить на опыте коммунаров, коммунистов и религиозных сект. Личность же вырастает на основе общей культуры и предоставляемых ею возможностей разнообразия и изменчивости. В возможности их выбора — подлинная свобода. Всякая субкультура, а гомосексуальная в особенности, ограничивает личность. Как выразился Мэннинг (Manning 1996: 94, 107), эта субкультура является «монолитом» и отличается «бездумным единообразием». При всем сходстве сексуальных пристрастий клонированная фигура гея и Чайковский — на разных полюсах.

В этой книге очень много цитат. Это потому, что я хотел, чтобы в ней зазвучали голоса самих тех, о ком идет речь и кому этого звучания так долго не давали. Чтобы понять людей с другой сексуальной ориентацией, нужно дать и им слово. Я также хотел, чтобы были слышны живые голоса исследователей этой труднейшей проблемы вне зависимости от того, согласен я с ними или нет. Чтобы лучше понять проблему, нужно сначала правильно понять тех, кто ее уже изучал раньше, адекватно воспроизвести их материалы и выводы. Тогда яснее выступят те трудности, которые таятся в этой проблеме.

Когда стали исчезать трудности, связанные с табуированием темы, с естественной скрытностью объектов исследования (которые одновременно являлись объектами преследования), вышли на первый план основные трудности темы — трудности ее понимания. Основной такой трудностью является противоречие между ее разными решениями, каждое из которых представляется основательным, потому что базируется на широкой группе фактов — наблюдений, экспериментов и заключений. На первом плане — противоречие между двумя установленными фактами: а) генетической обусловленностью гомосексуальности и б) атрофией инстинкта половой тяги к противоположному полу.

Если гомосексуальность действительно обусловлена генетически, если наследуемый набор генов определяет, кому быть гетеросексуалом, кому — гомосексуалом, то ведь никакие другие факторы для объяснения гомосексуальности не нужны. Зачем тогда обращаться к рассуждениям об атрофированном инстинкте и возможности поэтому случайного уклонения человека к гомосексуальности? Есть генетическая предрасположенность к гомосексуальному поведению — и он с готовностью отреагирует на малейшие поводы проявить ее, нет такой предрасположенности — и он останется незыблемым гетеросексуалом в любых условиях. Даже в 120 днях Содома.