Татьяна Зинкевич-Евстигнеева - Жизнь любит тех, кто любит ее, или Как научиться мыслить красиво

Я правильно вас сейчас расслышал, вы говорите, что эти дурацкие штучки не для вас? Галиматьи вам хватает и в жизни? Хорошо! Не обижайтесь, пожалуйста. Зайдите в другой кабинет Агентства Самопомощи. Да-да, сюда, вот за эту дверь, на которой табличка с избушкой-на-курьих-ножках. Не волнуйтесь, открывайте смело!

Вот, пожалуйста, посмотрите, миловидная женщина, даже не в белом халате. Видите, как она добродушно улыбается, протягивает вам руку, приглашает присесть в мягкое кресло и закрыть глаза. Разве вы ей откажете? Играет тихая приятная музыка…Устраивайтесь поудобнее. Эта женщина – сказочница. Передохните и послушайте одну из ее историй. Сегодня – это сказка «про любовь», да непростую, а «Любовь Бурого Камня» (сказка принадлежит перу Скайдрите Калдупе)…

Он был простым бурым камнем на берегу реки. Столько раз омывал его летний ливень, столько зим закаляла его лютая стужа. И не раз оставлял на нем путник усталость свою и печаль. Вот почему ближайшие соседи Камня, серые кустики полыни, без конца твердили, что мир полон одной печали.

Бывало путник клал на Камень взятый в дорогу хлеб, а сам залпом пил благодатный воздух заречных лесов. После ухода путника Бурый Камень еще долго чуял вокруг себя душистый запах ржи. Соседи Камня, кустики полыни, этого запаха не чуяли.

Но чаще всего путник оставлял на Камне свои жалобы. Год за годом Камень слышал: от жизни в конце концов ничего не остается, кроме жалоб. Как-то раз пролетал мимо Камня Речной Ветер. Камень остановил его на минутку и спросил:

– Скажи, Ветер, почему в мире столько жалуются?

– Это разговор долгий, а мне некогда, – отвечал Ветер. – Сегодня еще надо много успеть: помочь соснам зацвести, на ржаном поле над всходами потрудиться. А ты бы хоть немножко по земле прошелся, сам бы понял, что да как. На месте сиднем-сидючи, жизни не узнаешь. – И Ветер подхватил полное лукошко сосновой пыльцы и помчал дальше. Это был самый богатый из всех Ветров, Июньский Ветер, Сеятель.

Бурый Камень смежил веки. На ресницах его, словно проблеск надежды, мелькнула крупица цветочной пыльцы, оброненная Июньским Ветром. В ту же ночь Камень шевельнулся, а поутру встал и пошел ранней росистой тропой.

В рассветной мгле, будто длинная-длинная борозда, которую прокладывал серебристый волшебный плуг, поблескивала Даугава. Камень потихоньку скатился с обрывистого берега к самой воде.

– Ты поплавать с нами захотел или только на качелях покачаться? – спросили Камня болтливые Кувшинки, легонько покачиваясь на мелкой зыби. Они очень насмешливо косились на кафтан Бурого Камня. Какие швы грубые! И весь пятнами глины заляпан!

– Какой из меня пловец, – ответил им Бурый Камень. – А для качелей ваших я слишком тяжел. Мне бы хоть так, потихоньку, немного пройтись по родной земле.

Мелкие прибрежные волны презрительно захихикали, водоросли закланялись. Привычно, угодливо, закланялись они мелким волнам. Лягушка в крикливо яркой зеленой жакетке выпучила глаза на странного путника и сказала:

– Я тоже собралась на белый свет поглядеть. Но только вприпрыжку! Вприпрыжку! Да ты бы хоть принарядился, если хочешь, чтобы тебя уважали, если хочешь, чтобы тебя вообще заметили!

– Прости, Лягушечка, я об этом как-то и не подумал, – пробормотал Камень.

– Как же! Как же! Недаром тебя зовут Каменное сердце. Ни до кого тебе нет дела! Чужое мнение в грош не ставишь.

Камень давным-давно знал свое прозвище и давным-давно перестал из-за этого огорчаться.

– Ну, как тут не жаловаться! Этакие бродяги с каменными сердцами по всем дорогам топают! – не унималась Зеленая Лягушка и весь день квакала: – Как тут не жаловаться! Как? Как? Как?

И Камень пошел дальше.

– Эй! Не свали мою чудо-башню! – с верхушки чертополоха крикнул Голубой Мотылек.

– Прости, Мотылек, – смутился Камень. – Я и не заметил, куда ты забрался.

– Еще бы! Каменное сердце! Разве ты порадуешься чужому успеху! – Мотылек усмехнулся презрительно и тут же захныкал: – Как тут не жаловаться! Вокруг сплошное равнодушие! Никто не радуется чужому успеху…

И пошел Камень дальше. Видит: кружит в воздухе ему навстречу снежно-белая Пушинка облетевшего одуванчика.

– Дурень ты, дурень, Ленивые ноги! – говорит Пушинка Камню. – Если так тяжело ковылять, ничего на свете не увидишь, ничего не поймешь.

– Ты уж прости, Пушинка, – отвечает камень, – такая у меня, неуклюжего, походка.

– Конечно! Конечно! Что тебе мой совет! Что тебе мой жизненный опыт! Каменное сердце! Как тут не пожаловаться на такие времена! Глупцы умных советов не слушают…

Пушинка долго жаловалась еще не облетевшим одуванчикам. В тот день от их полянки запахло горечью.

А Камень пошел своей дорогой. Чем дальше шагал он, тем сильней донимала его печаль. Неужто на свете и правда кроме жалоб ничего не услышишь?

Но вот, на праздник увидал Камень подводу, груженную венками и гирляндами из цветов и трав.

– Какое счастье! Какая радость! Какой почет! – Нас никогда еще не украшали так пышно! – весело тараторили Колеса яркой подводы, приветливо улыбаясь Камню: – Пойдем с нами!

– «Наконец-то я слышу радостные слова!» – подумал Камень и подбодрился. Бедняга тяжко пыхтел от натуги, стараясь поспевать за счастливой подводой. Но вскоре она, пустая, покинутая, одиноко загрустила в старом сарае. Камень задумчиво смотрел вслед людям, унесшим гирлянды и венки.

– Можно ли так забывать, можно ли так покидать? – горько жалобились Колеса.

– Но ведь всю эту зелень и венки привезли не для вас, – сказал Колесам Камень, стараясь их успокоить. Есть ли смысл жаловаться?

– Каменное сердце! Разве ты утешишь? Разве ты посочувствуешь? – заскрипели Колеса, озираясь по сторонам: вдруг да кто-нибудь вместе с ними поохает. Но в ответ им только жалобно скрипнули стены ветхого сарая.

Тут Камень поднялся и пошел дальше.

Однажды, когда начался сенокос, промчались мимо путника Пчелы. Целый хор, голосистый, звонкий.

– Погодите! – крикнул им Камень. – К чему так спешить?

– Спешим на работу. Неужто не чуешь, Каменное сердце, ведь липы цветут! – на лету ответили Пчелы. Глянул Камень, а их уже и след простыл.

«Ишь, как ретиво на работу спешат, надо бы и мне какое-нибудь дело подыскать», – подумал Камень и прибавил шагу.

Пчелы сказали правду: каждый взгорок вокруг, каждая долинка, будто в золотом венке красуется. Вон та липа над самой пашней цветущие ветви клонит, а другая волну Даугавы по лицу гладит. А вон та пышная, раскидистая липа, вся в цвету, над рекой высится, на краю обрыва. Подле нее Камень и остановился.

Вокруг Липы неугомонные пчелы гудят, поют песню за песней. И про кувшин с медом, и про спорую работу, и про давнюю-давнюю их клятву хранить добро Липы и в зимние холода.

А Липа знай подставляет пчелам самые пышные свои ветви. Медовым духом весь берег затопило.

Послушал Камень пение пчел и спрашивает:

– Похоже, сестрицы, вы жалобных песен вовсе не знаете? Разве никто вас никогда не обижал?

– Жжжалобных? Обижжжал? – зажужжала Пчела. – Сестрицы! Вы только послушайте! Жжжжалобиться! Делать нам, что ли, нечего?

– Нашел, о чем спрашивать, – подхватила другая. – Да еще в самое горячее времечко, когда и по ночам работы хватает.

– Не сердитесь, сестрицы. Я же только спросил. Ведь мне день-деньской одни жалобы доводилось слышать. – Ответил Камень, и вдруг у него как-то странно дрогнуло сердце.

Запыхавшись, обдавая Липу знойным дыханием, примчался Ветер. То был другой Ветер, не тот, Июньский, трудолюбивый, а один из сыновей Грома.

– Каждый день буду прилетать, тобой любоваться. Славу о красе твоей разнесу по дальним далям, – пылко зашептал он Липе, раскачивая ее пышные ветви, но в следующее мгновение уже улетел без оглядки. На краю неба рокотал Гром, должно быть, отец звал сына домой.

Камень молча глядел на цветущую Липу и вдруг спросил:

– Отчего ты не жалуешься? Ведь эти пчелы не прилетят к тебе на будущий год. А ветер развеет твой душистый запах и больше, наверно, сюда не заглянет…

– Знаю, – спокойно молвила Липа. – Что ж… Не прилетят эти пчелы, прилетят другие. Я и не прошу их навсегда со мной остаться. Хочу только, чтобы попусту не растратили то, что им дарю. Я верю труженицам пчелам, а не этому пустозвону Ветру.

И снова у Камня как-то странно дрогнуло сердце. И тут он заметил, что несколько корней Липы торчат из земли. Словно жилистые, потрескавшиеся от солнца смуглые руки свесились с обрыва: то ли паводок здесь с берегом сражался, то ли Северный Ветер буйствовал?