Этери Чаландзия - Стадия зеркала. Когда женщина знает, чего хочет

Сама по себе проблема возраста болезненно переживается женщинами по вполне понятным причинам. Еще совсем недавно достаточно было умыться холодной водой, и на лице не оставалось никаких следов вчерашнего праздника и сегодняшнего похмелья. Еще вчера она носила платья с разрезом и вырезом прямо на голое тело, а сегодня сначала, как холст на подрамник, надо натянуть поддерживающий лифчик и утягивающий корсет, а потом уже украшать все это вырезами и разрезами. Кожа вянет, нервы слабеют, становится все сложнее запоминать незнакомые слова и приходится щуриться, чтобы рассмотреть профиль интересного мужчины в полумраке бара. Следствием этих, в принципе, вполне жизненных обстоятельств, становится неудовлетворенность самой жизнью. Здесь что-то не так, там не эдак, а тут еще посмотришь в зеркало и ужаснешься – боже, я же старуха, какой Памир, какие мальчики, жизнь прошла, так и не начавшись, и уже нет смысла ничего пробовать, потому что все равно не успею! Когда я слышу подобные речи, мне кажется, что перед подъездом такой паникующей уже стоит заведенный катафалк и несколько человек в черном нетерпеливо дожидаются, когда, наконец, клиентка прекратит истерику и займет свое почетное место.

Почему мы так рано и болезненно сдаемся? С точки зрения привлекательности наши женщины в среднем живут, как неандертальцы, двадцать пять – тридцать лет. Почему? Что происходит после того, как вам исполняется ваш критический тридцать первый или сорок второй год? Почему возраст надо скрывать и в ответ на очередной «неприличный» вопрос принимать оскорбленный или независимый вид?

Иногда кажется, что, несмотря на прогресс и растущее благосостояние, мы все еще не живем, а изо всех сил выживаем. Из-за этого в массе своей в обществе ценятся лишь половозрелые и сексуально активные особи, способные спариваться, приносить потомство и радовать глаз. Стариков, увядших женщин и уставших мужчин просьба не беспокоиться. Нет, конечно, больных на всю голову товарищей обоих полов, которые уже в тридцать начинают подтягивать веки, в сорок пить кровь девственниц, а в пятьдесят продавать душу дьяволу за вечную молодость, во всем мире хватает. А большинство актеров и актрис всех стран и народов вообще готовы сделать себе пересадку головы, лишь бы не играть роли отцов и матерей, но, честное слово, лучше переплатить психоаналитику и как следует подлечить мозг, чем менять кожу на лбу и шее.

У нас все еще не прижилось понимание того, что женщина может и должна быть хороша и в двадцать, и в сорок, и, при желании, в восемьдесят. Что в жизни нет правил, кроме тех, что мы сами придумали, и, если кому-то хочется начать сначала, не заглядывая в свой паспорт, значит, так тому и быть.

В смысле внешнего вида я совсем не сторонница превращения женщины в натуральную лахудру с нечесаными волосами и неухоженными конечностями. Разумная середина всегда находится где-то между: «Боже, какой ужас, седой волос – мне нужны лимфодренаж, термаж и липосакция!» и «Плевать, заплыла жиром, и нормально!». Я за торжество здравого смысла и за то, чтобы у похабников, которые часто называют «старухой» молодую, в сущности, особу, открылись наконец глаза и закрылись поганые рты. И чтобы мы все перестали верить, что молодость – это вечные двадцать и гладкая задница. Нечего слушать всякую шушеру с комплексами, лучше причесаться, отложить лишнюю плюшку в сторону, надеть красивое платье и тихо себе порадоваться.

Тем более что есть чему радоваться. Это в пушкинские времена сорокалетняя женщина считалась матроной, а девица, в двадцать пять не вышедшая замуж, была безнадежна. Сейчас сорок лет – смешно сказать, порой только начало славного пути. Элизабет Гилберт, автор бестселлера «Есть, молиться, любить», в одном из своих публичных выступлений так и говорит: «Мне всего сорок, я молода». И молода, и глаз у нее горит, и у нас сердце радуется.

Сегодня возрастные рамки сильно раздвинулись, вернее, их раздвинули те женщины, которым совершенно не улыбалось в расцвете сил уходить с авансцены только потому, что где-то что-то нащелкало, а Марь Иванна из соседнего подъезда считает, что ходить на свидания после пятидесяти – это неприлично.

Я всегда считала, что люди везде одинаковые. В принципе, я и продолжаю так считать, с одной поправочкой: люди-то, может, и одинаковые, но привычки у всех разные. Вот французы. Понятное дело, в вопросах любви им нет равных. Жить в стране, придумавшей французский маникюр, макияж и поцелуй, и не любить себя и друг друга невозможно. Одной моей знакомой француженке пятьдесят три. У нее есть муж-ровесник и любовник пятидесяти шести лет. У мужа сорокалетняя любовница, а у любовника жена пятидесяти пяти лет. И вся эта по нашим понятиям перезревшая компания плевать хотела на возраст, морщины, целлюлит и носогубные складки. Люди любят друг друга, секс, жизнь, вино, улиток и не считают, что мужья, любовники, жены и любовницы должны быть только юными и гладкими. Нет, от счастья быть молодым или хотя бы молодо выглядеть никто не отказывается, но молодость сама по себе не становится решающим критерием отбора.

Не то у нас. Нет, понятно, что нашему человеку сейчас не до французских свобод. Многие мужчины до полусмерти вкалывают на передовой, борясь за выживание и преумножение капиталов, и для того, чтобы завестись после продажи очередного танкера, им нужна не просто женщина, а проститутка мирового масштаба. С ногами, бюстом, губами, светлыми волосами и глазами, в которых не разглядеть ничего, кроме безмятежности и счастья.

Такое положение вещей заставляет остальных женщин нервничать. Многие прикидывают, что, если они хотят оставаться в игре, надо переодеваться в мини, терять паспорт и переезжать в город, где никто не узнает, сколько вам на самом деле и настоящая ли у вас грудь. Ничего не поделаешь, не все еще выросли настолько, чтобы позволить себе быть такими, какие есть, получать от этого удовольствие и без силикона восхищать окружающих. Посмотрим, что будет дальше. Время-то у нас есть.

Сколько в мире женщин, довольных своим весом? Две? Три? Метаболизм – штука капризная. Я почти не верю тем, кто рассказывает, что лопает гамбургеры на ночь, засыпает, как хомяк, поглаживая надувшийся живот, а утром – раз, и излишеств как не бывало. Да, возможно, у двух из десяти благодаря Господу Богу и неутомимому желудку именно так и происходит, но ведь оставшиеся восемь точно врут. Не едят они никаких бутербродов ни с утра, ни на ночь. Грызут целыми днями морковку и живут, практически не слезая с напольных весов. Если их застать врасплох и спросить про вес, они с перепугу назовут его с точностью до миллиграмма. У них наверняка есть контрольное платье, в которое они время от времени влезают, чтобы поднять или испортить себе настроение, а на холодильнике висит список калорий, содержащихся в воде и петрушке, которыми они питаются.

И это при том, что любая нормальная женщина понимает, что идеальное тело, если оно вообще было, заканчивается где-то после двадцати пяти или после рождения ребенка, а на фотографиях в журналах один компьютер и фотошоп. Тем не менее мы верим всему, что видим, потом встаем перед зеркалом и начинаем хвататься то за бока, то за голову.

Восемь из девяти женщин, которых я знаю, сидят на диетах. Бóльшая часть из них ничего не ест или громко рассказывает о том, что ничего не ест после шести, семи или восьми вечера. Те, кто истребляет запеченного зайца за полночь, распространяют свои идеи о том, что все-де зависит от образа жизни и, если они до четырех утра попляшут в ночном клубе, весь заяц испарится без следа. Утверждение спорное, тем более что время идет, и желание до рассвета угорать в диско-барах проходит, а привычка есть от пуза остается. Кроме этих праздно танцующих в темноте есть еще трудолюбивые муравьихи, которые сутками надрываются на своих работах и нормально поесть могут раз в день, как мусульмане в Рамадан, после захода солнца. Естественно, привычка уговаривать на ночь борщ, куриные котлеты, пюре, компот и суфле из песочного теста с глазированной вишенкой рано или поздно приводит к бочкам, ушкам и слоям лишнего жира по всему периметру.

Обжираясь на ночь, злоупотребляя жирным, сладким, соленым, перченым, копченым и чем там еще нельзя, но вечно хочется, мы клятвенно обещаем себе: все-все, еще один укус, глоток и последний взгляд на калорийную снедь – и в спортзал, в горы, к балетному станку, три орешка на салатном листе в день, зеленый чай литрами и никакого алкоголя! Не знаю, куда кого заводят их мечты, меня занесло в качалку.

Поначалу, оказавшись в этом омуте тестостерона, я обрадовалась. Я давно не видела столько мужчин разом в одном помещении. И не просто мужчин, а потных самцов в растянутых майках на мускулистых плечах и с цепями на бедрах. Цепи, правда, несколько сбивали с толку. Я только собралась с духом спросить, на кой ляд им тут приковывать друг друга, как из-за угла вырулил бритый дядя, тащивший за собой на цепочке что-то похожее на металлическую крышку от канализационного люка. Я притаилась за беговой дорожкой. Я и так уже начала сомневаться, правильно ли сделала, что сюда пришла, а когда мужчина со своей бирюлькой прыгнул на перекладину и со страшными криками принялся отжиматься, мне совсем поплохело. Мужчины слева и справа от меня сопели и подкидывали в воздух по моим прикидкам что-то среднее между маленьким роялем и большим холодильником. Моя гантель была для них не тяжелее бритвенного станка, а когда я попробовала отжать среднюю норму одного качка, у меня что-то присвистнуло в кишках. Если бы каким-то чудом я взяла этот вес, я бы лопнула и разлетелась по углам. Улыбнувшись большим и сильным людям, я отошла от восьмидесятикилограммового утяжелителя.