Карл Витакер - Полночные размышления семейного терапевта

29. Исполняя свою профессиональную роль, терапевт не должен превращаться в псевдотерапевта и застывать в своей роли, чтобы она не стала искусственной, подражательной. Такое бывает у актеров, которые сначала привязываются к одному определенному жанру в сознании публики, а потом и в своем собственном. Когда Боб Хоп — только юморист, а Мерилин Монро — секс-бомба, такая тюрьма механизирует игру и лишает ее глубины, силы и подлинности. Чтобы справиться с этой проблемой, терапевт может искусственно менять жанр: внезапно обратиться с просьбой о помощи к пациенту по поводу кусочка своей патологии, всерьез поделиться с пациентом или семьей тревогой из-за своего собственного бессилия, неудачными попытками поменяться, надеждами и страхами перед лицом будущего.

30. Можно сделать общим переживанием саму ситуацию психотерапии, обозначив проблему тупика: «Что-то дело идет туго», «Кажется, мы стоим на месте», «Я крайне недоволен собой», «Мой консультант ничем не помог, или надо его вызвать» или «Надо, чтобы вы привели кого-то». Когда тупик обозначен, возникает триангуляция. Оказывается, что вы оба работаете над чем-то третьим, внешним для вас обоих, но одновременно как бы присущим духу терапевтической ситуации.

31. Обычно терапевты боятся, что терапия повлечет за собой какое-нибудь опасное последствие или что в кабинете произойдет что-нибудь страшное. Конечно, продуманные действия терапевта могут кое-что предотвратить. Например, когда муж и жена начинают драться физически, терапевт может справиться с этой ситуацией очень просто: встать и выйти. Когда он покидает их без комментариев, динамика изменения и войны моментально становится совершенно иной — публика ушла.

32. Страх профессионального психотерапевта, что пациент убьет себя, совершит убийство или сойдет с ума, всегда значим и не стоит смотреть на него просто как на фантазию. Но справиться с ним помогает мысль о том, что в таких драматических событиях всегда два участника. Ваш пациент не совершит самоубийства, если в его мире кто-то еще не хочет его смерти. Я предполагаю, что этот «кто-то еще» обычно является либо членом семьи, либо носителем переноса, психотерапевтом. Не думаю, что человек, прошедший обучение и ставший профессиональным терапевтом, все еще носит в себе такую патологию. Так что я не верю в большой риск самоубийства пациента, о котором заботится терапевт, готовый открыть свою заботу партнеру-консультанту.

33. Вопрос о конечной цели нашей работы становится яснее, если мы вспомним, что смерть — единственный универсальный симптом. Кроме того факта, что мы родились, нас всех соединяет неизбежная реальность смерти. Именно в этом направлении движется терапевт, и оно требует к себе внимания. Смерть присутствует в воспоминаниях, в тревогах о неизбежности смерти моего «Я», или смерти близкого, который представляет мое «Я» символически, или в отрицании всяких переживаний, связанных со своей смертью и смертью близких. Когда в семье вспоминают о чьей-то смерти, быстро переходят к вопросам: Кто будет следующим? Что тогда будет с семьей? Кто подумывает о самоубийстве? Может быть, оно уже запланировано?

34. Для изменения существенно важно, чтобы стресс в команде терапевта и пациента стал невыносимым. Тогда пациент сделает необходимые для изменения шаги. А когда терапевт способствует исчезновению симптомов и напряженность спадает, изменение не происходит, потому что пациент наслаждается избавлением от боли, а не стремится к росту. Бежать быстро можно только тогда, когда за тобой гонится разъяренный бык.

35. Важно понять, что где жизнь — там и безумие. Жизнь — не социальная адаптация. Жизнь — не кабинет психотерапевта. И не какая-то ситуация межличностного взаимодействия. Жизнь — выражение цельного «Я» человека; внутренняя индивидуация, движение творческое и личное. Она отвергает гнет разумности, гнет конформизма, гнет культуры, времени, пространства и страха.

36. Последняя уловка нашего ремесла — умение игнорировать прогресс. Когда терапевт озабочен прогрессом, он замутняет процесс изменения и вместо этого оказывается втянутым в игру, которая прогрессивно увеличивает его бред о самом себе. Многие родители так и не понимают, что не они организуют прогресс ребенка, что, пытаясь ускорить его прогресс, они лишают ребенка возможности самому направлять свой прогресс. Процесс терапии — это завершение попытки профессионального психотерапевта стать актером; попытки полностью вложить в эту роль свою творческую энергию, пытаясь стать хорошим приемным родителем, а не членом семьи или любителем, плененным своим бредовым желанием помогать.

Может быть, я смогу помочь не пилить сук, на котором вы сидите. Думаю, что для того, чтобы стать терапевтом, самое важное — научиться шокировать, быть злым, равнодушным, держать дистанцию, превратиться в профессионала, превзойдя в себе любителя. Это вечная проблема для всех, включая и меня. Я пятьдесят лет учился профессионализму, то есть тому, чтобы работать не из одного удовольствия.

Любитель — это любитель порнографии. Есть забавная история про американского сенатора, который приехал к солдатам во Вьетнам, потому что услышал, что там слишком увлекаются порнографией. Он спросил одного солдата, есть ли у него порнография, а тот ответил: «Да у меня даже порнографического аппарата нет».

Пятьдесят лет я преодолевал в себе любителя порнографии — того, кто занимается терапией, чтобы удовлетворить или пощекотать свое порочное любопытство, свой бред величия: «Я могу вылечить все что угодно. Я знаю, что делать, дам ответы на все вопросы, с удовольствием скажу это вам, а если вы не исполните моих советов — ваша проблема».

Позвольте сказать, как стать профессионалом, несмотря на то, что мне самому это не всегда удавалось. Важная вещь — никогда не верить тому, что тебе сначала предлагает пациент. Следует также понимать, что огромную проблему для терапевта составляет политика группы. При индивидуальной терапии меньше думаешь о политике, поскольку ее влияние ослаблено или совсем упразднено переносом. Такого переноса не существует в семейной терапии, где все члены семьи устанавливают перенос друг к другу: муж пытается превратить жену в подобие своей матери, он хочет казаться лучше своего отца, подобное происходит и у жены. Так что все проблемы переноса, такие мучительные для бедного Фрейда и его компании, оказываются абсолютно другими, когда мы имеем дело с семьей. Тут возникают политические проблемы, а первое, что надо понимать в политике, это то, что никто не говорит правду. Никто не заинтересован в том, чтобы просто рассказать, что же происходит.

Расскажу безумную историю. Несколько лет назад я работал в Филадельфийской детской консультативной клинике после того, как оттуда ушел Минухин, и исполнял там роль «язвы». Я искал пациентов для клинической демонстрации. Администратор сказал мне: «Вы знаете, у нас есть социальный работник, она хотела бы, чтобы вы взяли одну семью с шизофрениками». Я ответил: «Прекрасно, может быть, она позвонит мне?» (Я говорил из Мэдисона.) Она позвонила и на мой вопрос, не лечат ли эту семью другие психотерапевты, ответила, что не знает. «Почему бы вам не выяснить? — спросил я. — Мне не хочется делать вид, что я у них первый терапевт». Она перезвонила и сказала: «Действительно, я и не подозревала, что эта пациентка с шизофренией уже много лет ходит к терапевту». Я сказал: «Хорошо, позвоните ему и скажите, что, по вашему мнению, этой семье нужна семейная терапия, и вы просили меня ими заняться, а я согласился, но сказал, что надо сначала поговорить с ее терапевтом».

Потом было еще пять звонков. Выяснилось (для меня — лишь на третьем звонке), что пациентка с шизофренией находится в больнице уже восемнадцать месяцев, там она уже четвертый или пятый раз, у нее есть психотерапевт, врач, прописывающий лекарства, периодически ее посещает психоаналитик, кроме того, и у ее отца свой терапевт, у матери тоже. И социальный работник об этом ничего не знает! Я предложил: «Соберите всех этих людей на первое интервью, потом можно будет заниматься семьей». Конечно, это оказалось невозможным: слишком дорого, у специалистов не было на это времени, они не хотели себя выставлять, не хотели встречаться с коллегами или другими членами семьи.

Не заполучив эту семью в Филадельфии, я предложил: «Возьмем первую попавшуюся семью, которая придет в клинику». Секретарше, занимавшейся приемом, позвонила женщина и сказала, что у них возникла серьезная проблема: трехлетний мальчик писает перед телевизором, и семья недовольна. Не знаю, почему недовольна, может быть, плохо пахло или произошло короткое замыкание. Я спросил, можно ли им позвонить, а секретарша ответила: «Конечно, если вы так хотите. Я как раз собиралась назначить им время». «Лучше сперва позвоню я», — возразил я.