Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера

Стоял 1953 год. День операции был жарким и безветренным, над Хартфордом сияло синее небо. Молодой пациент, Генри, страдал жестокой эпилепсией; приступы были такими частыми, что почти разрушили его жизнь. В короткие промежутки между припадками Генри мечтал о той жизни, которую вел до болезни, когда его рука была достаточно тверда, чтобы охотиться в лесу. Отец Генри был в ужасе от его заболевания, мать пыталась облегчить мучения сына, когда у того изо рта начинала бить пена. Лекарства не помогали. Спорт не помогал. Молитвы не помогали. Тогда доктор Сковилль из Хартфордского госпиталя предложил экспериментальное лечение. Семья сказала «да».

Ни Генри, ни его родители не знали доктора Сковилля. Они не знали, например, что тот увлекается лоботомией и уже произвел более трехсот операций в психиатрических лечебницах округа; со своей ручной дрелью он переходил от пациента к пациенту, пока не прооперировал всех до одного. Сковилль был необыкновенно красив, это все видели, и родные Генри считали его аристократом; чего они не знали, так это мнения некоторых его коллег, считавших доктора Сковилля склонным к чрезмерному риску. В свободное время Сковилль обожал гонять по дорогам Коннектикута на красном «ягуаре», преследуемый полицией; еще он любил тратить деньги, а его жена вспоминает, как, ухаживая за ней, он вскочил на подножку движущегося «шевроле».

— Он — новатор, никогда не соглашавшийся принять status quo. За фасадом бешеной активности, движимый ненасытным эго, он искал лучшие пути лечения, — писал о нем один из его коллег в «Джорнал оф сергикал нейролоджи».

Вот в руки этого-то человека и отдал Генри свою голову. Он не представлял себе, что его ждет, но зато у доктора Сковилля была идея. Он подозревал, что припадки Генри зарождаются глубоко в височных долях, и маленькая искорка быстро разгорается в считавшейся тогда бесполезной части мозга: гиппокампе. Сковилль предложил Генри удалить гиппокамп. Он уже делал раньше такие операции страдающим эпилепсией, и они, похоже, помогали. Сковилль, рассказав об этом Генри, умолчал о том, что все его предыдущие пациенты страдали тяжелыми психическими заболеваниями, так что не было возможности оценить, не причинила ли им операция вреда.

В те дни о биологии мозга было известно немногое. Один психиатр обнаружил, что его страдающим психозами пациентам помогали поездки на тряском поезде; поэтому стало применяться лечение, когда несчастного больного подолгу трясли. Другие врачи считали, что шизофрению излечивает малярия. Основываясь на серии экспериментов, проведенных Карлом Лэшли, ученые считали, что в мозгу нет специфических областей, ответственных за память. В 1929 году Лэшли удалял у живых крыс различные участки мозга и нашел, что отсутствие любого участка не оказывало иного воздействия на память, чем отсутствие любого другого участка. Память, заключил Лэшли — и так же думал Сковилль, — диффузна, не имеет локализации, распределяется, как разбросанные щедрой рукой семена, по всей коре.

Основываясь на таком предположении, Сковилль не испытывал сомнений, удаляя гиппокамп Генри. В операционной было прохладно. Находившийся в полном сознании Генри лежал на операционном столе. Поскольку в мозгу нет нервов, подобные операции проводились без наркоза, только при местном обезболивании разреза на коже головы. Был сделан укол лидокаина. Тут же Генри, должно быть, увидел приближающегося к нему Сковилля с ручной дрелью. Два отверстия были просверлены над широко открытыми глазами Генри, и в эти отверстия Сковилль по очереди погрузил узкую лопаточку, с помощью которой приподнял передние лобные доли мозга.

В операционной было тихо. Сестра, подайте то. Сестра, подайте это. Никаких больше звуков. Сковилль смотрел в глубь мозга Генри. Он заглядывал под кору. Как же это было красиво — под коралловым рифом полушарий открылись внутренние капсулы мозга, где расположены пирамидальные клетки, похожие на гиацинт; в сложных конусах тесно сплетались крошечные нейроны. Вот в этот-то неизведанный регион Сковилль и погрузил тонкую серебряную трубочку. Он медленно вводил ее глубоко в пульсирующий мозг Генри, а потом высосал розовато-серые образования, напоминающие по форме морского конька, расположенные с каждой стороны мозга. Теперь был удален весь гиппокамп. В голове Генри образовалась полость, неровная дыра, на месте которой когда-то что-то жило.

Что чувствовал Генри, когда Сковилль высасывал его гиппокамп? Он был, в конце концов, в полном сознании; а ведь гиппокамп, хотя этого тогда никто не знал, гиппокамп — это место, где обитают многие наши воспоминания. Чувствовал ли Генри, как его прошлое исчезает? Чувствован ли он приближение забвения, подобного опускающемуся на него холодному туману, или это было больше похоже на скольжение по наклонной плоскости — его возлюбленная, его сомнения, коты, орущие под крыльцом, — все постепенно растворяется в пустоте?

После операции обнаружилось, что у Генри стало гораздо меньше припадков; обнаружилось также, что он потерял способность формировать воспоминания. Сестра входила в палату, называла себя, но через пять минут Генри не имел ни малейшего представления о том, кто она такая. Он узнавал свою мать, но ни одного человека и ни одного события, происшедшего после операции, запомнить не мог. По прошествии пятидесяти лет Генри остается все в том же состоянии. Он, глубокий старик, живет теперь в доме престарелых неподалеку от Массачусетского технологического института. Его мать умерла в 1960 году, и каждый раз, когда Генри слышит об этом, он заново ее оплакивает, полагая, что узнал о ее смерти впервые. Он считает, что президентом США все еще является Трумен. Генри не способен вступить в какие-либо отношения с окружающими: он не может запомнить ни лицо, ни голос… лицо и голос — главное, что нужно для комфорта и утешения. Генри, известный теперь в медицинской литературе как Г. М., не имеет ни комфорта, ни утешения.

Через несколько недель после операции, когда стало ясно, что психическое состояние Генри не улучшается, Сковилль понял, что случайно, заодно с источником припадков, удалил фабрику по производству воспоминаний. Должно быть, он тогда испугался. Может быть, он почувствовал угрызения совести. Однако больше всего на него произвело впечатление научное значение его случайного открытия, потому что из него следовало, что Карл Лэшли не прав. Не прав! Память — не россыпь точек, которые невозможно определить, как писал Лэшли и как в то время считали ученые. Несомненно, гиппокамп играет главную роль в том, что касается воспоминаний, поскольку без него Генри обречен жить только в бледном настоящем. Сковилль опубликовал данные о своей великой неудачной операции. Он коснулся плоти памяти, которая была вовсе не духовной или мифической субстанцией. Память была материальна. Ее можно было очертить, как страну на карте. Вот тут обитает ваше прошлое, а там — ваше будущее: в этом похожем на морского конька органе, под коралловым рифом коры мозга… в серебряной трубочке, которую держит в руках хирург.

Бренда Милнер, вероятно, знает Г. М. лучше всех. Она помнит, с каким ужасом узнала о том, что сделал Сковилль, и как захотела увидеть пациента собственными глазами. В 1957 году, когда Сковилль опубликовал результаты операции, Милнер изучала память под руководством Уайлдера Пенфилда, знаменитого ученого, который, касаясь заряженным стержнем участков обнаженного мозга своих пациентов-эпилептиков, исследовал, какие образы — тактильные, обонятельные, визуальные — при этом возникают, а потом клал на этот участок кусочек бумаги с обозначением того, за что он ответствен. Вот так и происходило первоначальное составление карты мозга.

Милнер, по-видимому, была уже готова искать собственный путь. Ей, должно быть, надоели бумажные указатели. Она рассказывает, что, узнав о случае с Генри, вооружилась тестами памяти и вскочила в первый же поезд. Ей уже случалось иметь дело с потерей памяти, но Г. М. давал ей шанс изучить амнезию в самом чистом виде.

Бренда Милнер хотела точно знать, какие психические функции Г. М. утратил, но более важным было выяснить, какие психические функции у него сохранились. Например, хотя он не мог вспомнить разговор, после которого прошло пять минут, он мог ходить, а движение — одна из форм памяти, не так ли? Г. М. не знал, что, проснувшись утром, нужно чистить зубы, однако если ему давали зубную щетку, его рука начинала действовать самостоятельно. Возможно, это было похоже на то, что испытывают музыканты, когда они погружены в мелодию и когда их руки обретают собственную власть и пальцы следуют собственному ритму, словно каждый из них обладает крошечным мозгом, отдельным от основного.

За годы тестов и наблюдений Бренда Милнер сумела обнаружить важные особенности механизма памяти; Г. М. служил доказательством ее открытий. Да, роль гиппокампа в запоминании внешних биографических деталей велика: его можно назвать основой сознания как такового, — однако существует и другая система памяти, расположенная совсем в других областях мозга, и ее Милнер назвала процедурной, или бессознательной памятью. Даже если мы теряем способность узнавать имена и лица, мы можем все же сохранить умение ездить на велосипеде или закуривать сигарету. Г. М. не мог сказать, сколько ему лет или узнать свое лицо в зеркале, но если бы его отвезли в Хартфорд, где он жил в юности, он нашел бы дорогу к своему старому дому и смог бы постучаться в дверь своего прошлого, для описания которого он находил так мало слов. Генри был живым доказательством того, что фрейдовское бессознательное имеет реальный неврологический базис. Однако как работают эти нейроны, никто не знал.