Эдвард Эдингер - Христианский архетип. Юнговское исследование жизни Христа.

В сравнительной истории религий месса является единственным и своем роде феноменом, но ее символическое содержание оказалось бы совершенно чуждым человеку, если бы не уходило своими корнями в са­мые глубины его психики. Поскольку дело обстоит именно так, мы вправе ожидать, что сумеем обнаружить сходные символические паттерны и в ранней истории человечества, и в современной раннему христианству языческой мысли... В самом тексте евхаристической литургии содержат­ся отношения к ветхозаветным «прообразам» мессы, то есть ко всей древ­ней жертвенной символике вообще. Поэтому очевидно, что и Жертва Христова, и Причастие задевают одну из самых сокровенных струн в че­ловеческой душе, являясь отголосками первобытных жертвоприношении и ритуальной антропофагии... Я здесь ограничусь лишь упоминанием о царском жертвоприношении, то есть о ритуальном умерщвлении царя с целью обеспечить плодородие и процветание его земли и народа, об об­новлении или возрождении бога при помощи соответствующего чело­веческого жертвоприношения, а также о тотемном пиршестве, зачастую имевшем целью приобщить участников трапезы к жизненной силе предков, Чтобы показать, насколько глубоко проникает символ мессы в че­ловеческую душу, пронизывая собой всю ее историю, этих знаков долж­но оказаться достаточно.

Тайная вечеря представляет собой особый архетип «пира», или сакраль­ного жертвоприношения, и потому относится к более широкой категории символизма coagulatio. Изначально Тайная вечеря состояла в том, что каждый из участников вкушал преломленного Христом хлеба и выпивал глоток вина, тем самым ассимилируя символизм самого пиршества. Христос заменил пасхального агнца в качестве возрождающейся обреченной на заклание жертвы (Исход 12: 3ft). Аспект «тотемного пиршества» может быть проил­люстрирован параллелью с дионисийским ритуалом омофагии поеданием сырого мяса», Клемент Александрийский говорит: «Почитате­ли Бахуса справляли оргии в честь сумасшедшего Диониса; это божествен­ное сумасшествие они отмечали тем, что Ели Сырое Мясо. По завершении ритуала участники разбирали разрубленное на куски сырое мясо принесен­ных в жертву животных». Джейн Харрисон пишет: «Общая часть этого ужас­ного ритуала состояла в разрывании на куски туши убитого животного [быка или козла| для того, чтобы, вне всякого сомнения, завладеть сырым, даже парным мясом, поскольку кровь считалась жизнью». Этот ритуал воспро­изводил расчленение и поедание ребенка-Диониса гитанами.

Существуют убедительные параллели между мифом о Христе и мифом о Дионисе. Дионис был единственным богом из греческого пантеона, рож­денным от смертной женщины, Семелы, Он вырвал свою мать из рук Гадеса и возвел ее на небеса. В своей первой жизни он ребенком был расчленен на куски титанами и таким образом пережил «страсти», В омофагии Дионис предлагает поклоняющимся ему отведать своего тела и тем самым обрести бессмертие. Трагическая драма заключается в личностном росте, выходе за пределы дионисийских мистерий и в появлении параллелей трагическому взгляду на жизнь в «этом мире», развившемуся в рамках христианству.

В омофагии жертвенный бык или козел представляет собой самого Диониса, предлагающего поклоняющимся вкусить своего тела. То же са­мое происходит на Тайной вечере и в ритуале евхаристии: Христос пред­лагает свое тело и кровь качестве духовной пищи уверовавшим в него людям. В этом контексте Христос представляет собой Антропоса. оригинального целостного человека. Вкусить его тела значит вкусить вечного и трансперсонального. По словам Юнга,

Таинство евхаристии превращает душу эмпирического человека, ко­торый является лишь частью самого себя, в целостность, символически выражаемую фигурой Христа, С этой точки зрения месса может быть названа ритуалом процесса индивидуации.

Точно так же, как Христос говорит своим апостолам, «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную»'', участие в омофагии фактически отдает участника евхаристии Бахусу, то есть отправляет его слу­жить божественной природе Диониса. Таким образом, Плоть Христа или Диониса — cibus immortalis (пища бессмертия), которая также является синонимом «философского камня»". С точки зрения психологии это означает осознание Самости, которая позволяет человеку смотреть на мир «через призму вечности».

В ранней иконографии Тайная вечеря изображалась как поедание рыбных блюд. Самого Христа символизировала рыба (ichtiys). Этот символизм связывает Тайную вечерю с Мессианским пиром в иудей­ской легенде, в которой люди также вкушают рыбную пищу, и в частности набожным людям подается мясо морского чудовища Левиафана. Поедание левиафана – это прямое указание на сознательную ассимиляцию первобытной психики. Та же интерпретация вполне приложима к Тайной вечере, на которой вкушаются рыбные блюда. Рыба символизирует бессознатель­ное содержание холоднокровной, похотливой природы. Подобно огромной рыбе, Левиафану, рыбы представляют собой более мелкие доли перво­бытной психики, которым необходима трансформация, происходящая при участии сознательного представления.

Такое рассмотрение раскрывает парадоксальную природу символиз­ма евхаристии. С одной стороны, такая «пища» свидетельствует о возрож­дающейся связи с трансперсональной Самостью. С другой стороны, это prima materia (первоматерия), которая при соответствующих усилиях эго должна претерпеть трансформацию и гуманизацию. Апостол Павел очень хорошо осознавал эту двойственную природу евхаристии, когда писал: «Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем» (1 Кор. 11:28, 29)..

Проблема распятия — это начало индивидуации: это тайный смысл христианского символизма, путь крови и страдании. (Юнг. Неопубликованное письмо, цитируемое Гепардом Адлером в своей книге -Aspects of Jung'3 Personality and Work», p. 12. Cf Ni!<os Kazartzakis, The Saviors of God. p. 93)

ПОТОМ ПРИХОДИТ С НИМИ ИИСУС НА МЕСТО, НАЗЫВАЕ­МОЕ ГЕФСИМАНИЯ, И ГОВОРИТ УЧЕНИКАМ: ПОСИДИТЕ ТУТ, ПОКА Я ПОЙДУ, ПОМОЛЮСЬ ТАМ. И ВЗЯВ С СОБОЮ ПЕТРА И ОБОИХ СЫНОВЕЙ ЗЕВЕДЕЕВЫХ. НАЧАЛ СКОРБЕТЬ И ТОСКО­ВАТЬ. ТОГДА ГОВОРИТ ИМ ИИСУС: ДУША МОЯ СКОРБИТ СМЕРТЕЛЬНО: ПОБУДЬТЕ ЗДЕСЬ И БОДРСТВУЙТЕ СО МНОЮ, И ОТОШЕД НЕМНОГО, ПАЛ НА ЛИЦЕ СВОЕ, МОЛИЛСЯ И ГОВОРИЛ:

ОТЧЕ МОЙ! ЕСЛИ ВОЗМОЖНО, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ;

ВПРОЧЕМ НЕ КАК Я ХОЧУ, НО КАК ТЫ. И ПРИХОДИТ К УЧЕНИ­КАМ, И НАХОДИТ ИХ СПЯЩИМИ, И ГОВОРИТ ПЕТРУ; ТАК ЛИ НЕ МОГЛИ ВЫ ОДИН ЧАС БОДРСТВОВАТЬ СО МНОЮ БОДРСТВУЙ­ТЕ И МОЛИТЕСЬ. ЧТОБЫ НЕ ВПАСТЬ В ИСКУШЕНИЕ: ДУХ БОДР, ПЛОТЬ ЖЕ НЕМОЩНА. ЕЩЕ. ОТОШЕД В ДРУГОЙ РАЗ. МОЛИЛСЯ, ГОВОРЯ: ОТЧЕ МОЙ! ЕСЛИ НЕ МОЖЕТ ЧАША СИЯ МИНОВАТЬ МЕНЯ. ЧТОБЫ МНЕ НЕ ПИТЬ ЕЕ, ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ, И ПРИШЕД НАХОДИТ ИХ ОПЯТЬ СПЯЩИМИ, ИБО У НИХ ГЛАЗА ОТЯЖЕЛЕЛИ. И ОСТАВИВ ИХ, ОТОШЕЛ ОПЯТЬ И ПОМОЛИЛСЯ В ТРЕТИЙ РАЗ, СКАЗАВ ТО ЖЕ СЛОВО.

(Матф. 26: 36-44)

ЯВИЛСЯ ЖЕ ЕМУ АНГЕЛ С НЕБЕС И УКРЕПЛЯЛ ЕГО. И НАХОДЯСЬ В БОРЕНИИ, ПРИЛЕЖНЕЕ МОЛИЛСЯ, ГОВОРЯ: ОТЧЕ! О, ЕСЛИ БЫ ТЫ БЛАГОВОЛИЛ ПРОНЕСТЬ ЧАШУ СИЮ МИМО МЕНЯ! ВПРОЧЕМ НЕ МОЯ ВОЛЯ. НО ТВОЯ ДА БУДЕТ.

(Лук. 22: 42.43)

В Гефсимании Христос пришел к полному осознанию, что он приго­ворен судьбой к распятию - Эта судьба символизируется в образе «чаши» (porerioii). В Ветхом Завете этот термин используется в двух главных смыс­лах: чаша таинства, из которой человек вытаскивает шанс, определяя часть своей судьбы, и чаша гнева Яхве, В псалме 15:5 говорится: «Господь есть часть наследия моего и чаши моей. Ты держишь жребий мой». А вот что провозглашает Исаия: «Воспряни, воспряни, восстань. Иерусалим, ты, кото­рый из руки Господа выпил чашу ярости Его, выпил до дна чашу опьянения, осушил» (Ис, 51:!7). Судьба Христа как раз и заключается в том, чтобы испить до дна чашу гнева Яхве. И ужасная правда состоит в том, что для его удовлетворения требуются пытки и мучительная смерть Его соб­ственного сына. С точки зрения психологии это означает, что задача эго в индивидуационном процессе заключается в ассимиляции аффектов первобытной психики.

На средневековой картине Христос часто изображается принимающим чашу причастия и хлебец из рук Бога, то есть он ест соб­ственную плоть и пьет собственную кровь. Таким образом, Гефсимания завершает символизм Тайной вечери3. Этот процесс соответствует древ­нему образу уробороса, змея, пожирающего свой хвост:

В древнем образе уробороса лежит мысль о самопожирании и вклю­чении себя в циклический процесс... Уроборос — это драматический сим­вол для интеграции и ассимиляции противоположности, то есть тени. Этот процесс «обратной связи» одновременно является символом бес­смертия... Он символизирует Единое, возникающее в результате столк­новения противоположностей.

Желание Христа испить чашу ненависти Яхве фактически несло в себе намерение «аккумулировать» зло Яхве, чтобы трансформировать Его в любящего Бога. Каждый, кто ассимилирует часть коллективной или архетипической тени, вносит свой вклад в трансформацию Бога5. Вот что на этот счет пишет Эрих Нойманн: