Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

Он переменил:

Природа пламенных степей

Его в день гнева породила...

Эпитет оказался бесцветным и неосязаемым. Окружающие слова сквозь него потянулись друг к дружке - и цепочка смыслов (наподобие молекулярной, надо полагать) распалась на природу степей и день гнева.

Это было хорошо, потому что бедняга глагол стушевался - как Станционный Смотритель (еще не написанный), - окончательно вжался в угол, - авось, не оконфузит героиню явным фамильным сходством. (Вовсе бы его убрать, да вот беда - незаменим.)

Это было еще потому хорошо, что День Гнева - словосочетание величавое и роскошное. Моцарт в нем гремит (тоже не написанный пока), соборный орган у святой Екатерины на Невском:

Dies irae, dies illa

Solvet saeclum in favilla

Teste David cum Sibylla.

Тот день, день гнева, развеет земное в золе, клянусь Давидом и Сивиллой. И так далее, по тексту Фомы из Челано, тринадцатый век.

Пушкин, однако, латинским гимнам не учился.

Зато читал Ветхий Завет - в частности, пророков, - и у девятого из так называемых малых пророков, у Софонии (ах! нет у меня под рукой Библии на церковнославянском! Обойдемся синодальным переводом):

"Близок великий день Господа, близок - и очень поспешает: уже слышен голос дня Господня. Горько возопиет тогда и самый храбрый!

День гнева - день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы,

День трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен.

И Я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа, и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их как помет.

... Ибо истребление, и притом внезапное, совершит Он над всеми жителями земли".

Замечу к слову - незаурядная личность был этот Софония (жил и работал при царе Осии, между 642 и 611 до нашей, естественно, эры). Проницательный геополитик: предсказал крушение нескольких держав, - и его пророчества исполнились. А стихи - в манере Иосифа Бродского, меланхолически-отчетливой:

"И прострет Он руку Свою на север - и уничтожит Ассура и обратит Ниневию в развалины, в место сухое, как пустыня.

И покоиться будут среди нее стада и всякого рода животные; пеликан и еж будут ночевать в резных украшениях ее; голос их будет раздаваться в окнах, разрушение обнаружится на дверных столбах, ибо не станет на них кедровой обшивки.

Вот чем будет город торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: "я - и нет иного, кроме меня". Как он стал развалиною, логовищем для зверей! Всякий, проходя мимо него, посвищет и махнет рукою".

Конфликт Создателя с цивилизацией - а природа, соблюдая строгий нейтралитет, остается в некотором даже выигрыше. Хотя не исключено, что производит мутантов (типа ежа голосистого), и Анчар, подобный атомному грибу, - действительно вечный памятник Дню Гнева. Что же, летим прямо в эпилог человеческой истории - полюбоваться, как потомки случайно уцелевших, - вот этих самых вышеозначенных свистунов - одичав, добивают друг друга?

Сомнительно, чтобы Пушкин тратил время в Малинниках, Тверской губернии, Старицкого уезда, на подобные пустяки.

"Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина и стращают мною ребят, как букою. А я езжу по пороше, играю в вист по 8 гривен роберт [далее густо зачеркнуто - не Пушкиным - два-три слова] - и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока - скажи это нашим дамам; я приеду к ним [здесь тоже несколько слов густо вымарано - не Пушкиным] - - полно. Я что-то сегодня с тобою разоврался".

Нет, пророков оставим пока в покое: нас интересует не чем все кончится, - но с чего все началось.

"И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла".

До самого центра оранжереи прародители человечества, как мы знаем, не доплелись: прикорнули под деревом № 2, после чего их лишили допуска (взамен выдав кожаную одежду и лицензию на размножение) - якобы за нарушение правил внутреннего распорядка, а на самом деле - дабы вселенная не превратилась в коммуналку. Ужасная приблизилась вдруг перспектива: Творцу препираться с тварью из-за мест общего пользования - причем без малейшей надежды на скончание времен!

"И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно".

Стало быть, игрушка задумана была как заводная - или на батарейках - в общем, с ограниченным сроком годности. Выходит, предусмотрен был и акт смерти - то есть, конечно же, самоубийства, - разумеется, с применением оружия биологического (какого же еще?): действующего, например, как интеграл уже испытанных идей - дерева и змея.

Рай находился в Эдеме, на востоке. Сад Гесперид - на западе, в Ливии. Адам и его самка побрели к экватору.

Но все-таки не Бог сотворил Анчара! Или, во всяком случае, не вместе с прочей растительностью, не во Вторник, не сразу после неба и земли. Анчар проник в программу не ранее третьего дня - когда решалась проблема освещения:

"И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды...

... И увидел Бог, что это хорошо".

А впоследствии оказалось, что большее светило нагревает планету неравномерно. Астрофизика прижала биологию. Природа в борьбе с климатом водрузила над пустыней древо яда - как бы из воспламененного солнцем песка...

Не желчью ли рвет собаку, издыхающую от бешенства - от водобоязни?

Пушкин переменил "пламенных" на "жаждущих":

Природа жаждущих степей

Его в день гнева породила

- и вся фраза перестроилась под тяжестью неустойчивого причастия, точно только этого звука - библейского - и ждала: жадная и жалкая - чахлая и скупая.

Тень Апокалипсиса исчезла, связь роковых феноменов установилась, - и проступил рисунок инверсии: гнев степей.

Пушкин, без сомнения, заметил - и рассердился, - что стих двоится в глазах. Вымарал было гнев. Переменил на зной:

... Его в день зноя породила...

Ведь в сущности-то сочинял про жару. Про жарищу в Африке - точно какой-нибудь в конце века Дядя Ваня.

Кошмар сосны о пальме (Гейне только что написал, некто в "Северной лире" - не Тютчев ли? - перевел, упустив разность температур, - а Лермонтов когда еще вникнет). Кому какая пустыня выпала. На версты и версты кругом безжизненный прах: рыхлая вода. И пальма - или баобаб? - в общем, древо яда наведено морозом на оконном стекле. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева юная свежа в пыли снегов!

Дом стоял на берегу Тьмы, замерзшей реки: одноэтажный, с колоннами из корабельных сосен. Комнаты глубокие, потолки низкие. Днем превесело: три барышни, да еще мамаша. Но по ночам не до них, знаете ли:

"Тысяча благодарностей, сударыня, за внимание, которым Вы удостаиваете Вашего преданного слугу. Я бы непременно пришел к Вам - но ночь внезапно застала меня среди моих мечтаний. Здоровье мое удовлетворительно, насколько это возможно. Итак, до завтра, сударыня, и благоволите еще раз принять мою нежную благодарность".

На записке дата - 3 ноября. (Год, понятно, 1828.) Под "Анчаром" - 9 ноября.

Диктатура якобы пролетариата распорядилась включить эти стихи в детскую диету исключительно ради Двадцать первой строки:

Но человека человек

- ну, и Двадцать второй.

За поразительное сходство с обрывком пропагандистского клише. Это же политическая формула несправедливости: "эксплуатация человека человеком". Знайте, милые крошки, что до 1917 года весь мир жил по этой формуле, на нашем лишь Архипелаге отмененной, - вот и Пушкин подтверждает.

Действительно - на Двадцать первой строке история Смерти переходит в историю Глупости. Но замечаешь это позже - в Двадцать третьей:

И раб послушно в путь потек

Мы еще не понимаем, что в этой-то самой строке один из двоих и становится рабом (и этот новый статус подчеркнут аллитерацией), - но кого хоть однажды не царапнул вопрос: а чего это он такой послушный? трус или, наоборот, герой? Туда и тигр нейдет, - а он без колебаний - только потому, что взглянули как-то особенно; подумаешь, взгляд...

Хотя это, наверное, так только сказано, для эффектной сестры таланта: властным взглядом. Что они, телепаты глухонемые? Наверняка маршрут экспедиции был заранее оговорен. А пресловутый взгляд сработал вроде стартового пистолета.

И "человека человек" - игра слов, риторический оборот, упрощенное уравнение. За спиной у типа, умеющего так убедительно смотреть, всегда маячит кто-нибудь еще. Как в "Сказке о рыбаке и рыбке": на плечах топорики держат. Кремневые, не кремневые, - главное, чисто конкретные. Тут попробуй, не потеки.

Но все эти наши предположения рассыпаются в предпоследней строфе: