Андрей Курпатов - Философия психологии. Новая методология

С позиции новой методологии мы в таком случае всякий раз имеем дело со смещением точки обзора – этот феномен уже был нами рассмотрен в предыдущих публикациях, здесь же для пущей ясности мы уподобим его первичному познающему центру, то есть той первичной единице нас, которая самым непосредственным образом осуществляет процесс познания нами. Точка обзора определяет, таким образом, самого познающего, возможности его познания, она определяет то, каким образом он преломляет познаваемое в собственных гносеологических структурах и проч., и проч.

Если точка обзора находится в нас, то наше познание максимально достоверно, пусть хотя бы лишь для нас самих (ведь это мы сами познаем), поскольку невозможно себе даже представить более достоверного познания! Но кому как не психологам знать, насколько человеку свойственно смещать свою точку обзора и верить в то, что он знает, что другой человек чувствует, думает и т. п. А как человек любит давать советы! Советы – это то же самое смещение собственной точки обзора. Но что такое смещение точки обзора? Механизм, порождающий допущения, и только. Чтобы убедиться в этом, спросите себя: «Куда возможно сместить свою точку обзора?» – после чего станет понятно, что, сместившись, она становится ничем, так что сместить ее можно лишь в никуда. Вот вам и идеалы. Одними из самых сложных в психотерапевтическом смысле являются пациенты с ипохондрическими чертами – иногда создается впечатление, что их точка обзора утеряна безвозвратно. Смещена же она у таких пациентов, как правило, в гипотетическую болезнь. Ситуация поэтому здесь вдвойне сложная, поскольку мало того, что само смещение точки обзора начинает с умопомрачительной интенсивностью производить на свет идеалы («неблагоприятные прогнозы», «неэффективность лечения», «неквалифицированность врачей»), но и смещена она не куда-нибудь, а тоже в идеал (ведь «болезнь», которую выдумывает себе ипохондрик, тот же самый идеал)!

Ну и теперь следует сказать о главном.

Эйдос – это тонкое динамичное отношение процессов реальности, с одной стороны, и нашей познавательной способности, нашего познающего центра – с другой. Эйдос – живое отношение этих процессов: реальность постоянно убегает, словно отталкиваясь от нас, а мы словно постоянно нагоняем ее, но не успеваем дотронуться до беглянки, соединиться с ней, и она вновь оказывается уже на значительном удалении от нас. Если это отдаление оказывается критическим и возможность догнать ее с катастрофической скоростью уменьшается, то наше мышление в мгновение ока создает муляж этой реальности – идеал, пустую идею, «свято место пусто не бывает». Неосознанно мы очень боимся, что реальность покинет нас, мы не можем без нее, а разницы в том, истинна ли она (эта реальность) или иллюзорна, для сознания, как это ни парадоксально, нет! Идеал, таким образом, описывается некой экспоненциальной кривой, точнее, постдиссоционные процессы круто расходятся в разные стороны по соответствующим экспоненциальным кривым, не оставляя ни малейшего шанса на последующее воссоединение.

Когда мы говорим об эйдосе и реальности (о том, что есть), правомерно использовать понятие «тождества». Но тут необходимо правильное понимание: тождество есть только тогда, когда есть хотя бы малое отличие между вещами, которые мы признаем тождественными. И такова сущность эйдоса, поскольку мы сами отличаем его от вещи, которую он отражает. Но его отличие от идеала (свободной идеи) как раз в том, что он постоянно стремится к своему основанию, отрывается от него и вновь стремится, в этом его живость и естественность его бытия.

Возвращаясь к онтологии, следует, по всей видимости, внести в нее некоторые коррективы «технического характера». Бытие – есть нечто, что находится на значительном структурном отдалении от нас, может быть, даже бытие – есть третье в отношении сущего и реальности, образованной как третье в отношении нас и сущего. И если сущее – есть сама по себе возможность, основа основ, то бытие – это как раз и есть мир эйдосов, там, где сущность начинает звучать для человека, скрываясь все-таки за тем, что мы считаем реальностью.

Эйдосы – это все то, что живет в нашем первичном познающем центре относительно того, что находится вне этого центра, но с обязательным условием: это внешнее должно иметь под собой реальное или непосредственное основание. Идеал же (холодная, свободная, пустая идея) – это тот пост-эйдос, который был некогда исторгнут из познающего центра вовне по причине утраты им своего основания. Таким образом, корни его все равно оказываются утоплены именно в самом нашем существе, но живет идеал вне нашего познающего центра – и тем самым привлекает его к себе, подобно сказочному, загадочному образу, заставляет пытливый человеческий ум найти разгадку себя и тем самым жестоко обманывает его, поскольку разгадки-то нет и не может быть, ведь за пышным фасадом идеала не скрывается ничего!

Именно поэтому мы и говорим – «холодная» идея, она не дает и не может дать никакого истинного психологического опыта, опыта, порожденного отношениями. Так рождается и основная для человека холодная идея Бога. Она некогда имела в каждом верующем самое непосредственное, истинное эйдетическое основание – самоощущение себя познающим центром. Когда же это самоощущение перестало быть живым и заменилось формальной самоидентификацией, этот эйдос был исторгнут из нашего познающего центра вовне. Здесь становится понятной и вся глубина завета «будьте как дети» и фундаментальное значение выражения «бытие в Боге». Можно даже метафорически сказать (если вы пообещаете правильно понять эти слова): идея Бога – это рай, а мы – Адамы и Евы, исторгнутые из него, лишенные ощущения собственного чистого самосознания; хотя правильнее было бы сказать наоборот, но это получится нелепо.

Почему этот раздел важен для данной работы? Вся наша социальная жизнь сшита, построена на идеалах. Неслучайно и этика, и эстетика позабыли о человеке – он им не нужен, идеальные формы преспокойно могут существовать где угодно, как угодно и при ком угодно. То, что мы возвышенно называем «моралью», по сути своей антигуманно, поскольку в отношении конкретного человека «общество», которому принадлежит «мораль», есть абстрактная структура.

Идеализм – это нынешняя общественная, социальная жизнь, в этом правда. Но неужто нам не важнее истинная жизнь? Если же главной ценностью мы определим то истинно живущее, что подлинно есть, мы принуждены будем отказаться от идеализма и обратиться к эйдесизму. Но поворот этот слишком сложен для современного человека, и его не сделаешь простым волевым усилием, надо знать, «как» это сделать.

Мы не можем не коснуться в этом контексте печальной судьбы учения Платона об идее. Не время и не место углубляться в непростые рассуждения относительно следующего нашего заявления, но несколько слов мы все-таки скажем. Само заявление заключается в следующем: Платон и идеализм (как идеализм, то есть по крайней мере XVII–XX века) – вещи, друг другу чуждые.

Чего только многострадальной философии Платона не приписывают – и объективный, и субъективный идеализм, и что-то там еще из современной диалектики! Но прежде всего надо четко уяснить себе, что Платон – это фактически один из последних философов, чью философию нам никогда не понять при всех даже самых фантастических усилиях нашего изощренного разума. Платон – дитя мифа. Миф – это поразительная, непостижимая изначальная целостность, даже не тождественность или отождествленность, а именно – целостность.

Что уж по этому поводу говорить, если, наверное, лучший современный знаток и вкуситель Платона, А.Ф. Лосев, на ремарку Платона о том, что сначала мы познаем общее, а уже после него единичное, заявляет, что это невозможно и диалектика, мол, предполагает, что и то и другое происходит одновременно и приоритета здесь быть не может. А как же сама, пусть даже современная, концепция мифа? Впрочем, вдвойне странно слышать это от человека, чуть прежде заявившего: «Платон – представитель своего века и сын своего народа; было бы антиисторической глупостью отрывать его от верований своего народа и от духовной жизни своего века».[169] Миф – это имманентная целостность, это суть одна общность. То же, что мы познаем сейчас и что умудрялся познавать античный человек как единичное или частное, для Платона (человека мифа) – лишь недоразумение, загадка, ошибка природы, если хотите.

Этим недоумением насыщены диалоги Платона («Апология Сократа», «Критон»), когда только начинает зарождаться его учение об эйдосе и идее. Это недоразумение заставило Платона додумывать все прочие феномены (эйдос, идею и проч.), как попытка вернуть единичности, которую узрел античный человек, изначальную целостность, которую он ощущает всем своим существом, ощущает ее как высшую ценность, будучи человеком мифа прежде всего! Здесь Платон продолжает размышления Сократа, и они сводятся не к той мысли, что «я знаю, что ничего не знаю», как это почему-то принято сейчас считать, а к совершенно противоположной – «я ближе всех к мудрости тем, что знаю, что ничего не знаю».