Под ред. М. Ромашкевича - Эротический и эротизированный перенос

И все-таки уступка для аналитика исключается. Как высоко он ни ценит любовь, он еще выше должен поставить случай, дающий ему возможность поддержать пациентку в решающий момент ее жизни. Она должна научиться у него преодолению принципа наслаждения, отказу от близкого и доступного, но социально недопустимого удовлетворения в пользу более далекого, может быть, вообще не вполне достоверного, но психологически и социально безупречного. Для этого преодоления она должна пройти через самые первые периоды своего душевного развития и на этом пути приобрести то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность — в систематическом смысле — отличается от бессознательной[15].

Таким образом, психоаналитическому терапевту приходится вести борьбу по трем направлениям: с самим собой против сил, старающихся свести его с аналитического уровня; вне анализа против противников, оспаривающих значение сексуальных влечений и запрещающих ему пользоваться ими в его научной технике; в анализе против пациентов, которые сначала держат себя как противники, а затем демонстрируют имеющую власть переоценку сексуальной жизни и хотят пленить врача своей неукротимой — в социальном отношении — страстностью.

Публика, об отношении которой к психоанализу я говорил вначале, воспользуется вышеизложенным о любовном переносе как предлогом, чтобы обратить внимание света на опасности этой терапевтической методики. Психоаналитик знает, что работает с самым взрывчатым материалом и что должен соблюдать такую же осторожность и совестливость, как химик. Но разве химику запрещались когда-либо работы с нужными, благодаря их действию, взрывчатыми веществами из-за связанной с ними опасности? Замечательно, что психоанализу приходится завоевывать все свободы, уже давно предоставленные другим видам врачебной деятельности. Я не стою за то, чтобы безобидные методы лечения были оставлены. Они вполне достаточны для некоторых случаев, и в конце концов, человеческое общество так же мало нуждается в furor sanandi[16], как в каком-либо другом фанатизме. Но мнение, что психоневрозы должны устраняться при помощи операции с безобидными средствами, объясняется жестокой недооценкой происхождения этих болезней и их практического влияния. Нет, во врачебных мероприятиях всегда наряду с "medicina" будет место и для "ferrum", и для "ignis"[17], а потому останется необходимым и правильный неослабленный психоанализ, который не боится оперировать с самыми опасными душевными движениями и распоряжаться ими для блага больного.

Опередите же королей Европы! О, дайте людям свободу мысли!

Фридрих Шиллер, "Дон Карлос"

Исполненное вдохновения эссе Фрейда 1915 года, первоначально озаглавленное "Дополнительные рекомендации по технике психоанализа", вряд ли имеет объем свыше десяти страниц, однако по сегодняшний день оно занимает выдающееся место в полемике относительно лечебной значимости интерпретации психических конфликтов в противовес прямому эмоциональному переживанию. В данной работе Фрейд методически устанавливает — в контексте обсуждения контрпереносного сопротивления перед лицом "социально необузданной страсти" "эротического переноса", воображаемой пациенткой, — "фундаментальный принцип аналитического лечения — принцип воздержания", прослеживая это "моральное предписание вглубь, к его источнику, а именно к целесообразности". Фрейд видит этот фундаментальный принцип как тесно связанный с "нейтральностью", приобретаемой "посредством сохранения контроля над контрпереносом". Он формулирует цель психоанализа как "увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность... отличается от бессознательной". Наконец, он устанавливает особый статус для любви в переносе. Желание прямого удовлетворения в переносе указывает на клиническую категорию пограничной патологии, еще не известную на нозологическом уровне в 1915 году. Ссылка Фрейда в конце "Заметок о любви в переносе" на цитату из Гиппократа, которую Шиллер использовал в качестве эпиграфа к драме "Разбойники", "Quae medicamenta non sanat, ferrum sanat, quae ferrum non sanat, ignis sanat" говорит о том, что он хорошо сознавал революционное значение своих взглядов. Он писал Карлу Абрахаму 29 июля 1914 года: "Я стал честнее, дерзновеннее и безрассуднее" (Фрейд и Абрахам, 1965).

Открытие любви в переносе исторически принадлежит к контексту катартического лечения Анны О. Йозефом Брейером (Фрейд и Брейер, 1893-1895, 21-47) между 1880 и 1882 годами, относительно которого Фрейд с перспективы так сказать супервизора дал "толковательную реконструкцию" в 1893 году. С течением времени на данное толкование все большее воздействие оказывала его теория переноса (Хиршмюллер, 1978, 170). На лекциях в Кларковском университете Фрейд уделяет пристальное внимание предварительной фазе лечения данного случая, в котором он не принимал участия, и истолковывает симптомы молодой женщины как признаки воспоминаний о болезни и смерти отца: "Таким образом, они соответствуют демонстрации траура" (Фрейд, 1910а). В работе "К истории психоаналитического движения" (1914) он приводит перенос Анны О. как "неблагоприятное событие", встревожившее Брейера, которому не удалось заметить "универсальную природу этого неожиданного феномена", и заставившее его прервать лечение. В "Автобиографическом исследовании" (1925) Фрейд пишет о "состоянии любви в переносе" пациентки, которое Брейер "не связал с ее болезнью", "поэтому он в смятении отказался от продолжения лечения". В письме к Стефану Цвейгу в 1932 году (Фрейд, 1960а, 428) он, наконец, упоминает, что после завершения лечения любовь в переносе выразилась в ложной беременности: "Вечером того дня, когда все ее симптомы были сняты, его [Брейера] снова вызвали к ней и он нашел ее в смущении, в корчах с желудочными коликами. На вопрос, что с ней происходит, она ответила: "Вот ребенок, которого я ожидаю от д-ра Б." В тот момент в руке у Брейера был ключ, который открыл бы дверь..., но он выронил его. При всех его громадных интеллектуальных дарованиях в нем не было ничего фаустовского". Фрейд никогда официально не публиковал эту реконструкцию, но уважительно писал в некрологе о Брейере (1925в), что "чисто эмоциональный фактор" вызвал у него "антипатию к дальнейшей работе по прояснению неврозов. Он столкнулся с чем-то постоянно действующим — переносом пациентки на своего врача — и не понял безличную природу этого процесса". Однако в "Заметках о любви в переносе" Фрейд упрекает Брейера за "отход от нашей совместной работы", задержавший развитие психоаналитической терапии в течение первых десяти лет" (159)[19]. Согласно замечанию Фрейда в "Толковании сновидений" (1900), что "все, что может быть объектом нашего внутреннего восприятия — виртуально, подобно образу, порождаемому в телескопе проходящими лучами света" (611), всеобщая, безличностная природа переноса может быть описана как виртуальная (Эйхофф, 1987). Здесь явно имеет место концептуальная идентичность между переносом интенсивности, бессознательных идей на пред-сознательные, как это определено в "Толковании сновидений" (562), и "переносом на врача... вследствие ложной связи", о котором упоминается в "Исследованиях истерии" (Фрейд и Брейер, 1893-1895, 302). Фрейд замечает по поводу своей более ранней точки зрения: "Здесь мы имеем факт "переноса", который дает объяснение столь многим поразительным феноменам в психической жизни невротиков" (1900, 562-563). Согласно Лапланшу и Понталису (1973), перенос является повторением "инфантильных прототипов... при совершенном убеждении, что данное поведение полностью обусловлено настоящим моментом" (455). Сандлер, Даре и Холдер (1973) определяют его как "специфическую иллюзию, которая развивается в отношении другого лица, которое неведомо для субъекта представляет в некоторых своих чертах повторение отношения к важной фигуре в прошлом субъекта" (47).

Фрейд совершенно недвусмысленно пишет о терапевтической незаменимости и универсальном характере любви в переносе в работе "Бред и сны в "Градиве" Иенсена" (1907): "При возврате любви, если мы объединяем под словом "любовь" все многообразные компоненты сексуального влечения, происходит выздоровление, и этот возврат необходим, ибо симптомы, из-за которых было предпринято лечение, — не что иное, как остаток более ранней борьбы за вытеснение или за возвращение, и они могут быть уничтожены или смыты только новым приливом тех же страстей[20]" (90). Он сравнивает излечение в новелле Иенсена археолога Норберта Ханольда забытой им подругой детства — о которой напомнило ему рельефное изображение Градивы — с более скромными средствами и суррогатами, какими... довольствуется врач, чтобы с большим или меньшим успехом приблизиться к тому образцу исцеления любовью, который рисует нам художник[21]".