Дэвид Сэджвик - Раненый целитель: Контрперенос в практике юнгианского анализа

В своей ранней статье «Тень психотерапевта» (1968) Гюггенбюль-Крайг закладывает основу для своих дальнейших исследований. Отмечая существование мифа терапевтического всемогущества, он напоминает нам о том, что анализ и все его юнгианские компоненты (индивидуация, расширение осознания, и т.д.) «ничего не решают и никого не спасают» (Guggenbuhl-Craig, 1968, р. 257). Мы не способны даже измерить, а тем более научно доказать то, во что мы верим[22]. Вслед за этим он выдвигает предположение, что наряду с образом доброго доктора существует образ «шарлатана, знахаря и лжепророка» (р. 250).

Гюггенбюль-Крайг откровенно рассказывает о сне пациента. в котором он (аналитик) предстал в виде шарлатана, тот сон первоначально был интерпретирован как сопротивление; лишь позднее Гюггенбюль-Крайг увидел, что сон отражал также и объективную ситуацию. Он стал замечать парадоксальную «трагедию» аналитика: чем больше область сознания и прогресс в индивидуации, тем сильнее активизируется бессознательное (Guggenbuhl-Craig, 1968, р. 251). Контрпереносная тень анализа тогда вырисовывается в деталях: тенденция в стремлении уйти от своих проблем, жить чужой жизнью — жизнью своих пациентов, ревнивые нападки на их супругов, диагнозы защитного характера, духовная инфляция и философское высокомерие. Это хорошее описание возможных невротических проявлений контрпереноса.

Продолжая наносить удары по нашему самодовольству, Гюггенбюль-Крайг раскрывает эту тему более глубоко в своей книге, «Архетипические отношения власти в помогающих профессиях» (1971)[23]. Развивая свои ранние размышления о теневых моментах анализа, он говорит о том, насколько сильно позитивные или негативные фантазии аналитика могут влиять на пациента. Обладая силой активного воображения, они способны внушать здоровье или болезнь. Другими словами, он говорит то же, что и Юнг, только наоборот: что бессознательные (или сознательные) проекции аналитика оказывают «индуцирующее» воздействие на пациента.

Гюггенбюль-Крайг связывает вышесказанное с рассуждением о том, что он называет архетипом «целителя-пациента» (Guggenbuhl-Craig, 1971, р. 85). Особенно у людей помогающих профессий есть пристрастие к этому биполярному архетипу. Он считает, что здесь существует опасность, что его больная сторона может быть полностью отнесена к пациенту[24]. Именно в этом месте «шарлатан» и теневые аспекты могут выйти на сцену — аналитик может утратить осознание полюса пациента внутри себя и спроецировать его целиком на своего пациента. Аналогичным образом и пациент может спроецировать своего собственного «внутреннего целителя» или «целительный фактор» на персону аналитика (р. 90). Таким образом, хотя обе проекции и являются совместимыми и даже оправданными, Гюггенбюль-Крайг считает, что должен произойти сдвиг таким образом, чтобы архетип не оказался расколотым между двумя участниками. И чтобы этого не произошло, аналитик должен ясно осознавать теневую сторону, о которой говорит Гюггенбюль-Крайг, принять обратно свой «раненый» полюс, и понимать, подобно «греческому врачу, [что] исцелить могут только божества... доктор же — человек — просто может способствовать их появлению» (р. 96).

Джесс Гросбек принимает взгляды Гюггенбюль-Крайга и показывает, как раненое целительство может проходить на практике. Принимая во внимание принцип гомеопатического лечения «подобное лечит подобное», метод «инкубации» целительных снов в храмах Асклепия, миф о неизлечимо раненом целителе Хироне, и существование собственного целителя у Юнга, Гросбек указывает на парные аспекты данного процесса. Одна его сторона заключается во взаимном снятии проекций, имеющих место на уровне персоны - т.е. проекций «пациента» и «доктора». Другая же — это развитие аспекта «раненого целителя» внутри пациента. Этот второй процесс, являющийся ключевым, в свою очередь стимулируется двумя вещами. Болезнь пациента должна активировать «личные раны» и архетип раненого целителя внутри аналитика. В этот момент, для того, чтобы помочь пациенту, «аналитик должен показать ему путь сам переживая данный архетип и его личные аспекты» (Groesbeck, 1975, р. 132). Таким образом, аналитик одновременно является «проводником», катализатором и частью ролевой модели для «внутреннего целителя» пациента (р.130).

Из-за необходимости этого внутреннего личного проживания своих ран, по мнению Гросбека, и появляются аналитики, которые фактически «постоянно анализируются и просвещаются своими пациентами» (Groesbeck, 1975, р. 133). Таким «раненым целителям» следует остерегаться двух опасностей: инфляции и смерти. Понимание архетипической основы собственной эмоциональной вовлеченности и самого процесса лечения может помочь преодолеть инфляцию чересчур усердному и захваченному своей работой аналитику. Эта рекомендация напоминает юнговский принцип «deo concedente» (с божьей помощью) (Jung, 1946, р. 190), а также замечание Гюгенбюля-Крайга о необходимости полагаться на «божество целительства».

Гросбек иллюстрирует процесс исцеления серией сложных диаграмм, напоминающих юнговскую диаграмму «адепт-сестра» из «Психологии переноса» (Jung, 1946, р. 221). В данном случае, однако, Гросбек показывает различные вариации той схемы, включающие архетип «раненого целителя». Его примеры из практики наглядно показывают процесс активизации внутреннего целителя у пациентов, что проявляется в образах сновидений. Хотя Гросбек не уделяет особого внимания возможным объективным аспектам этих снов об аналитике, он подчеркивает, что некоторые психосоматические реакции и параллельные сновидения, доказывают постепенное «психическое заражение» аналитика. Это перекликается с исследованиями Дикмана.

На основе всего этого Гросбек делает вывод о важности учебного анализа и периодического возвращения к нему после его формального завершения. Основной упор в этой работе делается, однако, на происходящем «здесь и теперь» на каждой сессии снова и снова: контрпереносном ранении аналитика. Он заканчивает свою замечательную статью одним из своих собственных снов, показывающим важность того факта, что «в аналитической работе невозможно скрыть раны и слабости» (Groesbeck, 1975, р. 143).

Для юнгианских дискуссий по контрпереносу 1980-е годы начались с сильного потрясения. Уильям Гудхарт предпринял весьма смелую и противоречащую общепринятым представлениям попытку привнести в юнгианские круги психоаналитическую теорию Роберта Лэнгса. И хотя работы Лэнгса весьма широки по содержанию, некоторые ключевые моменты представляется важным привести здесь в той форме, как они осмыслены Гудхартом.

Для Гудхарта центральный вклад Лэнгса состоит в демонстрации того, как пациент бессознательно совершает «творческие попытки» надлежащим образом сориентировать аналитика во время аналитических сессий (Goodheart, 1980, р. 2). Требуется особый стиль избирательного слушания, когда аналитик, фиксируя фактическое содержание ассоциаций, трактует их как бессознательные комментарии на предшествовавшую интервенцию или другое поведение аналитика. Пациент и аналитик, таким образом, включены в постоянное взаимодействие, которое может сознательно направляться аналитиком (и бессознательно —ассоциациями пациента).

Гудхарт основывает свой синтез теорий Лэнгса и Юнга на том, что анализ является диалектическим процессом, но вносит особый поворот, утверждая, что «во время терапевтической сессии все происходящее внутри пациента или аналитика является продуктом их взаимодействия» (Goodheart, 1984, р. 90—91). Таким образом, своими ассоциациями пациенты не только делают интрапсихические утверждения, но также демонстрируют реакцию на комментарии и поведение аналитика. Важно то, что пациент реагирует не только на последние интервенции аналитика, но в особенности на всякие попытки нарушить основные соглашения или правила анализа — аналитическую рамку.

Именно в этой области, как считает Гудхарт, у аналитика есть множество возможностей для отреагирования. Независимо от того, происходит ли это по инициативе пациента или аналитика, изменение стабильной рамки анализа всегда является скорее попыткой освободиться, нежели признать и попытаться понять сложное эмоциональное состояние. В типичных случаях такого рода, защищаясь от своих конфликтов, пациент будет требовать какого-либо конкретного удовлетворения. Вместо того чтобы справляться со своей тревогой и выдерживать «аналитический стиль», аналитик может подчиниться и утратить аналитическую позицию (Goodheart, 1984, р. 98). Таким образом, он пойдет на поводу у своего невротического контрпереноса.

При столь «тесном эмоциональном контакте» пациент может пытаться управлять аналитиком в этой квази-супервизорской, даже квази-терапевтической манере (Goodheart, 1985, р. 161). Пациент может даже продуцировать образы, «производящие убедительное впечатление бессознательных попыток помочь своему терапевту», когда последний сбился с пути (Goodheart, 1984, р. 106). Например, воображение клиента может рисовать образ того типа терапевта или терапевтической реакции, которые ему необходимы.