Александр Данилин - Ключи к смыслу жизни

Но не только. Сигарета дымит, и дым ее поднимается к небу. Человек втягивает этот дым, и это символический акт. Он озна­чал когда-то, что человек не просто задумывается, но советуется с небом. Именно этот смысл несло символическое раскуривание трубки мира на сходках племенных вождей индейцев Северной Америки.

«У карибов Суринама ученики шаманов подвергаются про­грессирующей интоксикации табачным дымом и сигаретами, ко­торые они курят почти непрерывно. Наставницы каждый вечер втирают им в тело красную жидкость; ученики слушают настав­ления своих учителей после того, как хорошо протрут глаза со­ком душистого перца; и наконец, они поочередно, накурившись табака, танцуют на натянутых на разной высоте канатах или рас­качиваются в воздухе, подвешенные за руки. В конце концов они впадают в экстатическое состояние на платформе, подвешенной к крыше хижины на нескольких скрученных вместе веревках, ко­торые по мере того, как раскручиваются, заставляют платформу вращаться все быстрее и быстрее». Это фрагмент из книги Мирчи Элиаде, описывающий шаманскую инициацию. Курение таба­ка — ее начальная стадия, малая часть.

Если в нашей культуре отсутствует представление о духовной инициации как о нормальном этапе человеческой жизни, то в ней сохраняются смутно осознаваемые остатки этого процесса, его внешняя оболочка — протез, лишенный смыслового содержания. Курящий европеец подменяет духовное содержание табакокуре­ния внешней формой, и это, вне всякого сомнения, вредно и не­хорошо...

Может, мне это только кажется, но чем больше запретов на табакокурение вводит культура, тем меньше в ней остается ду­шевной близости, тепла, желания понимать и чувствовать. Од­ним словом, чем меньше дымков, поднимающихся к небу, тем меньше в людях чего-то неуловимого, именуемого «душой» или «романтикой», тем меньше снов об иных состояниях бытия. Неудивительно! Люди стали меньше задумываться. Сколько по­надобится времени культуре, чтобы изобрести новую общепри­нятую краткую церемонию, позволяющую погрузиться в себя... и в небо?

Трансы — это своеобразные «сновидения наяву». Зигмунд Фрейд считал, что именно в этом окончательном переживании — раскладывании по внутренним полочкам бессознательного собы­тий дня — и состоит роль обычных ночных сновидений.

Но эпизод транса прерывает цельность и последовательность дневного восприятия: из линейного и равномерного оно превра­щается в рваное и неровное. Когда мы отключаемся от внешних событий, мы проводим их бессознательный анализ. Значит, наше восприятие событий после такого перерыва будет уже чуточку иным, чем до него. Это очень просто. Например, я пришел до­мой расстроенным какими-нибудь неприятными событиями на работе. В моем восприятии все мои близкие ведут себя непра­вильно, не так, как мне бы хотелось. После этого я погружаюсь в естественный транс, то есть сажусь ужинать или, уединившись в своей комнате, мрачно выкуриваю трубку. Этой паузы мне хвата­ет, чтобы понять достаточно сложные вещи — например, то, что мое восприятие обусловлено событиями на работе, а вовсе не по­ведением близких. И когда я выхожу из-за стола или из комнаты, мое восприятие меняется, и я уже в состоянии воспринимать по­ведение тех же людей с нежностью или иронией.

Во мне живет колоссальный резерв понимания, который в це­лом не соответствует ни моему образованию, ни склонностям. Для нас в этом обыденном эпизоде важно следующее: я подключаюсь к этому резерву иногда одновременно с происходящими собы­тиями. В нем заключена моя удивительная способность смотреть на себя со стороны. Этот резерв выступает в роли наблюдателя.

Этот резерв и есть моя гениальность, к которой я совершил прорыв в своей обыденности. Обыденный прорыв к обыденной гениальности.

Разница между обыденным и необычным не так велика, как кажется. Сколько раз в жизни мы сталкиваемся с необходимо­стью сделать выбор, который кажется невозможным? Сколько бьемся над задачами, которые, как нам кажется, не имеют ника­кого решения? Сколько раз в жизни нам приходится попадать в тупики отношений, которые кажутся нам абсолютно невыноси­мыми? Но мы засыпаем ночью, а утром проблема решается сама собой, и мы никак не можем понять, что заставляло нас прошлым вечером считать эту проблему неразрешимой.

Что проще: создать периодическую систему элементов или вы­яснить раз и навсегда отношения с любимым и близким чело­веком? Если задуматься, то даже количество факторов, которые мозгу надлежит исследовать в обоих случаях, окажется схожим — оно стремительно начнет приближаться к бесконечности. При логическом анализе того и другого невероятно трудно выделить главное. И совершенно неожиданно и в том и в другом случае по­могает... сновидение. Не логический анализ, а вынужденная пауза в напряженной, опять-таки в обоих случаях, энергии интереса.

Квантовый скачок, происходящий в естественном «трансе», помогает уловить главное в актуальной бесконечности. За точ­кой перехода с одной орбиты на другую стоит разумная бесконеч­ность. В XIX веке гениальный немецкий математик Георг Кантор пытался логическим путем обнаружить точку перехода в непре­рывной последовательности цифр на числовой прямой. Он хотел определить момент, во время которого самое большое матема­тическое число переходит в бесконечность. Это потребовало от него проследить, каким образом одно число становится другим.

Он смог доказать, что этот прорыв — превращение одного чис­ла в другое — происходит в бесконечности. Это означало, что бесконечность незримо присутствует в каждом числе. Он при­шел к выводу, что есть точка «алеф», находящаяся в каждой точке пространства и в каждом мгновении времени. В ней существуют одновременно прошлое, будущее, настоящее и все возможные события. Именно из «безумных» исследований Кантора «алеф» и переместился на лестницу в новелле Борхеса.

Если вы задумаетесь, то легко поймете, что для того, чтобы создать периодическую систему элементов или правильно почув­ствовать все причины конфликта с любимым человеком, нужно оказаться в точке «алеф».

Только не раздумывайте над этим слишком долго. Через не­которое время после того, как Кантор сформулировал свои вы­воды, он сошел с ума. В психиатрической больнице оказался и лауреат Нобелевской премии, гениальный математик XX века Джон Нэш, разработавший математический анализ теории игр, в основе которой лежит представление о бесконечном количестве теоретически возможных стратегий игры... Ну, а метафора жизни как варианта азартной игры давно уже стала общим местом.

Беседы мы с вами начали с легенды об Архимеде. Этой притче больше тысячи лет. За это время человечество придумало и за­было миллионы разнообразных историй и анекдотов о великих людях. Притча об архимедовой «эврике» не просто сохранилась, но и стала одной из самых известных. Если вдуматься, то главным в этой истории окажется... отдых. Не напряженный поиск реше­ния, а транс — ванна, в которую Архимед лег, чтобы отдохнуть.

Я никогда не занимался онкологией, но и мне довелось встре­титься с чудом исцеления. Вот почти дословно исповедь моего пациента.

«Это было через 3 месяца после того, как я узнал диагноз, а УЗИ показало отсутствие каких-либо изменений после курса хи­мии. И это был самый страшный вечер в моей жизни. Скомкав в руке абсолютно бессмысленное заключение после обследования, я понял со всей страшной отчетливостью, что умираю. Эта мысль как будто стеной отгораживает тебя от всего остального человече­ства: люди, шум города, проблемы семьи — все кажется мелким и ненужным, «белым шумом». Я вдруг перестал понимать, куда я иду и какая сила меня ведет. Уже потом я обозначил для себя тот вечер как вечер абсолютной покорности судьбе. Я отчетливо чув­ствовал, что внутри меня происходит какое-то движение, которое не было мною. Внутри меня... дул ветер. Я чувствовал шум ветра судьбы в себе, как в пустой коробке, выброшенной на свалку за ненадобностью. Я вошел в квартиру, счастливый только от того, что никого из близких нет дома. Упал на колени перед единствен­ной оставшейся от бабушки иконой (я никогда не был особенно религиозен) — в тот момент она была для меня единственным символом этого самого «ветра судьбы». Я не умею молиться и во­обще не знаю, о чем молятся люди. Поэтому я стоял перед иконой и думал: пусть все будет так, как ты решил. На словах это сказать легко, но до конца искренним я был только тогда. Потом я под­нялся и, продолжая чувствовать эту абсолютную покорность и ветер, рухнул в одежде на постель. Когда я лег, что-то последнее, что связывало меня с необходимостью жить, — потребность дви­гать руками и ногами, сокращать мышцы — куда-то улетучилось. Я лежал, и знакомая откуда-то фраза «на все воля твоя» стучала у меня в висках. Мне больше ничего не хотелось. Наверное, ког­да человека покидают все желания, его покидают и все мысли. Только тогда я узнал, что такое «ни о чем не думать». Ни о чем не думать — это значит ничего не хотеть. Когда пришло это чувство, ветер стих. И его сменило ощущение абсолютного покоя и гармо­нии. Все вокруг исчезло, осталось ощущение светлой и спокой­ной пустоты. Я понял, что это и есть смерть... Дальше? Дальше я ничего не помню, потому что уснул. А утром почувствовал себя настолько бодрым, что даже заехал на работу узнать, как дела. И целый месяц от страха не ходил в диспансер, а через месяц за­ставил себя и пошел. Они долго удивлялись: выяснилось, что нет никаких следов опухоли».