Джеффри Зейг - Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа

По вечерам Эриксон использовал щипцы, раскалывая для собаки печенье. (Ему приходилось пользоваться щипцами, потому что он недостаточно хорошо владел руками и был не слишком силен, — чтобы разламывать печенье без применения щипцов. И все же задача была сложной, и его руки тряслись от усилий.) Миссис Эриксон не полагалось разламывать печенье, мне (если я присутствовал там) также было не положено этим заниматься. Это должен был делать исключительно Эриксон. Обычно он передавал половинку печенья Джону, который потом отдавал ее Барни. Если Барни подходил к Эриксону, тот замахивался на него мухобойкой или нажимал на клаксон, который специально установил на своей коляске. Обычно он прикрикивал на Барни: «Кыш, Джонов пес!» (Эриксон также использовал и мягкий подход. Временами он бросал взгляд на Барни и вопрошал: «Ты чей пес?» Было видно, как лицо Джона светилось гордостью.)

Давайте рассмотрим динамику ролей в данной ситуации. Если Эриксон становится гонителем, а Барни — жертвой, Джону остается лишь одна позиция — спасителя (ср. Karpman, 1968). А когда Джон становится спасителем, он также берет на себя больше ответственности. В результате этих вмешательств Джон стал прорываться сквозь свои выученные ограничения.

Общение Эриксона с Барни походило на беспечную игру. Он называл Барни «этот змеебрюхий, полугончая». Согласно Эриксону, Барни называл Эриксона «Старикашкой», а миссис Эриксон — «Домоправительницей».

Эриксон начал писать Джону письма от имени Барни. Он приветствовал любую коммуникацию, а письма, безусловно, можно писать и терапевтически. Это еще один пример использования терапевтической трехсторонней коммуникации при общении с шизофреником. (Письма также были частью традиции Эриксона. Кажется, пес Эриксона, Роджер, писал псу доктора Роберта Пирсона, информируя доктора Пирсона о тех случаях, которые наблюдал его хозяин (Pearson, 1982). Роджер был плодовит на письма. Собака доктора Джона Корли тоже получала письма (Corley, 1982), как и собака доктора Берты Роджер (частная беседа, 1984). После того как Роджер умер, привидение Роджер писало письма семье «с той стороны», и его корреспонденция циркулировала среди детей и внуков Эриксона. Письма служили Эриксону способом осуществления его отцовских функций. В них обсуждались происшествия, случавшиеся в расширенной семье, они включали идеи, касающиеся нравственного развития и наслаждения жизнью.

Итак, Барни начал писать письма, и Джон превратился не просто в приходящего друга, но в «усыновленного» члена семьи Эриксонов.

Вот письмо, датированное 1972 годом. Оно написано от руки, что было весьма болезненным для Эриксона:

Май 1972

Дорогой Джон!

Я рано встал сегодня утром. День был таким прекрасным, но что-то меня озадачивало. В субботу Роберт (младший сын Эриксона) рассказывал Кэти (невестке Эриксона) одну историю, и Домоправительница ее тоже слушала. Это была история об одном старикашке, который дал брачное объявление и получил письмо с согласием. Он поехал в аэропорт с двумя лошадьми, чтобы встретить невесту. На пути к дому священника его лошадь споткнулась, и старикашка сказал: «Раз». На полпути лошадь споткнулась еще раз, и старикашка сказал: «Два». Как только они подъехали к дому священника, его лошадь снова споткнулась. Старикашка слез со своей лошади, расседлал ее, сказав: «Три». Потом, прямо на месте, застрелил лошадь. Будущая невеста спросила: «Почему? Ведь это так жестоко — расстреливать лошадь лишь за то, что она споткнулась». Старикашка просто сказал: «Раз».

Я не слышал окончания истории, но слышал, как Домоправительница прошептала: «Разумеется, ты не расскажешь эту историю сам знаешь кому». Что это значит, Джон?

На следующий день пришло другое письмо. Читая его, обратите внимание на многоуровневую технику вкрапления Эриксона. С ее помощью он одновременно передавал через коммуникацию несколько вещей. Он изменил контекст идеи сумасшествия, используя синонимы слова «сумасшедший», сопряженные с позитивными Эмоциями. Кроме того, в юмористической и драматической манере он высмеял страх — чувство, безусловно, знакомое Джону. В деликатной манере он даже предположил, что Джон не может ожидать полного преодоления своих проблем. Он подчеркнул привязанность Джона к Барни и ввел альянс с миссис Эриксон, которой тоже предназначалась роль защитника Барни. И на протяжении всего процесса он явно восхищался собой.

Май 1972

Дорогой Джон!

Тебе известно, какие чувства я испытываю к этой чудесной девушке Рокси[1]. Она не приехала домой в этот уик-энд — даже малой косточки не прислала, чтобы меня утешить. Мне стало так нехорошо, что я попытался утешить себя сам. Я тихонько протиснулся в комнату Кристи. Мне действительно стало лучше. Я предался прекрасным мечтам о том, как Рокси похлопывает меня по голове и дает мне прекрасную сочную косточку. И тут — можешь себе представить! — вошел Старикашка и увидел меня. Я был настолько очарован своими мечтами, что не услышал его коляски. Это было мерзко, просто мерзко, Джон. Он въехал со своим ужасным клаксоном и сказал самым зловещим, угрожающим тоном: «Раз». Потом этот клаксон превратил мои кости в дрожащее желе. Я дрожал, меня так лихо трясло, так мерзко трясло, что я не мог выскочить из комнаты. Я просто трясся и, наконец, выскользнул. Домоправительница любезно открыла заднюю дверь, и я вроде как выпал наружу. Я потратил больше часа, чтобы вытащить наружу свой хвост из-под ног; он словно прилип к тому желе, в которое этот мерзкий клаксон превратил мое замечательное змеиное брюшко. А чтобы привести его в виляющее состояние, понадобилось еще несколько часов. Джон, это был мерзейший опыт всей моей жизни — то есть самый мерзкий. Теперь, Джон, ты знаешь, что я окончательно спятил от этой девушки, Рокси. А Кристи иногда просто сводит меня с ума своим прекрасным обхождением. А Домоправительница может сделать меня беззаботным и наполнить радостью жизни. А ты познакомил меня с волшебством собачества через те купания в роме Бэй, которые ты устраивал для меня в своих апартаментах. Остаюсь Твоим Псом, твоим самым преданным псом. Знаешь, Джон, все эти замечательные вещи, которые ты привнес в мою жизнь, вывели меня из равновесия после того, что со мной сотворил Старикашка. Я стал размышлять о том, почему такая приятная женщина, как Домоправительница, позволила себе связать свою жизнь с такой штучкой, как Старикашка. И, понимаешь, должно быть, я не думал слишком прямолинейно и как-то забрел в спальню, где спит Старикашка, однако я находился на той стороне, где спит Домоправительница, — я просто отчаянно нуждался в каком-то утешении. И Старикашка сцапал меня опять. Мерзким-мерзким тоном он сказал: «Два», прежде чем нажал на свой клаксон. Я думал, что в первый раз было ужасно, но теперь я знаю, что такое абсолютный, леденящий душу, разрушительный ужас. На мое счастье, ворвалась Домоправительница и спасла меня. Я не мог двинуться, я был полностью разрушен. Домоправительница спасла мне жизнь. Я подумал, что уже никогда не увижу снова моего замечательного Джона или Рокси, не искупаюсь в роме Бэй и не пойду на прогулку с Моим Джоном. Просто безликое ничто уставилось мне в лицо.

Теперь, Джон, я знаю, что Старикашка не оставляет много шансов на улучшение, но я умоляю тебя отдавать ему все жевательные палочки и свиные отбивные, которые ты приносишь мне. Я желаю отказаться ото всего, даже от своего права расписываться на заборах, лишь бы я мог оставаться собакой Джона и дуреть от Рокси.

Потом Эриксон принялся писать стихи. Я нашел цикл из 44 лимериков, который Эриксон преподнес как праздничный подарок. Все это называлось «Лимерики для Барни. Сочинение Старикашки. 1973». Они были посвящены Джону, защитнику Барни, построению Эго для Джона; наслаждению жизнью и обладанию праведными ценностями; семье Эриксона, принадлежность к которой они должны были пробуждать в Джоне. Вот некоторые из.этих лимериков:

Через несколько недель после смерти Эриксона умер Барни. Пес представлял собой медицинское чудо. У него была рассеянная долинная лихорадка. Миссис Эриксон много раз посещала ветеринаров и заплатила сотни долларов, чтобы пес хорошо и счастливо жил между приступами болезни, ведь это было так важно для Джона. Фактически, Барни представлял столь необычный случай, что ветеринары обсуждали его на симпозиуме по коцидиодмикозу у животных.