Томас Балфинч - Всеобщая мифология. Часть I. Когда боги спускались на землю

Когда он пел эти нежные напевы, все духи проливали слезы. Тантал, несмотря на свою жажду, прекратил на мгновение свои устремления к воде, колесо Иксиона остановилось, гриф прекратил рвать печень гиганта Прометея, дочери Даная освободились от своего задания носить воду решетом, и Сизиф сел на свой камень послушать. И впервые, как говорили, щеки фурий были мокры от слез.

Прозерпина не могла противостоять, и сам Плутон дал разрешение. Позвали Эвридику. Она пришла из числа вновь прибывших теней, хромая на свою раненную ногу. Орфею разрешили взять ее с собой при одном условии, что он не должен оглядываться, чтобы посмотреть на нее, пока они не достигнут верхнего мира. Так они и отправились в свой путь, он впереди, а она следом через проходы темные и крутые в полном молчании; и когда почти достигли выхода в живой верхний мир, Орфей, на мгновение забывшись, бросил взгляд назад, чтобы убедиться, что она за ним следует, и тотчас же она была унесена. Протянув руки, чтобы обняться, они схватили только воздух! Умирая теперь во второй раз, она все же не могла упрекнуть своего мужа, ибо как она может порицать его желание видеть ее. «Прощай, – сказала она, – прощай навек», и была унесена так быстро, что звук едва достиг его ушей.

Орфей стремился последовать за ней и умолял разрешить ему вернуться и попытаться еще раз освободить ее; но суровый перевозчик оттолкнул его и отказал в проходе.

История Орфея иронически обыгрывается в стихах Франсиско де Кеведо-и-Вильегаса:

Семь дней после вторичной потери жены Орфей пребывал на грани жизни и смерти, без еды и сна; потом, горько осуждая жестокость сил Эреба, он пел свои жалобы скалам и горам, растапливая сердца тигров и сдвигая дубы со своих мест. Он сторонился женщин, живя постоянно в воспоминаниях о своем грустном несчастье. Фракийские девушки делали все, на что способны, чтобы завоевать его, но он отвергал их ухаживания. Они терпели это, сколько могли, но однажды найдя его нечувствительным, возбужденные ритуалами Бахуса, одна из них воскликнула: «Смотри – вот наше презрение!» и бросила в него свое копье.

Однако оружие, как только долетело до звука Орфеевой лиры, упало, не причинив вреда, к его ногам. То же происходило с камнями, которые они бросали в него. Но женщины подняли крик и заглушили голос его музыки, и потом то, что они бросали, достигло его и вскоре было запачкано его кровью. Безумцы рвали его на части и бросили его голову и его лиру в реку Гебр, вниз по которой они поплыли, журча грустной мелодией, которой берега отвечали жалобным созвучием. Музы же собрали части его тела и похоронили их в Либетре, где, как говорят, над его могилой поет соловей сладкозвучнее, чем в любой другой части Греции.

Его лиру Юпитер поместил среди звезд. Его тень во второй раз пошла в Тартар, где он увидел свою Эвридику и обнял ее любящими руками. Они теперь вместе странствуют по счастливым полям, то она впереди, то он; и Орфей смотрит на нее столько, сколько хочет, не получая наказания за невольный взгляд.

От редактора. Русский поэт Валерий Брюсов так описывает гибель величайшего певца древности Орфея в одноименном стихотворении:

На несправедливость и поверхностность критиков сетует русский поэт А. Н. Апухтин в стихотворении «Орфей и паяц»:

Кеик был царем Фессалии, где мирно правил, без насилия и несправедливости. Он был сыном Геспера, утренней звезды, и сияние славы Кеика напоминало славу его отца. Его женой была преданная и глубоко привязанная к нему Альциона, дочь Эола. В то время Кеик пребывал в глубокой печали из-за потери своего брата, и ужасные знамения, которые сопровождали эту смерть, заставили его чувствовать, что боги враждебны также и к нему. Поэтому он думал, что лучше всего предпринять морское путешествие в область Карлос в Ионии, чтобы посоветоваться с оракулом Аполлона.

Но как только он раскрыл свое намерение жене Альционе, дрожь пробежала по ее телу, и лицо ее смертельно побледнело.

– В чем моя вина, дорогой супруг, что ты разлюбил меня? Где та любовь ко мне, которая была превыше всего в твоих мыслях? Ты думаешь, что будешь себя чувствовать легче в отсутствии Альционы? Для тебя было бы лучше, если бы я была подальше?

Она также пыталась отговорить его, описывая силу ветров, которую хорошо знала, когда жила в доме своего отца – Эол был богом ветров и делал все, чтобы мог, чтобы сдержать их.

– Они набросятся вместе, – говорила она, – с такой яростью, что огонь вспыхивает от удара. Но если ты должен идти, – добавила она, – дорогой супруг, то дай и мне пойти тобой, иначе я буду страдать не только от реальных бед, которые ты должен встретить, но и от тех, которые внушают мне эти опасения.

Эти слова тяжелым грузом легли на ум Кеика, и теперь желание взять ее с собой стало не только ее, но и его собственным желанием, но он не мог подвергать ее опасностям моря. Поэтому он отвечал, утешая ее, как только мог, и закончил такими словами:

– Клянусь лучами моего отца – Утренней звезды, что, если судьба позволит, вернусь раньше, чем луна дважды обернется по своей орбите.

Сказав это, он приказал, чтобы корабль был вытащен из укрытия, а весла и паруса установлены на борту. Когда Альциона увидела эти приготовления, она задрожала, как в предчувствии зла. Со слезами и стонами она сказала ему последнее «прощай» и упала без чувств на землю.

Кеик еще бы задержался, но молодые люди уже схватили весла и стали решительно грести против волн сильными и размеренными ударами. Альциона подняла свои сияющие глаза и увидела мужа, стоящего на палубе, машущего ей рукой. Она отвечала на его знаки, пока судно не удалилось настолько, что она больше не могла отличить его фигуру от других. Когда и самого корабля уже не было видно, она напрягала глаза, чтобы поймать последний отсвет паруса, пока и тот тоже не исчез. Потом, вернувшись в свою комнату, она бросилась на одинокое ложе.

Тем временем они вышли из гавани, и ветерок играл среди тросов. Моряки гребли веслами и подняли паруса.

Когда было пройдено полпути или чуть меньше, и наступила ночь, море начало белеть вздымающимися волнами, подул восточный ветер, и начался шторм. Капитан приказал убрать паруса, но шторм этому помешал, потому что при таком шуме ветра и волн его приказ не был услышан. Люди по своей инициативе были заняты тем, что спасали весла, укрепляли корабль, подбирали паруса. Пока они делали, каждый – то, что считает нужным, шторм усиливался. Крики людей, треск вантов и плеск волн смешивались с раскатами грома.

Вздымающееся море, казалось, поднималось до небес, чтобы разбросать свою пену среди облаков; потом, оседая до дна, принимало цвет мели – стигийскую черноту.

Корабль разделял все эти изменения. Он казался диким зверем, который бросается на копья охотников. Дождь падал потоком, словно небеса спустились вниз, чтобы соединиться с морем. Когда молнии на мгновение прекращались, ночная темнота, казалось, усиливала темноту шторма; потом приходила вспышка, которая прорывала мрак и освещала все ярким сиянием. Сноровка пропала, мужество ослабло, и смерть, казалось, может прийти с каждой волной. Люди оцепенели от ужаса. Мысли о родителях, и детях, и поручителях, оставшихся дома, приходили им на ум. Кеик думал о Альционе. Только ее имя было у него на губах, и в то время, как он тосковал по ней, все же он радовался, что ее здесь нет. И тут мачта была разбита ударом молнии, руль сломан, и торжествующие волны, закручивающиеся сверху, обрушились на корабль и разломили его на части. Некоторые из моряков были оглушены ударом, потонули и больше не поднялись; другие – взбирались на обломки корабля. Кеик рукой, привыкшей сжимать скипетр, быстро схватился за доску, зовя на помощь (увы, напрасно) своего отца и тестя.