Уолтер Кайзер - мл. - Проповедь и преподавание по Ветхому Завету: Руководство для Церкви

Другие пасторы могут решить, что если апостолы могли обнаружить такое богатое значение в Ветхом Завете, которое не поддерживалось более давними методами толкования, то, возможно, в новую эру действия Духа Святого пастор может, подобным образом, применить небольшую «герменевтическую натяжку» к похожим текстам. Такой подход был бы особенно понятным, поскольку общество первого века, возможно, использовало такие методы, как пешер и мидраш.

Несмотря на все эти «усовершенствования», о пасторы и преподаватели, умоляю вас, не используйте этих методов! Они содержат много серьёзных заблуждений, которые приведут к самой страшной катастрофе — потере Божественного авторитета слов, звучащих с кафедры, — если проповедник будет постоянно в точности следовать этим правилам. То, что нам сегодня крайне необходимо, — это сильная, чистая проповедь Божьего Слова в полном его объёме (вся воля Божья), со всеми его утверждениями (абзац за абзацем, глава за главой) и во всей его силе (в силе слова, написанного под водительством Святого Духа)! Если мы довольствуемся меньшим, то мы словно пытаемся затушить игрушечным водным пистолетом охватившее культуру пламя секуляризма, язычества и множества других явлений.

Однако тут же раздаются громкие протесты: «Но не мог ли Бог, истинный Автор Писания, поместить в текст второе значение, которое не было известно автору-человеку?» Звучит достаточно духовно, но так ли это? Я утверждаю, что это неточное изложение фактов. Бог не использовал язык ангелов или что-либо подобное, но Он обращался к смертным на языке греческих торговых площадей и на языке хананеев-язычников. Почему? По одной-единственной причине: чтобы Его поняли!

Если кто-то утверждает, что какая-либо часть Божественного послания подчинена обычным правилам интерпретации, а другая его часть освобождена от этих ограничений, то мы должны попросить тех, кто утверждает подобное, показать нам, какие отрывки Писания к какой части принадлежат и каковы критерии для подобного разделения. И если дальше следует утверждение о том, что авторам Нового Завета была предложена демаркационная линия, позволявшая им разбивать послание на две составляющие, то должны ли мы предположить, на мгновение согласившись с предыдущим аргументом, что число текстов, имеющих тайное, или второе значение, исчерпывается цитатами из Ветхого Завета, которые использовали авторы Нового Завета? Или этот перечень цитат даёт нам лишь верное направление, когда мы задаёмся вопросом о критериях? Особенно сложно обосновать критерий для sensus plenior. Что бы это ни было, это не содержится в графе, в написанном тексте. Для этого понятия придут трудные времена, когда станет понятно, что только написанное слово является боговдохновенным, как об этом говорит Павел во 2 Тим. 3:15–17.

Мнение о том, что Бог преднамеренно скрыл в библейском тексте хипонойа, или некое тайное значение, пока код будет взломан и открыт избранным, если не всем, светским и церковным интерпретаторам, является, мягко выражаясь, слишком смелым заявлением. Сам термин «откровение» кричит о том, что Бог намеревался «раскрыть», «обнажить» значение, которое Он имел в виду, когда говорил через посланных Им авторов. Утверждать нечто большее или меньшее — значит иметь дело с Самим Богом. Не существует и крупицы свидетельства (подтверждения, доказательства) о наличии какого-либо дополнительного, тайного, мистического значения, или хипонойа, существующего в тексте, вокруг него или под ним. Бремя доказательства наличия этих дополнительных значений и смыслов в библейском откровении лежит на плечах тех, кто этому учит. Мы только просим, чтобы они ясно и обстоятельно объяснили критерии обнаружения наличия такого феномена в тексте и затем дали нам инструменты, которые нам понадобятся, чтобы открыть этот дополнительный смысл и значение. А до тех пор наше толкование таких текстов должно основываться на тех же принципах, что и толкование любого другого отрывка — если только мы не хотим сделать всё возможное, чтобы общение между Богом и людьми посредством Библии прекратилось.

То, что начиналось как кризис в экзегезе и эпистемологии, где не было места для абсолютной истины тем более, для авторитетного Божьего Слова, выплеснулось в ужас, который распространялся подобно ряби на воде. Церкви и семинарии также переживали кризис, особенно в последние 30 лет. Три измерения этого кризиса были изложены Джефри Хэдденом в книге «Надвигающийся на церкви шторм».[125] Хэдден говорит о кризисе веры, кризисе цели («Какова миссия церкви?») и кризисе направленности церковных лидеров (появление нового класса церковных чиновников, не связанных тесно с жизнью общины).

После того как мирской плюрализм поглотил церкви и семинарии, тройная потеря, о которой говорил Хэдден, стала ещё более очевидной. Семинарии потеряли свою связь с церковью и свою идентичность как церковное учреждение, вместо этого они стали автономными центрами богословской мысли. Слишком многие семинарии, за исключением некоторых известных в евангельском мире исключений, старались приспосабливать свои взгляды к культуре эпохи после Просвещения, часто пересматривая или просто отрицая веру, которую исповедовала церковь прошлого. Такой компромисс оказался саморазрушением для богословия и, в конечном счёте, угрозой для существования самой церкви.

Книга Джеймса Тёрнера «Без Бога, без символа веры» описывала этот скользкий путь следующим образом:

Очень важным компонентом хаоса, который привёл к стойкому неверию, был выбор верующих. Точнее, неверие было результатом решений, которые принимали влиятельные церковные лидеры — богословы, служители, авторы — относительно того, как противостоять современному давлению на религиозную веру. Не все их решения основывались на долгом размышлении и осторожном обдумывании… Но это был выбор… смягчить угрозу, которую несло современное мышление традиционным основаниям веры, поместив Бога в один ряд с современными взглядами.

…Выражаясь несколько иначе, неверие возникло из-за того, что церковные лидеры слишком часто пренебрегали присущей Богу трансцендентностью. Функционально они поручили религии улучшение мира (в человеческом понимании), а интеллектуально посвятили её такому методу познания Бога, который подходит только для понимания этого мира.[126]

Тёрнер считал, что второй причиной, по которой семинарии потеряли свой фокус, было то, что они занялись решением большого количества различных вопросов, как, например, охрана окружающей среды, участие в решении социальных и политических проблем. Семинарии отныне сфокусировались на благих делах, и то время, которое раньше посвящалось изучению библейских текстов и теологии, теперь было целиком отдано добрым делам, многие из которых были неудачными и обречёнными на смерть, поскольку времена их защитников быстро проходили. Евангелие часто извращали в чьих-либо узких и порочных интересах, особенно когда дело касалось вопросов, в которых семинарии не были компетентны: внешняя политика, основополагающие принципы экономики и политики, проблемы всевозможных жертв «системы».

Третья причина, согласно Тёрнеру, по которой церковь лишилась своих корней и забыла о своей миссии, была тенденция семинарий функционировать так, будто они являются аспирантурой или мини-университетом. Очень часто семинарии не решались преподавать с позиций, подтверждавших истину вероучения, а направляли студентов на путь критического изучения религии. Развитие характера, достоинства, а также способность проявлять и передавать веру, однажды переданную святым, больше не считалось призванием семинарии. От выпускника больше не ожидалось, что он прочёл всю Библию и очень хорошо знаком с основными доктринами веры и их защитой. Курсы греческого языка и иврита стали пропадать из учебных планов так же, как это произошло с изучением Писания и доктрин. Фактически даже с такими низкими ожиданиями выпускников семинарии ситуация становилась всё хуже и хуже, когда от новых преподавателей, прибывающих в семинарии, не ожидали, а ещё меньше требовали, чтобы они имели семинарский диплом. Отход от содержания и преподавания вопросов веры продолжается и поныне.

В результате картина церкви, вступающей в 21 век, получилась совсем не обнадёживающей. В то время как евангельские церкви в некоторой степени находятся в стороне от значительного влияния утраты точно установленного, ясного значения в толковании Библии и от развивающегося плюрализма постмодернизма, они всё же обнаруживают восприимчивость к некоторым навязываемым культурой идеям, которые ввели в заблуждение многие неевангельские институты. За исключением духовного возрождения евангельского движения, евангельская церковь, кажется хоть и издали, но следует примеру заключивших мир с современной культурой и приспособившихся к ней там, где могли.