Митрополит Иерофей Влахос - Жизнь после смерти

Как видно из надписания, обоженные люди не только вкушают Царство Божие уже в этой жизни, но, очистившись слезами покаяния, избегут и Суда[374]. Потому что для тех, кто проводит жизнь в подвиге, Суд происходит сейчас. По сути, это так, ибо для него наступает уже сейчас Второе пришествие Христово.

Развивая это учение, преподобный Симеон учит, что откровение Божества, по сути, является судом для тех, кому Оно открывается. Одни люди, таким образом, ощущают пожигающее свойство благодати, другие – просвещающее, как говорят о том святые отцы. Для неверующих и страстных благодать Божия остается неприступной и невидимой, в то время как для верующих, в страхе и трепете хранящих заповеди Божии, являющих истинное покаяние, божественная благодать открывается, видится и производит в них будущий Суд. Такого человека божественная благодать очищает, и потому «таковой на будущем Суде не судится, ибо уже был судим». Чада Света после очищения от страстей становятся сынами будущего дня, «к ним День Господень никогда не придет, потому что они в нем вечно и навсегда»[375].

Преподобный Симеон Новый Богослов при изъяснении евангельского зачала о Втором пришествии Христовом говорит, что беседа Христа с праведниками и нераскаянными грешниками происходит уже сейчас. «Потому что это скажет, и теперь говорит Господь…»[376] «Ибо явление Господа для верных произошло, и всегда происходит, и всем желающим бывает»[377].

Мы не ждем будущего века, чтобы увидеть Царство Божие, но можем увидеть его уже теперь. Он пишет: «…не в будущем веке только, но сначала в этой жизни, а потом и в веке будущем». Конечно, видение это будет отличаться от нынешнего степенью созерцания и причастия. «Хотя здесь оно тускло, но там – совершенное». Верные начатки Царства Божия явно вкушают уже в этой жизни. Это означает, что теперь не все обетования они приемлют, но надеются вкусить их в иной жизни, хотя теперь «будущих благ непричастными и невкусившими» остаются[378].

В одном месте своей богословской беседы преподобный Симеон говорит, что Христос есть Свет для мира. Следовательно, те, кто не одевается в этот Свет, ничем не отличаются от мертвеца: «Если Он – Свет, то те, кто не ощущает, что облекся в Него, чем отличаются от мертвеца?» И потом он ублажает тех людей, которые видят Свет и, как следствие, уже здесь на своем опыте вкушают Царство Божие.

Я не буду приводить здесь все блаженства, но только несколько весьма характерных фраз:

«Блаженны в Свет Его ныне облекшиеся, ибо уже одели они брачное одеяние.

Блаженны Свет Господень как Его Самого уже отсюда познавшие, ибо они непостыдно Ему в веке будущем предстанут.

Блаженны во Свете Христовом пребывающие присно, ибо они и ныне и во веки братьями и сонаследниками Его есть и вечно будут»[379].

Это слово преподобного Симеона Нового Богослова и его чудные блаженства не позволяют нам далее продолжать эту тему. Завершая эту главу, в качестве вывода я хотел бы сказать, что православная эсхатология простирается во времени, что означает, что жизнь Царства Божиего, все события последних времен были опытом людей от Адама и пророков Ветхого Завета до современных нам святых. В настоящей жизни они переживались как обручение будущих благ, а после воскресения тел будут вкушаемы в совершенной степени. Если эсхатология теряет свою временную протяженность и связывается лишь с будущим, то перестает быть православной.

Смерть – самое страшное таинство, которое когда-либо занимало человеческий дух. Она – результат греха, но также и его причина. Смертность, которую мы носим в себе с самого рождения, определяет путь нашей жизни. Если проследить за своими реакциями, то можно убедиться в том, что все они своим началом имеют проблему смерти. Чувство неуверенности, страх, себялюбие, от которого рождается славолюбие, страсть к стяжательству и сластолюбие, а также многие другие страсти происходят от переживания человеком своей смертности.

Смерть разлучает любимых, разбивает общение и единство семей и возлюбленных, сеет безнадежие и отчаяние. Любовь тесно связана со смертью. Человек любит, чтобы преодолеть стресс и муки смерти, заложенные и ощущаемые в его бытии. Но даже когда человек любит, и тогда он ощущает приближение смерти, которая когда-то все-таки положит конец любви. Кто смотрит на эрос и на любовь вне опыта смерти, тот видит их искаженными, видит их лишь сентиментальными, потому что любовь связана с болью: боль обретения любви и боль из страха ее потери.

Так человек, помышляющий о смерти, выражает истину. Ни одно событие не может быть столь неизбежным и верным, как смерть. Один великий философ-экзистенциалист, Хайдеггер, сказал, что бытие – это «бытие к смерти». Действительно, «быть действительно означает принятие бытия к смерти».

Христианство, эта истинная философия, есть поучение в смерти. Святые правильно относились к этой большой проблеме, мучающей человека. Подвижники пустыни были настоящими исследователями смерти. Но это исследование проходило при жизни в благодати Божией, которая расточает не уныние и отчаяние, но свободу, облегчение, любовь, надежду, исход за тесные рамки чувств и чувственных вещей. Поэтому они были настоящими людьми и в подлинном смысле людьми общества.

Святые отцы придавали огромное значение памяти смертной. Они считали ее самым действенным средством для приобретения страха Божия, от которого рождается покаяние. Поэтому они похваляют того, кто помнит о своем исходе из этой жизни. «Блажен, поминающий исход свой из этой жизни»[380]. Постоянная память о смерти есть «благой педагог как тела, так и души»[381]. Мысль о смерти, которую приводит себе на память христианин, приносит спасительную печаль[382]. Ясная память о смерти содержит в себе множество добродетелей. Помнящий о смерти совершает много добродетелей. Память смертная становится «родительницей скорби, побуждением воздержания от всего, напоминанием геенны, матерью молитвы и слез, охранением сердца, беспристрастностью к земле, очищением от сердца страстных помыслов, содержащей многие Господни заповеди»[383].

Так, святые отцы уверены, что благодаря поучению в памяти смертной можно достичь спасения. Как голодному невозможно не помнить о хлебе, так и стремящемуся ко спасению невозможно «не помнить об исходе и Суде»[384].

Совет отцов заключается в том, чтобы иметь непрерывную память о смерти, которая сопровождала бы нас и во сне, и в бодрствовании. «Пусть память Божия засыпает и встает с тобою»[385]. Они побуждают нас помнить о смерти: «И будем всегда помнить о смерти»[386].

Конечно, память эта имеет тесную связь с тем, что последует за смертью. Речь вовсе не о том чувстве, что наступит время, когда мы все умрем, а о сознании того, что этот момент смерти определит наше вечное будущее. Речь вовсе не о том, что смерть лишит нас настоящей жизни и разлучит нас с дорогими для нас людьми. Так думают и ощущают смерть плотолюбивые, плотские люди. Мы говорим о знании того, что за смертью последует Суд, от которого зависит наша будущая жизнь. Вот что страшно.

Память смертная может иметь два образа, как мы видим из трудов святых отцов.

Первый образ – это рассудочная мысль о том, что наступает конец биологической жизни, а за ним последует Суд. Важна и эта мысль, ибо она избавляет человека от привязанности к земному, освобождает его от рабства материи и чувственным предметам.

Второй образ – это благодатная память, или, лучше сказать, бытийная память о смерти. Это великое духовное дарование, которое, с одной стороны – плод прикосновения Бога, с другой стороны – страшная сила, подталкивающая человека к пламенной молитве, к неудержимому плачу, к непрестанному подвигу хранения заповедей Христовых для преображения всего внутреннего мира.

Один приснопамятный старец дал очень искусное описание этого образа памяти смертной, который является великим и особым духовным даром Божиим. Для мира непонятно, как это происходит. Но подвижник, вдохновленный божественной благодатью, видит свое внутреннее запустение, вечное забвение, отсутствие смысла жизни. Он видит смерть в себе и вокруг себя. Всех людей он ощущает смертными, вся тварь умирает вместе с ним. В этом состоянии возникает пламенная молитва к безначальному и бессмертному Богу. Вместе с тем он переживает болезненное искание живого Бога.

Не нужно думать, что такое переживание смерти есть ужас, убивающий дух человека, или что такая память о смерти лишает человека необходимых жизненных сил для продолжения жизни. Может произойти и такое, если опыт памяти смертной лишен благодати Божией. Но если смотреть на смерть духовным взором, то есть с надеждой и упованием на Бога, то человек оживает. Мощные энергии входят в его психосоматический состав, растет упование будущей жизни и преодоления смерти. В человеке создаются благоприятные условия для развития бесстрастия. Он становится более ответственным за свои поступки, более социальным человеком. Такой человек становится настоящим, подлинным человеком. И мы очень хорошо знаем, что сегодня наше общество страдает от недостатка таких людей.