Михаил Кубланов - Иисус Христос — бог, человек, миф?

Таковы сложные и во многом противоречивые социальные отношения, сложившиеся в римском обществе в эпоху формирования христианства.

В 29 г. до н. э. из Египта в Италию вернулся римский политический деятель Октавиан. Последние его соперники— соправитель Антоний и египетская царица Клеопатра— сошли со сцены. Гражданские войны, потрясавшие на протяжении многих десятилетий Римское рабовладельческое государство, окончились. Однако, несмотря на видимость восстановления старых порядков, в политическом строе произошли существеннейшие изменения. Кончился период республики. На смену ей пришла новая политическая форма правления — империя. Власть императора, которому присваивался титул «Августа» (Священного), поддерживаемая как военной силой, так и определенными социальными условиями рабовладельческого общества того времени, постепенно становилась все более единоличной. В 60-х годах республиканский сенат решительно выступил против Катилины, пытавшегося захватить власть в Риме. Теперь же сенат пришел в смятение, когда вышедший победителем из этих междоусобий Октавиан с присущим ему политическим лукавством инсценировал отказ от власти.

Переход от республики к империи был объективной закономерностью развития рабовладельческого общества. Порожденные им многочисленные противоречия между рабами и свободными, между низами и верхами общества, между старинной знатью и — недавно возвысившимися сословиями, между полноправными римлянами и ограниченными и правах провинциалами требовали своего разрешения.

Не менее существенными были противоречия экономического порядка. Их корни не лежали на поверхности. Не каждый мог объяснить их причины. Но последствия этих противоречий были видны всем: по мере развития рабовладения эффективность рабского труда неизменно падала. Духовное и физическое угнетение раба, оценка его лишь как говорящего орудия, отрицание за ним каких-либо прав, в том числе права на человеческое достоинство, — все это как бумеранг било по рабовладельцам: поля обрабатывались плохо, сады и виноградники оставались бесплодными, производительность труда падала. Создавшееся положение становилось все более грозным. И идеологи рабовладения на протяжении всего периода империи пытались отыскать выход из тупика.

Время Августа и последующих принцепсов римские историографы обозначали термином pax Romana (римский мир). В этой формуле нашла выражение та официально пропагандируемая идея, согласно которой после многолетних беспрерывных внутренних и внешних войн наступил наконец «сладкий мир». На двух бронзовых досках, выставленных для всеобщего обозрения и содержавших описание «деяний божественного Августа», всячески пропагандировалась эта идея. Октавиан Август похвалялся тем, что храм Януса Квирина (ворота которого оставались открытыми, пока в подвластных Риму территориях шли войны), за все столетия существования государства был заперт лишь два раза, а за четыре десятка лет правления Августа находился под замком трижды. Август с гордостью заявлял, что цари парфянский и мидийский просили его о защите, что индийские цари присылали ему никогда не виданные ранее в Риме посольства, что его дружбы искали бастарны, скифы, сарматы.

Действительно, в первый период империи наступило относительное успокоение. Однако оно вовсе не было безмятежным. В меньших, может быть, масштабах, в более легких условиях (объясняемых внутриполитическим положением противников) Рим продолжает вести многочисленные войны на Востоке, Западе, Севере.

Не столь идеальным оказалось и внутреннее замирение. Страх высших слоев общества перед рабами и деклассированными (хотя юридически и свободными) люмпен-пролетариями — «чернью», которой в одном только Риме насчитывалось несколько сот тысяч, взаимная ненависть рабов и рабовладельцев, безуспешные поиски идеологами высшего общества каких-то идейных и моральных основ для примирения — все это создает картину, далекую от идиллии. По словам Тацита, «грязная чернь» и «худшие из рабов» были постоянным внутренним очагом беспокойства. «Свое исключительное положение, — замечает акад. Р. Ю. Виппер, — господствующий класс должен был оплачивать вечным страхом за существование»[30].

Тацит приводит рассказ о заговоре некоего раба Климента, объявившего себя внуком Августа и пытавшегося «духом не рабским» перехватить у Тиберия императорскую власть. При этом, по словам историка, «огромная толпа черни» верила ему и ждала[31]. Спустя непродолжительное время в Брундизии и окружающих городах возникло движение рабов, во главе которого стал бывший солдат преторианской когорты Т. Куртизий. Вначале на тайных сходках, а потом открыто он стал призывать рабов к свободе. Любопытно замечание Тацита о том, что город Рим, куда были доставлены захваченные трибуном главари мятежников, «трепетал вследствие множества домашних рабов»[32], скопившихся там.

Еще более яркую картину общественных отношений в Риме второй половины I в. н. э. нарисовал Тацит в связи с делом префекта города Рима Педания Секунда, убитого одним из своих рабов. Согласно давнему установлению, впрочем, уже не исполнявшемуся, всех рабов его фамилии[33], находившихся с ним под одной кровлей (а их насчитывалось 400 человек), должны были казнить. Однако сбежался народ, защищая «стольких невинных». В сенате, куда было перенесено дело, возникли колебания. Некоторые старались умерить излишнюю жестокость. Большинство же сенаторов высказалось за суровые меры. В этом отношении интересна своей аргументацией речь сенатора Гая Кассия. Он заявил, что хотя и раньше сознавал преимущество установлений и законов предков перед новыми декретами, однако, не желая вносить разноречие, он не противился и введению нового. Нынешний случай особый. Господин убит своим рабом, никто из живущих в доме рабов не предупредил его замысла и не выдал его. Более того, некоторые как будто готовы искать веские побудительные причины убийства и чуть ли не хотят сказать, что господин убит «за дело». Отмена старинного установления опасна, заявляет Кассий. «Если рабы станут нас предавать, то возможно ли будет нам жить одним среди более многочисленных, спокойным среди беспокойных, наконец, — если уж нам придется погибать не отмщенным среди виновных? Предкам нашим расположение умов рабов всегда казалось подозрительным, хотя бы они родились на тех же полях и в тех же домах и немедленно встречали любовь господ. А теперь, когда наши фамилии состоят из людей (чуждых) племен с совершенно другими обычаями, другими верованиями или не имеющими никаких (верований), то такую пеструю толпу можно удержать только страхом»[34]. Мнение Кассия взяло в сенате верх. Однако Тацит сообщает, что осуществить казнь было невозможно, так как «столпился народ и грозил каменьями и поджогом», и только вооруженные отряды, присланные Нероном, помогли провести казнь.

Далеко от идиллии и положение в армии. В изложении Тацита отношения между командирами (вплоть до императора) и солдатами напоминают отношения укротителя и опасного зверя. Действуя бичом и приманками, им удавалось держать легионы в повиновении. Но время от времени «зверь» выходил из повиновения, и тогда вспыхивали опасные военные мятежи. История империи полна таких выступлений. В 14 г. н. э., в год прихода к власти Тиберия, вспыхнуло восстание трех римских легионов, стоявших в Паннонии на Дунае. Зачинщиком мятежа был некто Перцений, который, подстрекая солдат к неповиновению командирам, призывал их воспользоваться сменой императора и требовать облегчения участи «мольбами или оружием». Солдаты, говорил он, переносят великие тяготы. Вся жизнь их проходит в непомерных военных трудах. Многие из них совершили по 30–40 походов, тела их изуродованы ранами, они подвержены суровостям побоев и случайностям войны. И все это за десять ассов в день, из которых надо выкраивать на оружие, одежду, палатки, откупаться от жестокости центурионов.

В том же году вспыхнуло восстание четырех германских легионов, стоявших на нижнем Рейне. С большим драматическим напряжением описывает Тацит эти события. «Наступило время, — говорили восставшие, — чтобы ветеранам добиться своевременного увольнения, молодым воинам — более щедрого жалования, а всем вместе — конца своих бедствий и мщения за жестокость центурионов»[35]. Множество восставших кричали, что они своими победами умножают пределы государства и сами императоры обязаны им своим положением. «Вдруг придя в неистовство, — пишет Тацит, — они обнажают мечи и нападают на центурионов — давний предмет ненависти солдат и повод к их жестокости. Повалив их, солдаты осыпают их ударами… затем избитых и истерзанных и частью уже бездыханных они бросают их в ров или прямо в Рейн»[36].