Михаил Кубланов - Иисус Христос — бог, человек, миф?

Такова была обстановка в одной из римских провинций во время, официально именуемое «римским миром». Вспыхнувшее в 66 г. восстание, завершившееся в 70 г. падением Иерусалима, массовыми казнями и уводом в плен большой части населения, является кульминацией антиримского движения в Палестине.

Захват священной утвари Иерусалимского храма римскими солдатами. Деталь барельефа арки Тита. Рим.

Характеристика «римского мира» будет неполной, если не упомянуть о том калейдоскопе императоров, который обрамляет историю эпохи и хорошо передает ее колорит. Первый в списке принцепсов новой эпохи Октавиан Август умер естественной смертью. Но уже его преемник Тиберий вынужден был вести кровавую борьбу с действительными и мнимыми претендентами на императорский престол. Усердие поощряемых им доносчиков не только стоило жизни многим знатным и приближенным императора, оно наложило неизгладимую печать на него самого. Снедаемый подозрениями, омраченный страхом, он заточил сам себя на острове Капри, пока наконец болезнь и предприимчивость его окружения не оборвали его жизненный путь. Следующий император, Гай Калигула, возведенный на престол солдатами императорской гвардии (его террористический режим и безмерные траты дорого обошлись государству), на четвертом году правления был убит в результате заговора. Его преемник Клавдий, случайно и при анекдотических обстоятельствах провозглашенный императором, оказался дальновидным и дельным государственным деятелем. Однако это не избавило его от общей участи. Отравленный властной женой, он уступил место своему пасынку Нерону. Новый семнадцатилетний император, украсивший длинный список официальных казней и полуофициальных убийств именами своего сводного брата, своей матери, приведшей его на престол, своего воспитателя, известного философа Сенеки, и многих других, должен был в конце концов перед лицом мятежа бежать из Рима и покончить с собой. После него за короткий срок сменилось три императора, и только четвертому, Веспасиану Флавию, положившему начало династии Флавиев, удалось несколько стабилизировать императорскую власть. Но уже третий император этой династии, Домициан, окончил свои дни в результате нового заговора… По мере нарастания общего кризиса «императорская чехарда» стала еще более характерным явлением.

А над всем этим, как бы венчая здание «римского мира» первых веков империи, царили глубокие социальные и этические контрасты: непомерная роскошь высших слоев и нищенская жизнь низов. Придворный историограф Светоний, живший в конце I и первой половине II в., оставил впечатляющие картины нравственного разложения того высшего света, к которому принадлежал и сам. Бесчестные льстивые царедворцы, погрязшие в преступлениях императоры, развратная, распущенная челядь длинной вереницей проходят по скандальным «Жизнеописаниям» Светония. Полное отсутствие стыда, которым, по словам Светония, похвалялся император Калигула, в известном отношении было свойством и всего высшего света.

Всадники Апокалипсиса. Худ. В. М. Васнецов. Ленинград. Музей истории религии и атеизма.

Стоический философ Сенека, провозглашавший отказ от роскоши, умеренность и скромные потребности, равенство души раба и свободного, для себя, однако, считал допустимым пользоваться и роскошью подаренных ему императором Нероном вилл, и драгоценностями, и рабами. «Этот стоик, — писал Энгельс, — проповедовавший добродетель и воздержание, был первым интриганом при дворе Нерона… и, проповедуя бедность евангельского Лазаря, сам-то в действительности был богачом из той же притчи»[51]. Картины разврата, кровосмесительных связей, придворных интриг переполняют сочинения многих античных авторов, писавших об этом времени.

«Трудно сатир не писать, когда женится евнух раскисший!» — восклицает Ювенал. Кто настолько терпим к извращениям Рима, «настолько стальной», чтоб удержаться от гнева при виде плутоватого юриста, сотрудничающего с «быстро хватающим» добычу доносчиком? Бичуя социальные и моральные язвы современного ему общества, Ювенал продолжает:

Конечно, автор Апокалипсиса, вероятно выходец из Иудеи, с высот своего времени не мог охватить картины римского общества в целом. Но и то, что ему подсказывал ограниченный собственный опыт, возбуждало в нем гнев и вместе с тем чувство бессилия, что отложилось на самом его произведении: обличая «великую блудницу»— рабовладельческий Рим, пророча ему гибель и страстно желая его гибели, автор Апокалипсиса, однако, перелагает осуществление этого пожелания на небесные силы. Общество, погрязшее в неразрешимых социальных противоречиях, растратившее свои силы в бессильной борьбе с «нивелирующим рубанком» римской государственной машины, разуверившееся в возможности установления человеческими средствами мира социальной справедливости на земле, обращало свои взоры к небу, к божественному спасителю. Социально-экономические и политические условия эпохи породили потребность в чудесном избавителе — мессии. Они же выработали и его учение. Потребности и идеи века, проецируемые религиозной фантазией на небо, возвращались обратно в виде божественных установлений. А старые «языческие» боги и разнообразные религиозные течения эпохи, взаимодействуя и друг с другом и с новыми движениями, давали тот субстрат, то «костное» вещество, из которого строился скелет формирующейся новой религии.

Среди чрезвычайно интересных поговорок и пословиц, ходивших в римском обществе в эпоху формирования христианства, привлекают своей контрастностью две сентенции. Одна из них выражает точку зрения высших слоев. Она гласит: «Сколько рабов — столько врагов». Другая, по-видимому, сложилась на другом социальном полюсе. Мысль, заключенная в ней, сводится к тому, что «не может быть дружбы между рабом и господином».[53] Так эти два миниатюрных творения народной мудрости вводят нас в круг ведущих проблем эпохи.

Проблема рабства в первые века империи несомненно является центральной. Не говоря уже об экономическом аспекте (рабский труд в производстве становится все менее рентабельным), рабовладельческий Рим все более страшится своих рабов, несмотря на рост государственно-чиновничьей машины. Тацит сообщает, что при Нероне «для возмездия и общей безопасности» состоялось сенатское определение, по которому в случае убийства господина казни подвергаются не только все его рабы, но и те, которые в этот момент находились с ним под одной кровлей, хотя по духовному завещанию были уже отпущены на волю[54]. Приведенная выше речь Гая Кассия по поводу убийства римского префекта выражает ту мысль, что невозможно жить среди многочисленных рабов, если не держать их в страхе.

Все это побуждает общественную мысль эпохи избрать этот предмет объектом своих исканий. Известный философ-стоик Сенека, блестящий придворный, идеолог рабовладельческих верхов общества, к которым он принадлежал и сам, видит выход из антагонизма между верхами и низами в смягчении правовых норм рабовладения. Высказываемые им идеи казались необычными для тех общественных групп, к которым он принадлежал. «Все люди, — говорил он, — одинаковы по существу, все одинаковы по рождению, знатнее тот, кто честен по природе. У всех нас общий родитель — мир: к нему восходит род каждого из нас, прошел ли он по блестящим или грязным ступеням общественной лестницы. Природа велит нам приносить пользу всем людям — все равно, рабы они или свободные, свободнорожденные или вольноотпущенники, получена ли свобода официальным путем, или она дарована в кругу друзей»[55]. В другом месте он говорит, что раб и по природе равен другим людям. В нем заложены те же чувства человеческого достоинства, мужества.