История европейской философии: курс лекций - Владимир Файкович Мустафин

праведной земной жизни индивида мыслью о необходимости заботы индивида о будущей судьбе своей души, и предлагающее чисто секулярно-философское обоснование необходимости праведной жизни, заключающееся в том, что праведность есть самоцель и поэтому в обосновании не нуждается, это умозаключение типично для деизма. Но всё это опровержение религиозного обоснования нравственности носит явно надуманный, искусственный характер. В этом опровержении душевная жизнь религиозно верующего индивида представлена в крайне упрощённом виде. В качестве причины нравственного поведения указана только надежда на награду. Однако при этом оказывается, что награда, предлагаемая индивиду за его нравственное поведение, имеет метафизический характер – загробное блаженство. Но понятие о загробном блаженстве в силу своей сложности не может быть присуще индивиду с упрощённой психикой. Поэтому необходимо следует предположение, что понятие о загробном блаженстве верующий индивид с упрощённой, т. е. не усложнённой школьным образованием психикой, всё-таки мог перенять от каких-то интеллигентных учителей, в данном случае – от священнослужителей, в качестве элемента учебного материала. В результате возникает довольно логически нескладный образ простого религиозно верующего индивида – с примитивной психикой, но с метафизическим понятием о загробном существовании, которое понадобилось этому индивиду для того лишь, чтобы побудить его к добродетели. Слишком всё запутанно, чтобы быть правдоподобным. На самом же деле представление об истинном мотиве нравственного поведения у простого религиозно верующего человека нетрудно установить – по устному народному творчеству, в частности – по народным поговоркам. Например, одна из великорусских народных поговорок этот мотив прямо констатирует: «Надо жить не так, как хочется, а как Бог велит». То есть, основным мотивом нравственного поведения для религиозно верующего человека является повеление Бога, выраженное в заповедях. И всё. Никаких дополнительных стимулов для осуществления нравственного поведения не требуется, в том числе и стимула загробной награды за добродетель.

Причина первоочередности педагогического внимания к эмоциональной сфере состоит в том, что эмоции (= чувствования) раньше всего пробуждаются в индивиде (с первых моментов его физического существования), являются основой характера индивида (на разнице эмоций вообще строится известная классификация типов человеческих характеров – сангвинический тип, холерический, флегматический и меланхолический), и остаются в индивиде до самого конца его физического существования (когда, в связи со старческим одряхлением, индивида, что случается часто, покидают и ум, и воля).

При всём несомненном влиянии педагогических идей Локка, которое при посредстве Руссо распространилось на всю сферу европейской образованности, нельзя не заметить, что оно, это влияние, не позволило этой педагогической системе стать главной, основной в сфере той же европейской культуры. Главным типом педагогического воздействия на подрастающее поколение остался традиционный тип – воспитание и образование в строго определенном мировоззрении. То есть, именно мировоззрение считается той абсолютной истиной, усвоение которой воспитанником и считается основной целью педагогического воздействия на него. При этом, бережное отношение к особенностям личности воспитанника само собой разумеется уже по той простой причине, что личность воспитанника, чтобы быть объектом педагогического воздействия, должна быть сохранена в неповреждённом состоянии, т. е. в том состоянии, которое обнаружилось в воспитаннике с момента его физического рождения. Чтобы сосуд был способен вместить в себя какое-то содержание, этот сосуд не должен быть разбитым. Но главная цель и ценность педагогического воздействия на воспитанника всё же традиционная – привитие воспитаннику общественного мировоззрения.

Этого словосочетания у самого Беркли не было, но оно лучше всего выражает его мысль. Автор словосочетания – Юм, почитатель и последователь Беркли.

Ведь эмпирики всех вариантов (от умеренных до крайних, т. е. материалистов) дружно отрицают метафизическое знание как фиктивное знание о том, чего на самом деле нет. Существует только предметно-чувственный мир, знание о котором и есть естественно-научное, физическое знание, получаемое через органы внешних чувств. Никакой сверхъестественной реальности нет, значит, и знание об этой метафизической реальности, получаемой якобы через разум, есть фикция. Но откуда в таком случае у материалистов вообще могло возникнуть понятие «материя»? Получает ли человек через какой-то орган внешних чувств какое-либо ощущение, которое свидетельствовало бы о наличии не конкретных вещественных предметов, чьё существование для обычного сознания несомненно и не вызывает поэтому вопросов, а именно некоей субстанции, называемой «материя», которая является де основой всех вещей чувственного (т. е. фиксируемого органами внешних чувств) мира? Никакого такого ощущения, свидетельствовавшего бы о наличии «материи» как субстанции, никакой орган внешних чувств представить не может. Иногда указывают на осязание как на такой орган, который якобы способен зафиксировать наличие той реальности, которую и можно назвать «материей». Но осязание через свои ощущения фиксирует только различные виды «непроницаемости» предполагаемой (разумом!) «материи». То есть, «непроницаемость» может мыслиться (опять же мыслиться, а не ощущаться!) только как свойство предполагаемой разумом «материи», а не её сущность. А ведь вопрос ставится о сущности материи, а не о её свойствах. На этот вопрос средствами сенсуалистической гносеологии, т. е. посредством ощущений и представлений (= воспоминаний об ощущениях), ответ получить невозможно. Откуда же взялось понятие о «материи» у эмпириков, если его невозможно получить через ощущения? Из рационалистической гносеологии! В античной философии сущность материи была усмотрена Демокритом в метафизическом понятии «атомы». Никто же не будет спорить с утверждением, что античный атомизм есть чисто метафизическое учение. Ведь в античную эпоху никто ни одного атома не видел и не осязал. Как и в Новое время, кстати сказать. Но в Новое время атомизм прочно укрепился среди ученых-естественников, во-первых, не как эмпирическое обобщение, опирающееся на факты якобы эмпирически несомненного существования атомов (таких фактов нет), а как гипотеза, единственная среди других гипотез, которая способна обосновать непосредственные физико-химические научные исследования (так считал, например, Дмитрий Менделеев), а во-вторых, как обоснованная математическими доказательствами, сформулированными английским химиком Дальтоном (1766–1844), теоретическая необходимость. То есть, атомизм нового времени понимается или как «гипотеза» (= рациональное предположение), или как «теория» (= рациональная необходимость). Но и то и другое есть рационализм (в разной модальности), а не эмпиризм.

Сущность этого теоретизирования, для напоминания, состоит в следующем. Познавательной единицей является, конечно, только индивидуальное представление, но оно (здесь начинаются аналогии, метафоры и произвольные допущения) от частого употребления теряет чёткость своего рисунка, и поэтому становится пригодным для познавательного обозначения и множества других предметов, имеющих сходство с тем предметом, с которого было получено исходное представление. В результате и получается, что представление по своему происхождению всегда индивидуально, а по познавательной функции оно общее.

В эту цепь попал и