Анатолий Маркуша - НЕТ

Тем временем на аэродром приехал Генеральный конструктор Вадим Сергеевич Севс, примчались его заместители и помощники, несколько позже прибыл заместитель министра. Все собрались в кабинете начальника летной части.

– Докладывайте, – сказал заместитель министра, ни к кому персонально не обращаясь.

– Насколько можно судить по данным внешнего осмотра тележки, причина поломки – технологический дефект литья…

– С этим у вас еще будет время разобраться, – сказал заместитель министра, – виноватых найти успеете и оправдательные документы сочинить тоже успеете. Тут я за вас спокоен. Что дальше будем делать?

– Я полагаю, – сказал Генеральный, – что сажать их придется на фюзеляж. С точки зрения безопасности это наиболее надежное решение.

– Машина, конечно, выйдет из строя по крайней мере на полгода, но что делать? – сказал кто-то из инженеров Севса.

– А экипаж вы хотите оставить на борту? – спросил начлет.

– Вадим Сергеевич, а может быть, все-таки приземлять их на одну основную тележку и переднюю ногу?..

– Сесть они сядут. А потом? Потом стойка без колес ткнется на скорости в землю, машину развернет, и… собирай кости…

- Это надо еще посчитать… Инженеры заспорили.

Заместитель министра спросил у начлета:

- Где сейчас Хабаров и что они делают?

Начлет показал на карте район нахождения самолета и сказал, что, судя по радиодонесениям, Хабаров выполняет основное задание и пока все идет хорошо.

– Сколько они в полете?

– Два часа сорок.

Действительно, пока все шло хорошо. Корабль летел за облаками. Самописцы регистрировали режим за режимом. Штурман опробовал почти все навигационное хозяйство и теперь пеленговался по широковещательным станциям. Радист принимал очередную сводку погоды. Бортинженер фиксировал показания контрольных приборов. Хабаров включил автопилот и, откинувшись на спинку сиденья, опустив руки на колени, думал.

Он знал, что, посадив машину на фюзеляж, не выпуская шасси, непременно выведет корабль из строя. Выведет надолго.

Сажать корабль с выпущенным шасси… Он отчетливо представил себе, как теряется скорость на пробеге, как чертит по бетону стойка, высекая искры, как она, словно плуг, врезается в землю… Может, конечно, и обломиться раньше, чем корабль развернет, но кто поручится, что обломится?..

Летчик поглядел за борт. Сизые, тяжелые облака висели чуть ниже. Разрывов в облаках почти не было.

Хабаров позвал инженера.

– Акимыч, электросхема уборки и выпуска шасси у тебя есть?

– Есть.

– Покажи.

Болдин подал ему схему, и летчик принялся ее изучать.

А машина шла по заданному курсу, и самописцы чертили то, что им положено было чертить, и экипаж трудился так, как предусматривало полетное задание.

На земле продолжали совещаться.

– При всех условиях перед приземлением надо эвакуировать экипаж – штурмана и радиста обязательно, – это говорил начальник летной части.

– Мы тут посчитали, Вадим Сергеевич, и выходит интересная штука: если они сядут с выпущенным шасси и будут достаточно энергично пользоваться тормозами, стойка не должна сломаться, она подогнется и станет как лыжа. – Это докладывал инженер из группы шасси.

– Чистая афера! – мрачно сказал начлет. – Обламываться на взлете ваша стойка тоже не должна была, а почему-то обломилась. Откуда ж вы знаете, что на посадке она подогнется да еще как лыжа?

– Мне кажется, что рекомендаций экипажу у вас нет, – сказал заместитель министра, – так, может быть, запросим самого Хабарова: какие у него соображения? Связь есть?

– Есть, – сказал начлет.

Заместитель министра взял микрофон и, пренебрегая позывными, передал открытым текстом:

– Хабаров, у микрофона Плотников, как дела, Хабаров? В динамике слегка свистнуло, прошуршало, и раздался голос Хабарова:

– Здравия желаю, Михаил Николаевич, пока дела идут по программе. Выключение двигателей производить не будем. Об остальном, если не возражаете, доложу минут через тридцать пять – сорок.

– Мы тут для вас, Виктор Михайлович, кое-что посчитали и еще считаем…

– Мы тоже считаем, Михаил Николаевич, я доложу…

На электросхеме уборки и выпуска шасси летчик начертил два значка – кружок и крест. Подозвал Болдина и, тыкая пальцем в синьку, сказал:

- Насколько я понимаю, Акимыч, если вот здесь перерубить цепь, а тут закоротить концы напрямую, то вся ветвь правой стойки обесточится. Так? Только не спеши. Если так, мы переведем кран выпуска вниз и получим: левая стойка выйдет, передняя тоже выйдет, а правая останется на замке. Больше мне ничего не надо. Держи, проверь как следует и скажи: можешь ты такую штуку проделать или не можешь.

Василий Акимович забрал схему и, усевшись за своим столиком, стал проверять соображения Хабарова. Потом он вскрыл панель распределительного щитка и принялся колдовать над контактами. Минут через пятнадцать инженер доложил:

- Готово. Правая стойка обесточена.

– Вадим, – сказал Хабаров штурману, – давай курс домой, давай остаток горючего.

Виктор Михайлович выключил автопилот и развернул корабль к своему аэродрому.

В это время Генеральный конструктор говорил заместителю министра:

– Взвесив все привходящие обстоятельства, Михаил Николаевич, я думаю, что экипаж с борта надо действительно эвакуировать, штурмана и радиста безусловно, а бортинженера – на усмотрение Хабарова; посадку производить с убранным шасси на грунт, левее взлетно-посадочной полосы…

– Видимо, вы правы, Вадим Сергеевич, но давайте все-таки послушаем Хабарова. Послушаем, а потом уж будем приказывать.

– Экипаж надо обязательно выбрасывать, – сказал начлет, но ему никто не ответил.

– Акробат, Акробат, Акробат, я – Гайка, нахожусь на подходе. Видите меня? – и, не дожидаясь ответа, Хабаров продолжал: – Я решил производить посадку на основную и переднюю стойки. Прошу на конец полосы подкинуть машину техпомощи. Как поняли? Я – Гайка, прием.

Еще прежде чем собравшиеся на земле сумели до конца оценить решение Хабарова, машина его показалась на посадочной прямой. И тогда все увидели: левая нога шасси выпущена, передняя – выпущена, правая стойка втянута в гондолу и плотно прикрыта щитками.

Летчик осторожно выровнял машину, подвел ее к бетону и коснулся земли левой тележкой. Корабль медленно терял скорость. Летчик держал штурвал выбранным на себя до отказа. Теперь ему надо было сделать все вовремя – ни секундой раньше, ни секундой позже. Как только Хабаров почувствовал, что носовое колесо чиркнуло по бетону, он скомандовал инженеру:

– Вырубай левые.

И инженер выключил оба левых двигателя.

Машина плавно пошла в левый разворот. Правое крыло все еще летело над землей, но оно должно было вот-вот потерять силу и начать опускаться.

– Вырубай правые, – скомандовал Хабаров.

Машина сошла с полосы. Летчик затормозил левые колеса и тем ускорил разворот. Правое крыло тихонько опустилось и зачертило по снегу. Еще, еще, еще немного продолжался разворот, наконец кончик консоли увяз в сугробе.

Экипаж вышел из самолета и первым делом ринулся к правой плоскости.

Инженер перечислял:

– Помят посадочный щиток, деформирован конец элерона, разбит плафон навигационного огня. Кажется, все.

– Если действительно все, – сказал летчик, – то это копейки, Акимыч. Пошли докладывать начальству.

Но идти им никуда не пришлось. Начальство уже прибыло к месту приземления. И заместитель министра жал руки членам экипажа, и Генеральный конструктор со странным вниманием заглядывал им в глаза и говорил какие-то совсем неделовые слова. И радостно шумел Углов:

– Ну, машина! Ну, зверь! Все может вытерпеть. Что я тебе говорил? А? Теперь веришь, Виктор Михайлович, чувствуешь?

Потом они остались вдвоем: Генеральный и летчик.

Вадим Сергеевич выглядел как после тяжелой болезни: кожа на лице землисто-серая, глаза ввалились и поблекли, каждая морщинка проступила так четко, будто ее процарапал не по разуму старательный ретушер.

– Дайте сигарету, – сказал Генеральный.

– Вы же бросили курить.

– Не жадничайте и не воспитывайте меня, Виктор Михайлович.

Хабаров протянул пачку "Примы". Вадим Сергеевич взял сигарету, сунул в рот, но прижечь забыл.

– Ругаете? И правильно. Дошли – колесами разбрасываемся. Черт знает что! Этого я никак не ожидал, в мыслях ничего подобного не держал…

– Вадим Сергеевич, а почему вы не спрашиваете, какое общее впечатление оставляет машина?

– Общее впечатление? Причем тут общее впечатление?..

– Притом. Машина-то получилась хорошая, даже очень хорошая. Правда, в заключение я запишу замечаний больше, чем Углов, но в принципе я совершенно уверен – этому аппарату жить долго.