Катрин Сильги - История мусора.

Вынужденные вывозить грязь и нечистоты за пределы мест общественного пользования, владельцы придорожных домов зарывали их у себя в саду или эвакуировали бочками в одноколках, запряженных ослами или быками, которые на челночный манер сновали между городом и ближней сельской местностью. Но подобные здоровые начинания, имеющие целью очищение территории, постепенно сходили на нет: лень и дурные привычки повсеместно брали верх. Во времена Людовика Святого мессир Жан Сарразен, назначенный парижским дорожным смотрителем, издал постановление, гласившее, что отныне и впредь улицы должны очищаться, если по сему поводу будет выпущено и «публично оглашено» соответственное распоряжение. Схожий обычай практиковался в деревнях до начала Второй мировой войны.

В 1348 году, когда от бубонной чумы полег значительный процент парижан, вспомнили о канувших в почти полное забвение трудах греческого врача Токса-ра, избавившего Афины от этой напасти, добившись, чтобы убрали все отбросы из города и кропили улицы вином. Появился ордонанс парижского прево, снова призывавший домовладельцев подметать перед домами и способствовать вывозу грязи и бытовых отходов в предусмотренные места: «Владельцы бочек на телегах, носильщики корзин на ремне через плечо или за спиной готовы выносить указанный строительный и прочий мусор в приличествующие места, а ежели кто воспротивится, будет принужден заплатить Королю, нашему повелителю, десять су пени». Впрочем, и это установление мало кто спешил применить на практике.

Множество парижан освобождалось от отбросов, просто сбрасывая их в Сену. Вот почему другой ордонанс, оглашенный уже торговым прево, запрещал бросать в реку, равно как и в ее рукава, грязь или навоз под угрозой пени в шестьдесят су. Санкции становились все более суровыми: тюрьма с ограниченным рационом хлеба и воды и даже (после 1395 года) «веревка или позорный столб». Однако даже такие угрозы нисколько не напугали ослушников, продолжавших нарушать указы без зазрения совести.

В этом безнадежном противостоянии первыми капитулировали власти. Людовик XII в 1506-м постановил, что отныне и впредь уборкой мусора в столице и его эвакуацией займутся непосредственно королевские чиновники. Начало эпохи Возрождения отмечено, следовательно, созданием службы уборки городской грязи, чья деятельность будет финансироваться специальным налогом, учрежденным несколькими годами позже. Таким образом, повинность в ее натуральной форме заменена денежным эквивалентом. К данному налогу впоследствии прибавится другой, связанный с необходимостью наладить осевое освещение улиц, «дабы очистить столицу от нежелательных людей, которые используют темное время для того, чтобы множить свои преступные дела». Все эти поборы получили наименование «налога на грязь и фонари». Полицейские комиссары кварталов собирали буржуа, организуя поход против отбросов. Они делили подушно сумму сбора и назначали выборных лиц, которым предстояло ее собирать. Однако новый налог вызвал всеобщее недовольство, и вскоре ордонанс 1506 года канул в забвение.

Чтобы оздоровить Париж, Франциск I, вспомнив предыдущие установления, предпринял новые попытки. Он предписал использовать особые корзины для мусора, а не оставлять его кучами в общественных местах. После чумной эпидемии 1562 года, унесшей в одном Париже 25 000 жизней, был выпущен ордонанс, требующий подметать у крыльца перед прохождением одноколок, а выметаемый сор, отбросы и прочие нечистоты оставлять в корзинах. С тех пор возник обычай звоном колокольчика оповещать жителей о приближении возчиков грязи. Он исчезнет только в 1919 году, с распространением автомобилей для сбора мусора. Для финансирования возобновленного сбора мусора ввели особую подать, Сюлли поручил ее взимание специальному подрядчику, бравшемуся за поддержание чистоты улиц, Реймону Веделю, прозванному Цветочек. Но когда последний попробовал собрать новый налог, это вызвало бунт, и Ведель вынужден был оставить попечение. Другие предприниматели попытались заступить на его место, но натолкнулись на такое же сопротивление. Таким образом, приватизация сбора отходов потерпела неудачу. Сюлли смирился и взвалил взимание налога на самого себя.

«Король-солнце» отметил, как и его предшественники, что улицы по-прежнему тошнотворны и грязны. И в свою очередь принял меры. Эдикт 1666 года предписывал повременной порядок сбора нечистот. Колокольчик Мэтра Фу-фу раздавался каждое утро, в семь часов летом и в восемь — зимой, напоминая, что пришла пора выставлять за дверь выметенный из дома сор. Когда время сбора истекало, Мэтр Фу-фу имел право наложить денежный штраф на тех, кто пренебрегал распорядком. Несмотря на расторопность Никола де Рейни, ведавшего городской полицией и ответственного за проведение в жизнь данного эдикта, нечистоты продолжали скапливаться в этом «просвещеннейшем городе Европы». В 1697 году д’Аржансон, новый глава полицейского ведомства, докладывал, что «днем и ночью жители квартала Сен-Дени до сих пор отправляют за двери и окна всю грязную воду, сор, кухонную грязь и содержимое ночных посудин в жидком и твердом виде».

Оздоровление городского воздуха становится в эту эпоху постоянной заботой властей. Очень поощрялось удаление отбросов и мытье улиц большим количеством воды, однако последней жестоко не хватало. Париж располагал только шестью десятками «фонтанов» (оборудованных источников воды). Водоносы забирали оттуда воду и разносили по домашним хозяйствам за плату. Когда вода в «фонтанах» иссякала, воду обильно брали из Сены.

В последней трети XVIII века зарождавшееся гигиеническое направление стало обращать внимание на новые признаки ухудшения здоровья населения и сокращения жизни. С этих пор здоровое и чистое тело, а также вычищенное и проветриваемое помещение стали частью кодексов хорошего семейного поведения. Презрение к отбросам и чувство стыда при виде грязи все больше и больше одерживают верх над прославлением грязи как основы плодородия и терапии (эта тема, например, часто предлагалась на литературных и художественных конкурсах). Аббат Бертолон предложил возложить труды по очистке улиц на нищих. Пьер Шове рассматривал возможность привлечь для этого бедных, увечных и стариков, каковые таким образом восполнят если не полностью, то частично расходы общества на их содержание. Лавуазье советовал раздавать нуждающимся метлы и оставлять им в пользование тележку, запряженную ослом или лошадью, чтобы они очищали город от мусора и свозили его в места складирования.

Социальные реформаторы надеялись в один прием освободиться и от нечистот, и от бродяг. «Ох, если бы лопата мусорщика могла бы в единый короб отправить все те грязью пропитанные души, от коих гниет общество, и вывезти их подальше от города, какое бы это было счастливое приобретение и какую бы выгоду извлекли из сего блюстители порядка!» — писал Пьер Шове в «Опыте об очищении Парижа». В своих прожектах они брали пример с других европейских городов. В Брюгге мусор убирали старики: муниципалитет предоставлял тележки тем, у кого не было средств их приобрести. В Берне очисткой больших дорог занимались каторжники. «Каждое утро они влекли по улицам большие четырехколесные телеги, будучи прикованы к их дышлам, — пишет об этом Мерсье. — На более длинных и тонких цепочках у телег шли осужденные женщины. […] Половина их подметала улицу, другая сгребала нечистоты и отправляла их в телегу».

Как и большинство городов, Париж в конце концов доверил сбор селянам, которых очень устраивали городские отходы, или предпринимателям, имевшим в своем распоряжении запряженные лошадьми одноколки, возчиков и приданных им в помощь «подбирал». Нечистоты отгружались в обширные выгребные ямы. В некоторых кварталах разрешения на уборку улиц и дворов выдавались с открытых торгов. К армии из ста двадцати телег эвакуаторов грязи прибавлялись тележки окрестных крестьян, которые увозили часть отбросов, считая их превосходным удобрением. Ежедневный сбор отходов был налажен только в общественных местах, посещаемых множеством людей. В прочих он производился с интервалами от двух дней до месяца.

Собиратели грязи заполняли короба своих одноколок деревянными лопатами, сплошь и рядом обрызгивая прохожих. Мерсье писал: «Они перевозят короба, полные черноватой жидкости […], та постоянно подтекает, и через щели повозка отдает мелкими частями то, что в нее загрузили разом. Лопата, метла, веник, человек и его экипаж — все одного оттенка, и можно бы сказать, что они жаждут окрасить в тот же цвет каждого, кто проходит мимо […]; вот вы доверчиво огибаете неподвижное колесо, но тут через телегу пролетает шмат отбросов и падает прямо вам на голову».

Правительственные предписания, как правило, не могли поколебать наплевательское отношение горожан. Королевские декреты об оздоровлении городской обстановки оказывались не более чем благими мечтаниями. В 1782 году врач Жак Ипполит Ронес заметил, что «немало эдиктов, приказов, ордонансов касаемо подметания улиц было выпущено в свет за три последних века, однако никогда закон не исполнялся столь нерадиво». А Луи-Себастьен Мерсье сожалеет, что парижане так эгоистичны: выходит, они еще недостаточно погрязли в отбросах, чтобы реагировать: «Буржуа опасается самомалейшего налога, ибо по опыту знает, что со временем он распухает и округляется, а потому намерен вовсе не платить. Можно, конечно, ожидать, пока упрямец по уши погрузится в смрадную жижу, тогда он поднимет крик. Тут уж он подчинится добровольно, станет сам вносить плату за подметальщиков, каковые, сдается мне, совершенно необходимы».