Владимир Красиков - Насилие в эволюции, истории и современном обществе

Третий вариант, уже скорее «мягкого», генетического детерминизма в объяснении агрессии, разработан в современной синтетичной теории под названием «эволюционная психология».3 Ее суть: у людей, как и у любых других животных, есть сформировавшиеся в ходе эволюции поведенческие предрасположенности, которые суть результат многопоколенных адаптаций.4

Важнейшее отличие эволюционно-психологических интерпретаций «агрессивности» от многозначного лоренцовского «побуждения» – артикуляция того, что передается. Агрессивность – одна из важнейших человеческих этограмм, набор типичных для вида программ поведения, имеющих общую адаптивную функцию и свойство накапливаться в поведенческом репертуаре. Будучи именно «программой», а не просто вырабатываемой «энергией», агрессивность включает в себя свои собственные механизмы, варьирующие силу проявления в зависимости от наличных средовых условий.

Негенетические теории агрессии характерны прежде всего для психологов (Фрейд и классический психоанализ здесь скорее исключение) и социальных мыслителей. Общим является понимание агрессивного поведения как в основном производного либо от «психоистории» индивида, либо от социокультурных воздействий. Представляется, что здесь можно говорить о 4 моделях.

Так, абстрактные модели социально-психологических объяснений сформулированы философствующими представителями второй волны психоанализа (Э. Фромм) и культурными антропологами (Ф. Боас, М. Мид, М. Д. Херсковиц).

Спекулятивно-метафизическая модель агрессивности у Фромма продолжает традиции фрейдистского «мифологического теоретизирования» – создания идеологически привлекательных (гуманизм), но эмпирически не подтверждаемых концепций. Основной тезис Фромма: большинство людей от природы предрасположены к добру, к сохранению и культивированию жизни. Они – биофилы, стремление к жизни преобладает у них над стремлением к смерти и агрессивность у них имеет «доброкачественный характер», т. е. они если и совершают акты агрессии, то в ответ на причиненный ущерб, зло со стороны других. Тогда почему же находятся те другие, кто причиняет зло? Фромм отвечает на этот вопрос двояко: во-первых, всегда есть небольшое количество генетических аномалий среди людей – некрофилов, по сути не-гуманоидов, одержимых беспричинной злобой и желанием разрушать всё живое (садисты, маньяки, диктаторы и пр.); во-вторых, и это главное, общество, несправедливые социальные порядки ожесточают людей, иссушают их изначально любвеобильную природу. История совратила человека, – делает неутешительный вывод Фромм, – потому-то он и допускает к власти над собой некрофилов.

Представители культурного релятивизма (Ф. Боас, М. Мид, М. Д. Херсковиц) придерживаются сходного мнения: культура, являясь исходной (видовой) средой обитания, приобретает самостоятельную, надындивидуальную, эволюционно-историческую формирующую роль – своего рода функцию «мирового разума» Гегеля. Являясь средним вектором сложения миллионов, миллиардов действий, поступков, побуждений, целей и мыслей разных социальных единиц, она (культура) обретает собственную жизнь, собственные законы, которые затем управляют людьми, когда-то создавшими ее, изменяет пластичную природу человека. Так, М. Мид, прожившая долгое время среди разных народностей Самоа и Новой Гвинеи, приводит примеры5 двух совершенно разных жизненных стилей народов, живущих практически в сходных условиях, но имеющих качественно отличные стили поведения – коллективистско-альтруистический и индивидуалистскоагрессивный. Потому каннибализм, кровавые человеческие жертвоприношения, геноцид, диктатуры имели каждый раз резонное, культурно-прагматическое происхождение и обоснование, – вторит Мид М. Д. Херсковиц. Нет ничего предопределенного – так уж получилось в реальной динамике культурного развития, и ценностные суждения здесь просто неуместны.

В психологических науках главенствуют две модели негенетического объяснения человеческой агрессивности: фрустрации и научения. Общее между ними в том, что, во-первых, они считают агрессию и насилие следствием прежде всего внутренних, а значит лишь индивидуальных, душевных процессов, которые детерминируют социальное поведение; и, во-вторых, хотя агрессия и насилие «субъективны», они отнюдь не самостоятельны, не самородны, напротив, представляют собой лишь ответные реакции, акты приспособления к неблагоприятным внешним обстоятельствам.

Теории фрустрации6 рассматривают агрессию как побуждение, но не врожденное (накапливающаяся энергия), а в виде реакции на какую-либо депривацию организма или блокировку его отдельных побуждений. Неудовлетворенность, негативное раздражение порождают различные модели поведения, и агрессия является одной из них. Снятие блокировки, освобождение от гнета лишенности позитивны, потому-то агрессивные акты зачастую дают катарсический эффект. Существуют как внешние посылы к агрессии в виде средовых стимулов, связанных с актуальными или предшествующими факторами,7 так и внутренние – как возбуждения, раздражения симпатической нервной системы: учащения пульса, повышения потоотделения и артериального давления. Таким образом, хотя и нет врожденной предрасположенности к агрессии, однако фрустрирующие условия невозможно устранить и, тем самым, всегда есть неиссякаемый источник агрессивных посылов.

Прежний опыт агрессии приводит, в свою очередь, к образованию новых когнитивных связей в виде паттернов агрессивного поведения, которые уже потом могут автоматически, и не всегда адекватно, включаться в ответ на вновь возникающие провоцирующие посылы среды, пусть и незначительной силы.

Теории социального научения8 утверждают, что агрессия – специальное социальное поведение, которое усваивается и поддерживается. Агрессия как метод решения своих проблем, завоевания и удержания своего статуса в самых разных ситуациях представляет собой сложный поведенческий комплекс, включающий в себя как «техническую»,9 так и «ментальную»10 стороны. Агрессии, таким образом, научаются через стимулы (поощрение, социальное одобрение и статус) и через наблюдение (викарное обучение).

Третья группа моделей агрессии представляет собой попытки компромисса между генетическим и психическим (социокультурным) детерминизмами. Как правило, это построения разной степени эклектичности, принадлежащие специалистам-нетеоретикам, пытающимся выработать свое понимание агрессивности для решения своих конкретных дисциплинарных задач. Вместе с тем в их работах часто можно встретить интересные разработки, отталкивающиеся от конкретного опыта. Так, кинологи,11 сопоставив имеющиеся классические подходы с наблюдениями агрессивности собак, пришли к выводу, что агрессия – неспецифическая, в ряде случаев вспомогательная мотивация, обслуживающая потребности организма в сочетании со специфическими мотивациями, удовлетворяющими специфические потребности (голод, сон, размножение и пр.).

Таким образом, модели объяснения агрессивности у животных и человека располагаются вокруг водораздела таких ее характеристик, как «врожденное (ригидность) – благоприобретаемое (пластичность)». Это генетические модели – инстинкта к смерти (Фрейд), агрессивной энергии (Лоренц), эволюционная человеческая этограмма (социобиология, эволюционная психология) – и негенетические модели – социально-исторического извращения (Фромм), культурного артефакта (культурный релятивизм), фрустрации (Беркович, Зильманн), научения (Бандура).

Сопоставление двух ключевых подходов в понимании агрессии, генетического и негенетического, подталкивает непредубежденных исследователей – а это, как правило, не теоретики, а именно практики – всё же к компромиссному варианту как более предпочтительному. И не только по резону преимуществ «золотой середины», которую на самом деле почти нереально обрести без невольных перекосов в ту или иную сторону. Очевидны явные методологические недостатки обоих подходов.

Этологический и эволюционный подходы по определению телеологичны и холистичны. Другими словами, здесь изначально как бы заданы надындивидуальные, видовые «цели» (выживание для успешной передачи своих генов далее), которым, в конечном счете, подчиняется большинство живых существ. Это верно, но опять-таки «в конечном счете». Этологи и эволюционисты похожи на экономических материалистов, везде видевших свой последний фактор. Но человек, не будучи, конечно, способным жить вне удовлетворения своих материальных потребностей, всё же не живет ими – они лишь средства для жизни, ценной самой по себе. Также агрессия у животных и человека – тоже более средство, неспецифическое поведение, которое в ряде случаев обеспечивает успех в действительно специфичных формах поведения: питании, размножении, гедонизме (наслаждении жизнью от успешности, любознательности, комфорта и т. п.). Тяга к холизму, объяснению поведения индивидов через целое, видовые паттерны, а то и абстрактную «эволюцию», приводит к забвению индивидуального фактора жизни, проявляющегося в инстинкте самосохранения и в стремлении к гедонизму. Живое существо – не просто видовым образом запрограммированное зомби и звено сконструированной спекулятивными умами грандиозной цепочки эволюции, озабоченное лишь успешной дупликацией своих генов. Не следует забывать, что инстинкту размножения противостоит, уравновешивая, ограничивая его с разной степенью успешности, инстинкт индивидуального самосохранения, который всегда индивидуализирован. Появление общества, культуры значительно усложняет картину, написанную лишь при помощи эволюционных принципов, и совсем уже запутывает дело автономизация духовной жизни.