Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков

Идёт. Прошелестел мимо пыльным подрясником. Илья заметил под ним широкий нос тяжёлого сапога. В такую жарищу сапоги… Взглянул на свои новые итальянские кроссовки — в них нога как барыня… Бедный старец…

— Ну, заходите по одному.

Конопатый вскочил. Зачем-то откашлялся.

Старец оглядел очередь, встретился взглядом с Ильёй и поманил его пальчиком. Конопатый сел. Отвернулся.

…А катер уже сбавлял ход. На пирсе стояла матушка отца Петра, махала рукой и вытирала платочком слёзки.

— Ну, Пенелопа, дождалась! Санька тебе подарков припас, дома, дома… А ты, командировочный, везёшь подарки своей Богом данной жене Дарье?

Илья опустил глаза. Промолчать нельзя.

— Везу. От старца Михаила. Мою жену зовут Виктория.

Отец Пётр то ли не расслышал про Викторию, то ли сделал вид.

— Отец Михаил на Афон приезжал? — ахнул он, — вот тебе раз, не сподобился, по грехам. Любит тебя, Бог, Илья, раз такую встречу послал.

А матушка, та навострила ушки.

— Илья, а жену вашу вроде как Дарья звали. Я ещё говорю, а у нас младшенькая…

— Мать, — резко перебил её отец Пётр, — молись. С отцом Михаилом по святой афонской земле вместе ходили. Такой старец…

Всё он расслышал.

Матушка перекрестилась.

Вика испекла торт. Она любит радовать детей. Торт удался на славу, коржи пропеклись, начинка не растеклась. Оставшимся кремом Вика нарисовала на торте весёлую рожицу и назвала торт «Чебурашка». Дети то и дело заглядывали на кухню, принюхивались.

— Имейте терпение, уже скоро.

В тот самый момент, когда торт занял законное место в центре стола, когда Гриша протёр чашки и не одной не разбил, когда Анечка аккуратно разложила возле каждого блюдечка по салфетке, и они прочитали перед едой «Отче наш», в дверь позвонили.

Вика слегка испугалась. Дети притихли. Кто это? Илью никто не ждал, дело шло к вечеру, а он к вечеру обычно уходил. Но это был Илья. Загорелый, подтянутый, как с курорта. С дорожной сумкой.

— Вика, это я, здравствуй…

Вика смотрела на мужа, какой-то он другой. Обычно спрашивал о детях и проходил в детскую. Сейчас задержался в прихожей, стоял, не решаясь пройти дальше. Вика всё гадала, что изменилось в Илье, а Илья всё стоял в прихожей. Спохватилась:

— Проходи, у нас торт сегодня.

— «Чебурашка»! — закричали дети, — мама его варёной сгущёнкой намазала, и рожица, мама кремом…

Налила Илье чай. У неё дрожали руки. Когда чего-то ждёшь, это всегда случается внезапно. Парадокс. Она ждала мужа, ждала, и ждать устала. А он взял и пришёл. Если бы не дети, Вика бы слова не проронила, так растерялась, но дети галдели наперебой. Ссорились и мирились, делили торт и рассказывали новости. Но вот их сморило. Вика посмотрела на часы, ахнула. Так долго Илья не задерживался никогда. Голова у неё шла кругом, мысли путались.

Пошла укладывать детей. Илья остался на кухне. А когда дети заснули и, хочешь не хочешь, надо выходить из укрытия, она вскинула глаза к иконе в изголовье детей. С единственной мольбой — дать ей силы. Илья сидел прямо, к чаю не притронулся.

— Ну вот, угомонились, наконец, — Вика не знала, что сказать, нервничала.

— Выросли… — Илья тоже смущён, — у Гриши какой сейчас размер ноги?

«Какая разница, Илья, ты ему, что ли, ботинки, покупаешь», — подумала. Как тошнота подступало к сердцу раздражение, пока только обозначилось, а может, и вообще показалось. Не ответила, Илья не переспросил.

— Налей чаю, остыл, — попросил он жену и тихо, виновато добавил, — я мириться пришёл.

Из каких таких стылых погребов выскочила так долго хоронившаяся Викина обида? Почувствовала — есть чем поживиться. И, нос по ветру, в Викино сердце. Фраза была уже давно заготовлена. Ночью разбуди — скажет: «Нечего нам с тобой делить, у нас дети. Возвращайся домой, Илья…»

Вот и пришел её час. Самое время.

— Илья…

И произносит Вика (или не Вика?), а из глаз искры, если бы не сощурилась, прямо в Илью колючими, обжигающими иголочками:

— Нагулялся? Решил размером Гришиной ноги поинтересоваться? А как я тут одна колготилась, поинтересоваться не хочешь?

Что ты несёшь, Вика? Остановись. Не стыдись быть слабой, именно сейчас ты нужна Илье слабая, чтобы он мог стать рядом с тобой сильным. Но между языком и сердцем сомнительная дружба. Сердце серьёзно, язык подловат, и пока серьёзное сердце осмыслит, подловатый язык ляпнет и не поморщится.

— Детей бросил! Приходящий папа! Играешь с ними, а сам на часы смотришь, как бы не переиграть, лимит, уходить пора. В окошко им машешь, до новой встречи!

Схватила чашку, в которую налила Илье чай, сделала большой, жадный глоток. Кипяток! Закашлялась.

Илья встал. Бледный. Вика, у тебя ещё есть минута. Одна минута. Время пошло.

— Мама, пить! — донеслось из детской.

Вика рванулась на зов. С пустыми руками. Вернулась, налила чай, положила лимончик, кусочек сахара. Попробовала. В самый раз.

— Отнеси Анечке, — попросила Илью.

Илья ушёл, а она схватила бутылку со святой водой, плеснула в ладонь, умылась. Илья вернулся.

— Прости, — сделала решительный шаг навстречу, — прости. Я приготовила тебе другие слова, а эти — сами… Не углядела. Прости.

— Какие слова ты приготовила?

— Нечего нам с тобой делить, у нас дети, возвращайся домой, Илья.

Илья протянул к Вике руку. Хотел обнять. Но — не обнял. Вика поняла — между ними стоит Даша. И ещё долго будет стоять. Но терпи, Виктория, терпи. Она наберётся терпения. Она ведь сильная, это сегодня — понесло… Главное произошло — Илья вернулся. Но сколько всего предстоит ещё пережить. Впереди самое трудное. Жить — как продвигаться по минному полю, глушить обиды, не замечать проколы Ильи, помочь ему почувствовать себя настоящим главой семьи, в которой его понимают и берегут. Она всё одолеет. С Божией помощью. А ещё у неё есть отец Леонид. А ещё есть Даша, которая верила, что Илья вернётся. «Ему только надо помочь…» Вика запомнила эти слова.

Говорили до утра. Сколько всего рассказали друг другу. Илья — об Афоне. Вика ахала, крестилась, лила благодатные слёзы.

— Ты знаешь такого старца, отца Михаила?

— Кто же его не знает? Его вся православная Россия знает.

— Я встретился с ним на Афоне. Мы долго говорили.

— Илья, ты что-то путаешь. Старец Михаил! Да к нему не попасть…

— А я по знакомству. Он меня без очереди, бороду пригладил, пальчиком поманил: «Иди, Илья, иди, сейчас ты у меня за всё получишь…»

Вика смотрит с недоверием.

— А ещё подарочек для тебя передал. Но это потом…

Чудны дела Твои, Господи. Афон, отец Михаил.

Подарочек. От отца Михаила?!

Рассвет на Москву спустился без опоздания. Рассветы и закаты вообще никогда не опаздывают. Божие устроение не терпит никакого сбоя.

Вика постелила Илье в детской. Он благодарно посмотрел на жену. Да, Илья, да, я всё понимаю. Между нами Даша. Я потерплю. Всё-таки, что это за девочка такая? Стоит между мной и мужем, и мне же ещё помогает вернуть его детям. Завтра надо ей позвонить. Сказать, что Илья дома.

Илья вернулся. Звонила Вика. Илья вернулся… Вот и есть у тебя повод для истиной радости, странная девочка Даша, гимназистка и воин, кремень и ромашка, победитель и поверженный солдат. Радуйся. Радость единственное лекарство, способное исцелить твой недуг. Вот и радуйся. За радостью в аптеку ходить не надо, её надо только покликать, и она отзовётся. Не сразу. А ты кличь и кличь. Стучащему отворяют, просящему подают. Радость звякнувшей монеткой под ногой удивительна. Не ждал её, не рассчитывал на неё. А радость вымоленная… Зависть старателю, который моет и моет песок в ожидании сверкнувшей золотой искорки. Твоя радость вымоленная, Даша. И есть ли достойная цена твоему золоту?

Вот и сейчас. Илья вернулся к детям. Жалость к себе уже не та, она как росток, высаженный в скудную почву, хилая, бледная, никакая. Но тянется, настырная, а вдруг зацеплюсь, вдруг опора подвернётся, а по опоре — только задай направление. А опоры и нет. Да, Илья вернулся, семья сохранилась, дети при папе, Гриша, наверное, петушком прыгает, папа дома, папа его, а не какой-то чужой тёти Даши. Анечка липнет к нему с одной стороны, Гриша с другой, хорошо, что две руки, каждому — без обиды. Радость, истинная радость. Ни с какой другой несравнимая. Правда, удержать её в себе непросто, но ведь нам никто этого не обещал. Непросто всё, что значимо. Трудно всё, что хочет быть настоящим.

Ещё один рассвет — с радостью. Это значит — успеть открыть глаза и сказать:

— Я радуюсь, семья сохранилась.

Илье она запретила о себе напоминать и этим перекрыла последнюю лазейку вражьему жулью.

— Можно хоть иногда звонить, голос твой услышать?

— А тебе зачем мой голос? Слушай голоса детей и жены.