Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков

— А тебе зачем мой голос? Слушай голоса детей и жены.

Это она с расчётом. Пусть Илья лучше обидится, чем станет цепляться за соломинку. Она любит его. Это её право, истреблять из сердца любовь — это уже садистские методики. Она не станет этого делать. Она сохранит эту любовь, но не позволит ей диктовать Даше свои условия. Условия любви безрассудны, от них голова кругом идёт, а Даша не имеет права принимать безрассудные условия. Горький опыт за плечами. Когда уговорили, и приняла, когда царапало, но думала, притерпится. Опыт и даётся затем, чтобы делать выводы.

Даша вышла из храма и зажмурилась от яркого солнца. Входило в пору долгожданное лето. Птицы наперебой пели над ухом, на большой круглой клумбе алели маки. Ветер медленно их качал, и казалось, горит посреди церковного двора костёр. Как маков цвет, вспомнила Даша. Так говорят о чём-то красивом. Вот уж действительно, глаз не оторвать. А сбоку, на небольшой горке, перед крестильней, притулилось несколько случайных одуванчиков. Их головки уже успели распушиться и приготовились сорваться и понестись туда, не знаю куда. Даша вспомнила, как отчаянно кричал Гриша: «Полетели!», как убеждал всех, что одуванчики летают.

Даша сорвала одуванчик и дунула на него, что было силы.

— Полетели!

Рядом, на скамейке, сидел полненький, в круглых очках, мальчик. Таких зовут «ботаниками».

— Смотри, одуванчики полетели!

— Ну и что, — буркнул «ботаник».

— А то, что они летают! Тебя, случайно, не Гриша зовут?

— Эдик. А что?

— А то, что одуванчики летают!

Илья, тебе трудно? Ты возвратился туда, откуда ушёл побеждать, но возвратился, не одержав ни одной победы. Ты встретил большую любовь, но она, не успев набрать силу, стала твоим грехом и бедой ближним. Ты не смог осчастливить самую прекрасную женщину на свете, потому что она оказалась сильнее тебя.

Нет, всё не так. Всё намного хуже. Ты узурпировал счастье. Ты решил, что тебе даны особые права на него, а у Вики, у детей, у Даши их попросту нет. Ты возомнил себя центром Вселенной, что мучительнее и глубже твоих страданий нет ни у кого, запутался, и понятия правды и лжи в твоей голове сместились. А ещё ты не верил в промыслительную Божию любовь. Оказывается, самая большая беда — это не когда тебя оставляет любимая женщина, а когда тебя оставляет Бог. Этого, к счастью, не случилось. Тебе был дарован Афон, афонские встречи, старец Михаил. Ты смеялся над «надуманной прозорливостью старцев» и был устыжен. Стыд — это хоть и больно, но полезно. Ты вкусил полезности стыда с избытком. Сегодня нет в тебе ни одной свободной от него клеточки. Виноват перед всеми. Перед Богом. Сколько крутило тебя волчком по земным тупиковым тропам. А Он терпел. Он вразумлял тебя: «Опомнись!» А ты вопил: «Моя любовь! Мои страдания! Моя Даша!»

Петрович, Петрович, никакой он не шеф, он посланный Богом ангел. Как он тебя вразумлял, жёстко, по-мужски, потому что, если ангел хочет дать тебе по морде — ангельское терпение лопнуло. А ты в бутылку полез, тебя, такого исключительного, такого страдающего, не поняли. Охо-хо-хо… Да, Даша сокровище. Никогда тебе её не забыть, хотя она рвёт все нити. Права, права Даша. Так и надо, сразу наотмашь.

Не косметическими ножничками, топором. Но ведь и Вика — личность. Никогда бы не узнать тебе этого, если бы не встреча с Дашей. Значит, встреча с Дашей промыслительна? Конечно. Всё дело в том, что Господь, открывая тебе глаза, тебя проверял. Экзамен ты, Илья, не сдал. С первого раза. Но экзамены пересдают. Тебе помогли пересдать его те, кто умнее, добрее, благороднее.

Вчера Вика сказала:

— Оставь Дашу в покое. Ей так легче. Ты за неё лучше молись.

Вот где спасение. Молитва за Дашу. Молитва грехом не бывает, а через молитву Даша всегда будет рядом. Илья знает, уверен, и Вика молится за Дашу. Вот тебе и любовный треугольник. Все друг за друга молятся.

И Петрович, небось, тоже молится. Хотя, убей, не признается.

— Петрович, ты в Бога веришь?

— Главное, чтобы Он в меня верил, в то, что я не совсем конченый дурак.

Вот и пойми его.

Дети зовут на какую-то поляну, там одуванчики летают, что ли… Гриша особенно приставучий, ещё условия ставит, поедем на поляну, буду кашу есть.

— Вика, что за одуванчики?

— Обыкновенные.

— Надо ехать.

— Надо, раз обещали.

В выходной. Сделаю детям подарок.

— Петрович, а одуванчики летают?

Молчит. Не идёт на контакт. А на рожон лезть опасно.

Вика думала о Даше постоянно. Как она? Несладко ей сейчас. Что бы такое придумать…

— Даша, у меня предложение. Давай встретимся, сходим в кафе, посидим. Нам нельзя теряться, раз Господь свёл.

— Вика, не надо…

— Илья только рад будет, если мы подружимся.

— Вот поэтому и не надо.

— Дашенька, девочка, наверное, не только поэтому…

— Не только поэтому.

— Прости меня, я думала, так тебе будет легче.

— Мне будет легче, Вика, если мы вообще никогда не встретимся. Ваша семья, все вы мне очень дороги, но встречаться нам не надо. Давай договоримся — никогда…

— А в храме?

— Я в другой храм теперь хожу.

— Даша, как я без тебя…

— У нас есть возможность быть всегда рядом. Вы знаете, о чём я?

Вика знает, о чём она. В который раз Дашина зрелость, самодостаточность её удивила. Стойкий оловянный солдатик с наивными глазами Мальвины.

Конечно, им не надо встречаться. Их семья и Дашина жизнь отныне две параллельные прямые, которые никогда не пересекутся.

Вечер. Илья в душе. Гриша стоит у двери ванной с халатом, Аня с тапочками. Вика готовит ужин и слушает «Радонеж».

Вышел. Борода пушистая, в халате похож на доброго деда Мороза. Её красивый, её бородатый муж. Тёплое чувство волной окатило Вику. Она смутилась. Илья долго и нежно смотрит на неё.

— Сегодня буду вручать тебе подарок.

Смутилась совсем.

— Подарок?

— Забыла? Я привёз тебе подарок от отца Михаила. Вот уложим детей, тогда…

Как всегда, дети заснули быстро.

Илья ушёл в комнату. Его не было долго. Вышел в костюме, свежей рубашке, галстуке.

— Ты куда? На ночь глядя…

— Подарок такой, вручать его в халате — преступление.

Вика притихла, особая торжественность момента передалась и ей.

— Ой, я тоже по-домашнему!

Скорей, скорей, там, на плечиках в самом углу шкафа, её вечернее платье. Она надевала его всего один раз, ещё до всего, они ходили с Ильей в Большой театр, слушали «Риголетто». Да, ещё бусы, белый жемчуг. Белое на тёмно-синем.

Вышла. Илья ахнул.

— Вика, да ты у меня красавица…

Илья встал перед Викой почти навытяжку.

— Сегодня особый день. Сегодня я понял, что наша семья… Что нам нужен ребёнок. Да, да, третий, мы раньше говорили с тобой об этом. Но много всего случилось. Отец Михаил передал мне для тебя… передал… — муж протянул Вике крошечный пакетик.

— Что это? — шёпотом спросила Вика.

— Поясок, приложенный к поясу Пресвятой Богородицы. Из монастыря Ватопед, на Афоне. Я не был там, а старец был, и вот… просил передать тебе. Его надо носить и просить…

— Я знаю…

— И просить милостей у Матери Божией. Надень его, давай будем просить…

— Мальчика…

— И назовём его Михаилом.

Красивая, потрясённая стояла Вика перед мужем, бережно держала на ладони святыню. Непостижимым, чудесным образом она вернулась к ней. Та, другая, у Даши. Маленькая тайна двух женщин, которые никогда больше не встретятся. И которую никогда никому не узнать. Её знает только Господь. А раз так, Он, и только Он распорядится ей и наполнит неповторимым светом и их жизнь, и жизнь удивительной девочки Даши, познавшей прекрасную тайну жертвенной любви.

Илья отвернулся к окну, Вика подошла, встала рядом. Она чувствовала плечо мужа, и ей было спокойно. В руке у неё маленький поясок, который наконец-то соединит их жизнь в одну.

— Отец Михаил сказал, что пояс Богородицы привезут в Россию. Но когда ещё это будет…

Под окном резко скрипнули тормоза. Подъехала машина. Громкий говор, женский смех. И стихло всё. До утра.

Летят, летят над землей одуванчики, шлейфом стелятся над российскими просторами. Празднуют час долгожданной вольницы. Их не соберёшь по команде, не заставишь лететь только направо или только налево, или только вперёд. Куда хотят, куда заблагорассудится…

Весело летят. Гриша и Анечка смотрят на их веселье и тоже радуются. Наконец-то они выбрались на заветную поляну, и, оказалось, в самый раз. Тут такое! Кутерьма, сплошная кутерьма. Одуванчики как снежинки, только не тают, и языком их не слижешь, неприятно. А ещё снежинки летят вниз, на землю, а эти стараются сигануть вверх. Уже совсем низко, вот-вот зацепятся сейчас за сухую ветку, да и повиснут до попутного ветерка, а в последний момент исхитрятся и — вверх, и — к небу, вроде как обманули ожидание.