Фрэнсис Коллинз - Доказательство Бога

В действительности аргумент «желаемое за действительное» можно перевернуть. Почему существует такой всеобщий, но присущий лишь человеку голод? Не в связи ли с некоторой возможностью утоления? Здесь опять уместно процитировать Льюиса: «Ничто живое не рождается на свет с такими желаниями, которые невозможно удовлетворить. Ребенок испытывает голод, но на то и пища, чтобы насытить его. Утенок хочет плавать: что ж, в его распоряжении вода. Люди испытывают влечение к противоположному полу; для этого существует половая близость. И если я нахожу в себе такое желание, которое ничто в мире не способно удовлетворить, это, вероятнее всего, можно объяснить тем, что я был создан для другого мира».

Быть может, влечение к священному, универсальный и загадочный аспект человеческого опыта, представляет собой не исполнение желания, а указатель на что-то вне нас? Для чего предназначена «пустота в форме Бога» в наших сердцах и умах, если не для заполнения?

В нашем современном материалистическом мире это чувство легко утерять. В своей замечательной книге эссе, озаглавленной «Как научить камень говорить?», Энни Диллард так пишет о растущей пустоте: «Теперь мы больше не примитивны. Теперь весь мир не кажется нам святым. ...Мы, люди, перешли от пантеизма к пан-атеизму. ...Нелегко исправить тот вред, который мы сами себе причинили, и призвать обратно то, что мы просили уйти. Трудно осквернить рощу, а потом передумать. Мы потушили неопалимую купину и не можем зажечь ее вновь. Напрасно мы чиркаем спичкой под каждым зеленым деревом. Воистину ли было, что ветер плакал, а холмы возглашали хвалу? Сейчас пропала речь у безжизненных вещей нашего мира, а живые говорят очень мало, и то лишь немногим. ...И все же могло быть так, что где движение, там и звук, будто кит разрывает воду и бьет хвостом, а где спокойствие, там и тихий голос. Это Бог говорит из вихря, это старые песни и танцы природы, театр, изгнанный нами из городов. ...Чем мы занимались на протяжении веков, если не попытками призвать Бога обратно на гору или, когда это не удавалось, поймать взглядом отблеск чего-то, что не является нами? В чем разница между собором и физической лабораторией? Разве и тот, и другая не говорят «Здравствуй!»?

Одним из главных камней преткновения для многих серьезных искателей веры становятся чудовищные преступления, совершавшиеся по религиозным мотивам. Практически все религии прошли через это на некоторой стадии своего развития, включая и те, среди основных догматов которых — сострадание и ненасилие. Как же можно стать приверженцем веры, пропо­ведуемой злодеями, видя такие примеры злоупотребления грубой силой, жестокости и ханжества?

На этот вопрос есть два ответа. Первый заключается в том, что во имя веры совершались не только злодеяния, но и выдающиеся подвиги. Церковь (здесь я использую этот термин обобщенно, как обозначение любых структур, созданных для поддержки некоторой религии, независимо от того, о какой именно религии речь) не раз выступала на стороне добра и справедливости, и ее мнение играло решающую роль. Вспомним хотя бы о вкладе религиозных лидеров в дело избавления людей от гнета — от Моисея, который вывел свой народ из рабства, до Уильяма Уилберфорса, сумевшего в конце концов убедить английский парламент в необходимости воспротивиться практике рабовладения, и преподобного Мартина Лютера Кинга-младшего, возглавившего движение за гражданские права в США и отдавшего жизнь за свое дело.

Второй ответ возвращает нас к Нравственному закону и нашей неспособности соблюдать в полной мере его требования. Церковь состоит из падших людей. Прозрачная чистая вода духовной истины наливается в проржавелые сосуды, и потому нельзя считать ошибки, веками совершавшиеся церковью, недостатками самой веры, как если бы вода, а не сосуд, была загрязнена. Неудивительно, что люди, оценивающие истинность и привлекательность религии по поведению какой-либо конкретной церкви, часто не в состоянии вообразить себя в числе верующих. Вольтер, весьма враждебно настроенный по отношению к католической церкви, писал в преддверии Великой французской революции: «Стоит ли удивляться, что на свете есть атеисты, когда церковь ведет себя так отвратительно?»

Несложно найти примеры того, как церковь поощряла дела, идущие вразрез с принципами ее собственной веры. Блаженства, провозглашенные Христом в Нагорной проповеди, оказались забыты, когда христианская церковь в Средние века организовывала жестокие крестовые походы, а позднее — инквизицию в ряде стран. Хотя пророк Мухаммед сам ни разу не ответил насилием своим гонителям, воины джихада, появившиеся еще среди самых первых последователей ислама, а в наши дни совершившие, в частности, атаку 11 сентября 2001 г., создали ложное представление об исламе как о религии, проповедующей жестокость. Даже последователи, казалось бы, ненасильственных религий, таких как индуизм и буддизм, время от времени оказываются вовлечены в кровопролитные конфликты, подобные происходящему сейчас в Шри-Ланке.

И не одно только насилие пятнает чистоту веры. СМИ то и дело преподносят нам примеры вопиющего лицемерия религиозных лидеров, заставляя многих скептиков заключить, что в вере объективно нет ни истины, ни добродетели.

Еще, быть может, коварнее распространившаяся во многих церквях духовно мертвая, светская религиозность, которая лишает традиционные обряды их мистической сути, так что духовная жизнь сводится целиком к традициям или социальной активности, а поискам веры вообще не остается места.

Потому-то некоторые комментаторы и считают религию негативным фактором, или, по выражению Карла Маркса, «опиумом народов». Но будем осторожны. Марксистские эксперименты в Советском Союзе и в Китае времен Мао Цзэдуна, предполагавшие построение откровенно атеистического общества, показали, что масштабы истребления людей и злоупотребления грубой силой ставят такие общества в один ряд с самым страшным из известных режимов нового времени. В действительности атеизм, как стало сейчас понятно, приводит к вседозволенности. Отрицая существование высшей власти над человеком, он в состоянии полностью освободить людей от какой бы то ни было ответственности за взаимные притеснения.

Таким образом, как ни отвратительна долгая история религиозных гонений и ханжества, человеческие изъяны не должны заслонить правду от того, кто ищет ее всерьез. Виноват ли дуб, что из его древесины сделали таран? Заслуживает ли порицания воздух за то, что разносит лживые речи? Можно ли оценить «Волшебную флейту» Моцарта по плохо отрепетированному школьному спектаклю, закат над Тихим океаном — по туристскому буклету, а силу романтической любви — по количеству выпитого на разгульной свадьбе у соседей?

Нет, нет и еще раз нет. Чтобы судить об истинной вере, нужно смотреть на чистую прозрачную воду, а не на ржавые сосуды.

Может быть, где-то в мире и есть кто-то, кто ни разу не страдал. Мне такие люди незнакомы, и подозреваю, что ни один из читателей тоже не отнесет себя к этой категории. Страдание — переживание, общее всем людям, и многие поэтому сомневаются в Божьем милосердии. К.С. Льюис в своей книге «Боль» формулирует проблему так: «Если бы Бог был благ, Он желал бы, чтобы Его создания были абсолютно счастливыми, и если бы Бог был всемогущ, Он мог бы сделать то, чего желал. Но Его создания не счастливы. Поэтому Богу недостает либо благости, либо могущества, либо и того, и другого».

Эта дилемма может быть разрешена несколькими способами, одни объяснения легче принять, чем другие. Во-первых, необходимо признать, что источник тех страданий, которые испытываем мы сами и окружающие нас люди, — в значительной мере наши собственные поступки по отношению друг к другу. Люди, а не Бог, изобрели ножи, стрелы, ружья, бомбы и всевозможные орудия пыток, известные нам из истории. Вряд ли можно возложить на Бога ответственность за трагедию ребенка, задавленного пьяным водителем, юноши, погибшего в сражении, девушки, убитой шальной пулей в криминальном районе современного города. В конце концов, мы обладаем свободной волей, т. е. способностью поступать так, как нам нравится, и очень часто пользуемся этим, нарушая Нравственный закон. И когда мы так поступаем, нам не следует винить Бога за последствия.

Должен ли был Бог ограничить нашу свободную волю, чтобы предотвратить такого рода злодеяния? Рассуждая в этом направлении, мы быстро приходим к логически неразрешимой дилемме. Снова цитирую Льюиса: «Если вы скажете: "Бог может дать существу свободную волю и в то же время лишить его свободы воли", вы фактически ничего не сказали о Боге, — бессмысленная комбинация слов не обретет внезапно смысла потому лишь, что вы предпошлете ей два других слова: "Бог может"».