Владимир Обручев - В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.

"Персей" уже однажды — в 1923 году — был у Земли Франца Иосифа. Несмотря на недостаток угля и продовольствия, Месяцев, руководивший тогда экспедицией, решился провести судно до этого архипелага, по справедливости давно уже при надлежавшего Советскому Союзу.

Пройдя по 41-му меридиану (институт ежегодно повторял наблюдения по этому меридиану, чтобы иметь данные о мигра ции струй Нордкапского течения и изменении состава морского населения), "Персей" направился к мысу Флоры, этой гостинице Земли Франца Иосифа. Здесь предполагалось сде лать высадку, чтобы проверить, целы ли постройки и запасы продовольствия, которые оставлены там для полярных экспеди ций.

Но архипелаг был окружен барьером сплошного льда, и "Персей" должен был повернуть к Новой Земле, делая по до роге станции для научных наблюдений.

К южной оконечности Новой Земли "Персей" подошел уже на парусах — уголь был на исходе. В течение сорока дней, с 7 сентября до 18 октября, пришлось ждать в Белушьей губе рейсового парохода, который привез уголь. Благодаря этому научные сотрудники имели возможность детально изучить са мую губу и прилегающие части материка.

Месяцев помнит хорошо это сидение в Белушьей губе; поэтому, несмотря на наши умоляющие взоры, 29 сентября дает приказ о возвращении. Конечно, обидно — на северо-востоке также нет ни одной льдинки, этот таинственный угол между архипелагом Земли Франца Иосифа и Северной Землей, тогда еще не исследованный, открыт для всякого смелого мореплавателя.

30 сентября мы проходим опять мимо мыса Желания, мимо маленьких скал — Оранских островов, мимо ряда мрачных крутых обрывов с ледниками между ними. Вот среди них мыс Ледяной, где умер на обратном пути в Европу Баренц. "Пер сей" отклоняется на запад, Новая Земля уходит за горизонт, и видны только отдельные вершины, покрытые снегом, затем исчезает все. Мы опять в открытом море, и не в сравнительно спокойном Карском море, а в бурном осенью Баренцовом. Через два дня нас встречает знаменитый "мордотык", который мы надеялись избежать. Шторм с юго-востока все крепчает и крепчает. "Персей" упорно идет на юго-юго-запад, шторм упорно разыгрывается — уже волнение семь-восемь баллов, ветер — одиннадцать (наивысшие баллы для волнения — девять, для ветра — двенадцать). Анемометр показывает двадцать семь метров в секунду — это ураган. Пену захлестывает на верхний мостик и в трубу. Угля остается на полтора дня, а "Персей" подвигается со скоростью не более двух-трех миль в час. Капитан решает поднять паруса и итти в Мур манск.

Операция эта рискованная: поднимать паруса при один надцатибалльном шторме, когда их обычно в это время спускают!

Судно приводят к ветру (носом против ветра); волны одна за другой поднимают его к низким тучам, бушприт немного колеблется в воздухе и с грохотом падает опять в следующую волну.

Начинают ставить паруса. Хотя матросы и не имеют опыта в парусных маневрах, но дело проходит довольно гладко.

Затем наступает решительный момент: мы поворачиваем по курсу. Второй помощник капитана с большим сомнением смотрит на этот маневр: он всю жизнь плавал на парусниках и знает, что при ветре в двадцать семь метров в секунду вряд ли что останется на мачтах. В то мгновение, когда ветер наполнит паруса, реи и снасти не выдержат, и все полетит к чорту. Но на "Персее" парусность мала, а рангоут и такелаж прочны. Вот мы уже идем на запад. Только гик — бревно в фут толщи ной — дрожит, как струна.

Полтора дня продолжается шторм, и полтора дня мы идем на парусах. "Летим, как птица", конечно, следовало бы сказать, но "Персей" делает только три-четыре мили в час. Вообще, как будто ничего особенного не случилось: все исполняют свои обя занности, стоят на вахте, даже регулярно ходят в кают-компанию на трапезы в восемь часов, в двенадцать, в четыре и в восемь — как всегда.

Только колокол раскачивается сам собой день и ночь — звонит, не переставая, наводя тоску. Комсостав приходит в кают-компанию чисто выбритый, и мне стыдно не бриться. Правда, приходится для бритья заклиниться между шкафом и столом и держать в руках и воду, и бритву, и все остальное.

В кают-компании, конечно, лица кисловатые — сильный шторм многим дает себя знать, но все приходят к обеду, не смотря на препятствия. Препятствия — прежде всего необходимость проэквилибрировать по трапу снизу из каюты, когда вас то кидает вверх по ступенькам, то тянет неудержимо вниз — горизонт ведь меняется в минуту на 90°. Потом вы пробегаете по открытому пространству шкафута; волна перекатывается здесь свободно, и нужно улучить момент, когда она отхлынет. По узкому коридору шканцев — это самое неприятное место — волна с силой бьет сбоку, и многие тут искупались с ног до головы. Наконец вы достигаете двери в кают-компанию, судорожно открыв ее, влетаете, как ядро, и летите вплоть до буфета или буфетчика. Ваше появление приветствуют радостным криком: всякому интересно посмотреть со стороны.

Научной работы при этом спешном возвращении уже не ве лось, — нельзя было тратить уголь и время, да в такой шторм все равно ничего не вышло бы.

"Персей" обладал высокими мореходными качествами и блестяще выдержал испытание. Лишь однажды бойкая волна вырвала перила на шканцах, сбила штурвальную цепь, бочки с провизией. Больше, по совести говоря, ничего не случилось.

6 октября ветер стихает, но где мы — точно определить нельзя. Опять туман. Из тумана показывается буек, и затем тральщик, который ловит треску. Тральщик — маленький пароходик, он то поднимается на гребень мертвой зыби, то совсем скрывается за ней. Мертвая зыбь после шторма — грандиозное явление, но как раз после шторма она кажется ничтожной.

Покачиваясь на волнах, мы долго сговариваемся с тральщиком: возня с разноцветными флагами международного морского кода очень длительна.

Узнаем, что "Персей" находится к северу от Мурманска — всего в пяти милях от того места, где мы должны быть, по рас четам капитана.

Снова пущены машины, и на рассвете 7-го "Персей" входит в Екатерининскую гавань (теперь Полярная гавань), имея угля всего на два часа.

Отсюда часть научного состава экспедиции — и я в том числе — уезжает в Москву, а "Персей", погрузив уголь и запасшись пресной водой, уходит в Архангельск. В последующие годы корабль сделал много рейсов по Баренцеву и Карскому морям, которые дали ценные научные материалы для позна ния природы этих морей, условий питания и жизни в них про мысловых рыб. Но "Персей" не дожил до наших дней. Во время Великой Отечественной войны он служил госпитальным судном и, несмотря на то, что носил опознавательные знаки Красного креста, был разбомблен немцами и затонул в одном из заливов Кольского полуострова.

Но место его заступили новые, гораздо более значительные по размерам научно-исследовательские суда, на которых ученые нескольких научных институтов ведут изучение морей Советского Союза. И среди этих судов есть "Персей-2" — большое судно, оборудованное для научной работы несравнен но лучше, чем его героически погибший славный брат.

.

7-го Росляков на. разломанной шлюпке попал на берег и достал дров.

9-го: "Старик болен. Обед старик не может поесть, поданный ему суп в койку. Полежит немного, да опять за суп". Росляков сам тоже не поправляется и все время записывает: "Я тоже". Но все-таки выходит на берег. 11 января: "Я ходил на гору, а старик лежит, дожидает смерти". Шугу из губы то выносит, то опять набивает.

января: "К нам шугу набивало с моря. Старик лежит, не может повернуться на койке. Шлюпку совсем разбило".января: "Шугу всю вынесло. Мы на чистой воде. Старику дал чашку чаю, которую он выпил с трудом и стонет ужасно. Очень плох. Не может поворачиваться в койке".

18-го опять: "Вода, нельзя попасть на берег. Старик бредил без сознания". 19-го: "Старик бредил всю ночь и стонал ужасно". Наконец 20-го: "В 6 часов утра дедушка скончался". Росляков в это время был уже очень слаб и не мог похоронить своего товарища в камнях, на горе. "Старика вытащил на палубу", — записывает он 21 января. Его челюсть мы, значит, и нашли на палубе.

Росляков день ото дня слабеет и пишет о себе очень мало. 22-го: "Ходил на губу. Но не мог перейти, очень слаб". 23-го: "Ходил на берег за снегом. Болен". 27-го: "Шторм. Лежал на койке. Дало сильную течь. Сколько прибывает, столько и убы вает". 28-го: "Шторм. Был на палубе. Все смерзлось и скривилось совсем набок". 29-го: "Не выходил из койки. Силы мои ослабели".

С каждым днем почерк становится хуже и хуже, все больше пропусков и недописанных слов. 30 и 31 января Росляков не в силах ничего записать. 1 февраля: "Лежал болен". 2-го: "Болен, не выходил". 3-го: "Лежал". 4-го: "Лежал". С 5 по 11 февраля одна запись: "За все время сильная головная боль. Не могу встать. Лежу. Не топлено. Камин под водой. Ноги поморозил. Не встаю". 12 февраля: "Лежу не вставая". 13-го и 14-го опять нет записей. Но правая страница против этих, дней вся исписана. Это завещание: "Если же писать все подробно, то надо большая книга. Ничего не поделаешь, судьба не допустила туда более жить. Оторвало руль и штевень шугой. Теперь болен и поморозился. Лежу беспомощный, дожидая конца жизни. Последнее мое желание: если бы кто нашел меня и положил в камни это добрый человек. Кабы лежать на сухом берегу. Афанасий Росляков из Териберки".