Станислав Венгловский - Занимательная медицина. Развитие российского врачевания

А был он младшим братом всесильного, однако – совсем не амбициозного своего ближайшего родственника, доводившегося ему просто старшим братом.

И был этот, старший брат, – фаворитом самой императрицы, Елизаветы Петровны, дочери самого Петра Великого. И доводился он так же, как и старший брат его, Алексей Григорьевич, сыном старому черниговскому рядовому казаку Григорию Розуму И приходился этот, старший брат молодого гетмана, Алексей Григорьевич, вроде бы, законным мужем самой царицы – Елизаветы Петровны…

Вдобавок, молодой граф Кирилл Григорьевич был еще и Президентом Академии наук. Во всяком случае, перед ним гнул свою высокую шапку даже очень великий, прославленный во всем мире академик – Михаил Васильевич Ломоносов. Он же, Михаил Васильевич, сочинял собственные, даже весьма удачные, в его честь стихи…

Скажем, свою собственную идиллию, под таким емким и хлестким названием «Полидор»…

Правда, обо всем об этом паренек Нестор узнал уже значительно позже, обучаясь уже в Киевской академии, а то – и даже в самом Петербурге.

Новое же гетманство оказалось слабым, малоэффективным и не очень-то продолжительным. Однако – и оно внесло какую-то лепту в довольно унылое существование и даже какое-то оживление в, казалось бы, строго размеренную жизнь обширной украинской «громады».

Оживленное повсеместное настроение, быть может, способствовало также тому, что тринадцатилетнего Нестора, вопреки каким-то иным намерениям его почтенных родителей, – все же отвезли в далекий от тех благословенных полтавских краев древний Киев, расположенный на не менее славном, давно уже поседевшем Днепре, если выражаться о нем в высшей иносказательно, просто – даже совсем фигурально.

На берегах Днепра, в тамошней, старинной Киевской академии, ему предстояло провести немало лет, придерживаясь такого же беззаботного существования, которое весьма красочно обрисовано в гоголевской повести «Вий», – безусловно, созданной по рассказам очень уж пожилых людей, бывших когда-то однокашниками совершенно юного еще Нестора Максимовича.

Помните: «Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью; как то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему патрону порядочные пали[17] в обе руки, а иногда и вишневые розги…»

Именно таким, поначалу даже очень робким грамматиком, то есть, учеником еще только первой ступени, и сделался в Киевской академии сам Нестор Максимович.

Небезынтересно будет также отметить, что Афанасий Демьянович, дед того самого писателя Николая Васильевича Гоголя, был всего лишь несколькими годами постарше только что поступившего в академию Нестора Максимовича.

По сохранившимся документам, которыми мы располагаем сейчас, – Афанасий Демьянович родился, примерно, в 1738–1740 году. К слову сказать, он также обучался в той же благодатной Киевской академии, что и юный Нестор, вполне возможно, с ним даже постоянно общался.

Быть может, он даже совершал под его командной ферулой какие-то опустошительные набеги на чужие сады и огороды, в которых уже созрела к тому времени самая ранняя вишня и прочие, очень уж привлекательные фрукты. Покрывались там, скажем, золотой корочкой многочисленные овощи, вроде тех же, слишком рано созревших дынь да великолепных арбузов…

А уж наслушался он и фантазий неутомимого выдумщика, все того же Афанасия Демьяновича, да еще его родного брата – Кирилла Демьяновича, такого же страстного придумщика…

Выход его из академии состоялся только в 1768 году, когда ему самому Нестору перевалило намного уже за двадцать лет. Не совсем и понятно, прошел ли там он весь положенный академический курс обучения, нет ли…

Скорее всего, все-таки – прошел.

А время, между тем, улепетывало по-прежнему слишком быстро…

И вот… уже оказалось в далеком прошлом само царствование развеселой императрицы Елизаветы Петровны. Померкла также звезда возгордившихся вдруг графов Разумовских. Ликвидировано было и украинское гетманство. Даже великолепный дворец гетмана Разумовского, возведенный в городе Батурине по проекту славного российского зодчего Чарзла Камерона, – померк в какое-то дивное одночасье.

Повелением Екатерины II даже село Веприк было подарено уже заметно состарившемуся Кириллу Григорьевичу Разумовскому, бывшему малорусскому гетману. Теперь и там, в селе Веприк, наступали какие-то значительные перемены… Во всяком случае, без графского на то позволения сам священник Максим никак не мог уже переменить свою паству, то есть, – попросту переехать в другой населенный пункт, в иное какое-нибудь соседнее с Веприком село…

А другой его дворец, построенный в столичном городе Санкт-Петербурге, на реке Мойке, купил у него также бывший коронный польский гетман Ксаверий Петрович Браницкий.

Кирилл Разумовский был вынужден продать в казну и подаренный его брату Елизаветой Петровной и другой дворец, – Аничков. Он был уступлен царскому фавориту, возлюбленному уже императрицы Екатерины II… Впоследствии и этот дворец был, в свою очередь, подарен светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину…

Все это никак не могло не сказаться на дальнейшей судьбе Нестора Максимовича.

Однако, только лишь в двадцатипятилетнем возрасте отправился он в далекий от Веприка Санкт-Петербург, чтобы отважиться там стать «волонтером», то есть, на свой личный, на собственный счет, приступить к штудированию медицины в Генеральном сухопутном госпитале, готовившем шустрых лекарей для армейских полков.

Что ж, при этом мы можем сказать лишь одно: очевидно, добрый карман был у его родного отца, у батюшки Максима…

В Санкт-Петербурге, возможно, в голове у него впервые возникло довольно странное соображение. Коли повторение одинакового звучания одних и тех же слов в его фамилии по-латыни означает «скажи то же самое», то не лучше ли будет взять себе какое-то иное прозвание.

Не лучше ли называться довольно просто – «Амбодик»… Только уже на латинском языке.

Он так и сделал…

Надо сразу же заметить, что в голове у него окончательно созрело также другое, весьма странное желание: осуществить свою заветную, еще детскую мечту о более полном использовании чудесных растений, которые обладают самыми разнообразными лечебными свойствами.

Все это, вместе взятое, и заставило его избрать неведомую ему доныне медицинскую стезю…

Иного – нельзя и придумать.

Усевшись снова за ученическую парту, уже в санкт-петербургской лекарской школе, в декабре 1769 года, – однако, он недолго за ней просидел.

Уже 20 мая следующего года его освободили от учебы по собственному его прошению, поскольку он выказал желание как можно скорее уехать за границу, чтобы там продолжить учебу, первоначально – на свои собственные средства.

Страстной мечтою упорного поповича на сей раз сделался Страсбургский университет, который довольно широко прославился по всей Европе своим медицинским факультетом…

А подбили его на такой, крайне решительный, поступок его же земляки – Александр Шумлянский и Мартин Тереховский.

Самому Максимовичу шел уже двадцать шестой год. Его сверстники возвращались из-за границы уже с докторскими дипломами или, по крайней мере, отправлялись туда уже в качестве дипломированных лекарей или подлекарей.

Вот и его спутники… Тереховский, да тот же Шумлянский, едут за кордон уже со сверкающими всеми яркими красками новенькими дипломами, выписанными на их имя звонкими латинскими словесами. Они – уже сами лекари… Пусть и обучались всего лишь в Санкт-Петербургской лекарской школе…

Он же собирался туда с одними своими неудержимыми, зато страстными намерениями – вывезти оттуда знания о всяческих лечебных растениях…

Почему? Что же стало причиной такой разительной перемены в его планах? Почему его сразу и так страстно потянуло в этот город, в неведомый ему Страсбург?

Об этом поговорим чуть попозже.

Четыре с половиной года провел Максимович за границей.

Там он был очарован молодым профессором Иоганном Георгом Редерером. Да что говорить… Точно такому же очарованию поддались и все его земляки…

Подумать только!

Еще далеко совсем не старик, однако – уже умудренный щедрым медицинским опытом. Лишь на каких-нибудь восемнадцать лет старее самого Нестора, – а он – уже подлинная европейская знаменитость. Уже успел окончить два первейших в Европе старинных университета… Уже является автором сочинения, такого нужного всем мастерам повивального дела, или как говорится о том в Европе, всем акушерам в мире, по крайней мере – во всей Европе!