В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Карамзин – лишь самый яркий представитель той эпохи. Благодаря преобразованиям Петра и его последователей российское дворянство получило возможность пожить в «золотом веке», окружить Москву кольцом усадеб, завести театры. Да, просвещение коснулось лишь немногочисленной верхушки (немногие журналы преодолевали тираж в 1500 экземпляров, тираж «Московского журнала» Карамзина составлял 300 экземпляров, тираж «Московских ведомостей» до прихода Новикова тянулся к 500–600). Но именно Петр дал России сильную прививку светской культуры. Апельсиновое деревце в оранжерее тянулось к свету.

В петровской Москве начали появляться и развиваться зачатки промышленности. В Немецкой слободе на местной мельнице бумагу изготавливали в 1670-е годы, она принадлежала Еремею Левкену. В 1704 году построили бумажную мельницу на Яузе в районе села Богородского, сейчас влившегося в состав Москвы. Как писал в XIX веке Н. П. Лихачев, в этой сфере чувствовалось влияние голландцев, «как в устройстве самих мельниц, так и в рисунке некоторых русских филиграней». У жителей Москвы собирали тряпье для производства бумаги.

В 1700-е годы под Москвой, в селе Воробьеве, появляются стеклянные заводы, отданные англичанину Вилиму Лейду. Петр требовал, чтобы там производили «всякую посуду и оконничные стекла», а обучать стекольному делу следует только русских мастеров, для чего и наняли 12 человек. Заводы отошли в английские руки на льготной основе и 10 лет не платили налогов.

В 1711 году «купецким людям» Андрею Турке и Степану Цынбулщикову отдали завод по производству салфеток, полотна и скатертей, расположенный в Немецкой слободе. При Петре на Яузе существовали пороховые заводы. Мощности по производству пороха и селитры находились в руках голландца Стельса. Петр принимал попытки по производству русского сахара, для чего велел в 1718 году «московскому купцу Павлу Вестову в Москве сахарный завод заводить». Завод в итоге построили, правда, не в Москве, а в Санкт-Петербурге.

Их церкви стояли с XII века. По красоте и размерам их кремли спорили с западноевропейскими замками. Русские приглашали итальянских мастеров, у которых не стеснялись учиться сами. Московские храмы XVII века поражали жизнерадостностью и изразцовым поясом «павлинье око», говорили о том, что «низы» вполне созрели и готовы главное здание слободы, церковь, видеть пышным и богато украшенным (достаточно отправиться к церкви Воскресения Христова в Кадашах, которая достраивалась в годы раннего правления Петра и находится в Замоскворечье).

Русские города в XVI–XVII веках медленно, но верно наполнялись каменными палатами. Московская ухмылка породила совершенно отдельный подвид барокко, воздушный, как вяземский пряник, не напоминающий о Страшном суде, но при этом зовущий к небу. Наша фантазия рисовала диковинных птиц и пыталась перенять южных зверей, которых мы никогда не видели.

Церкви Русского севера держатся до сих пор. Ветшают, гниют, вдохновляют современников, оставаясь форпостами покорения пространства. Архитектура – это система символов, которая непонятна только слепому. «Сорок сороков» Москвы поражали: тех, кто помладше, буйством узорочья, старших и умудренных опытом – сдержанностью ушедшего в скит старца. За неаккуратным рубищем допетровской Москвы скрывались истинные бриллианты этой небогатой, равнинной, меланхоличной земли.

И не только церкви заставляли восхищаться, но и внутреннее убранство богатых светских палат. А. Можаев замечает, как описывали обстановку только одной комнаты в доме Василия Голицына в Охотном ряду: «В верху репей деревянной большой резной с лучами, золочен месты и розцвечен краски; около репья в лучах 12 месяцев резных; из репья рука деревянная, а в ней голова буйловая деревянная ж резная, золочена сусальным золотом; у подсвешников снизу на проволоке 5 репьёв розных восковых, прикрыты розными ж краски; а в срединах тех репьёв восковые винограды; а на репьях 5 птичек деревянных». И наряду с «подсвешниками» тут есть «чертеж Европин» и «трубка свертная околозрительная»! Василий Голицын – это лишь предвестник петровской эпохи, лучший друг Софьи, но и он уже успел обзавестись цветными стеклами в своих хоромах.

При Петре Великом облик Москвы значительно изменился. В Первопрестольной появился не один десяток замечательных строений. Лишенная столичного статуса и урезанная в средствах, столица продолжала благоукрашаться. Часть тех зданий уцелела, часть до нас не дошла.

Из временных сооружений выделялись триумфальные арки, традиция возведения которых начала формироваться в России в первой четверти XVIII века. В 1702 году в Москве воздвигли триумфальные ворота по случаю взятия Нотебурга. Корнилий де Бруин оставил подробнейшее описание нового для Москвы сооружения: «Так как улица здесь была широкая, то Триумфальные ворота состояли из трех арок, или проходов: в середине – большой и по бокам – два поменьше, которые и примыкали к стене. Все ворота были увешаны коврами, так что плотничной работы совсем не было видно. На верху ворот устроена была вислая площадка, на которой стояли, по два в ряд, восемь молодых юношей, великолепно разодетых, сливавших свое пение с музыкой». Дома украшались, а улицы усыпались ветками зелени.

Юст Юль пишет о семи триумфальных арках, установленных в Москве в честь Полтавской победы. Они были украшены аллегорическими композициями. Везде были толпы народа, разливалось пиво и вино, следовали постоянные остановки триумфального поезда, царь и его свита «изобильно ели и пили на всех улицах».

В дальнейшем традиция возведения пышных арок будет закреплена. Так, в 1722 году в честь победы в Северной войне в Москве поставили сразу четверо триумфальных ворот. Одни стояли на Мясницкой и были построены купечеством. Вторые находились у владений Меншикова на Чистых прудах, третьи стояли на Тверской, четвертые – у Казанского собора.

Чем же порадовать москвича и приезжего гостя, желающего изучить рубеж XVII–XVIII веков? Во-первых, исходить многочисленные церкви того периода, раскиданные по городу маленькими точками. Ближе всех к Петру – любимый Меншиков, поэтому следует отправиться в Архангельский переулок, где до наших дней стоит церковь Архангела Гавриила. Но москвичи были настолько заворожены тонкой, как свечка, многоярусной, «иже под колоколы», церковью, что называли ее Меншиковой башней и никак иначе.

Эта церковь разграничила две архитектурные эпохи – если раньше в Москве исповедовали нарышкинское барокко, то теперь пришел черед петровского барокко. Старая московская Русь уходила из архитектуры, она вернется лишь полтора века спустя в формах и чертах «русского» стиля.

Скорее всего, над храмом работал Иван Зарудный, закончивший работы к 1707 году. Ему мог помогать Доменико Трезини. Первоначально Меншикова башня сильно напоминала Петропавловский собор в Петербурге и, возможно, служила его прототипом. Несколько каменных ярусов сменялись шпилем и ангелом с трубой. «Над этой церковью, имеющей форму русского креста, возвышается прекрасная башня, которая как издали, так и вблизи очень красива. На ней устроены большие и превосходные куранты, играющие через каждый час, полтора и четверть часа разные песни…» – отмечал Берхгольц в своем дневнике. Видимо, немало москвичей приходило сюда каждый день к 12 часам, чтобы наслаждаться музыкой целых 30 минут.

Здание, строительство которого спонсировал Меншиков, возмутило консервативных горожан. Дело в том, что вышедший «из грязи в князи» петровский фаворит построил церковь выше колокольни Ивана Великого – 84 метра против 81-го, а в Москве существовала негласная традиция вавилонских столпов не возводить и главную колокольню города излишними высотами не дразнить. О дерзости и смелости Александра Меншикова споры могли вестись и до наших дней, но разыгравшаяся летом 1723 года буря подвела им итог: она уничтожила деревянное навершие храма – туда попала молния, многотонные колокола количеством около 50 штук рухнули вниз, погибли прихожане храма, пытавшиеся спасти церковные сокровища. «И подавили всех в той час прилучившихся в церкви не малое число народа, паче ж военных людей ко отниманию от огня утвари церковной учрежденных; а при том сводов и всего, что сверху на низ обвалилось, пламень, не имея себе в церкви пространства, со зелною яростию в двери и в окна нечаянно изскочив, опалил немало около церкви в ограде стоящих. И тако сие толь прекрасное и многоиждивное здание, со упованием долголетняго пребывания построеное, изволением вышняго в малы часы вся красоты лишилось со жалостным видением на оное зрящих», – с видимым сожалением сообщает реляция. Башню восстановили только в годы правления Екатерины II, когда в соседнем Кривоколенном переулке жил юный Карамзин. Не о Меншиковой ли башне («готический дом, любезный предмет глаз моих в часы ночные») он упоминает в первых строчках «Писем русского путешественника»?