Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Гроб с Дюраном-вторым был уже установлен для прощания. Правда, покойный лежал не в своей спальне, а в роскошном зале этажом ниже. Нам преградил дорогу слуга:

— У вас есть приглашения?

— Что? — переспросил Блэк растерянно, но надменно.

— Приглашения на гражданскую панихиду.

— А когда она начнется? — спросил я.

— Через два часа.

— Вот и хорошо. Экономка здесь?

— Она наверху.

В этот миг к нам приблизился мужчина, по виду смахивавший на быка, но в траурном костюме.

— Вы хотели видеть покойного? — спросил он.

Реджинальд Блэк уже открыл рот, чтобы отказаться. Но я вовремя подтолкнул его локтем и спросил:

— А мы еще успеем?

— Конечно. Времени вполне достаточно. — От мужчины попахивало хорошим виски. — Покажите господам дорогу, — приказал он слуге.

— Кто это был? — спросил Блэк слугу.

— Господин Расмуссен. Родственник господина Дюрана-второго.

— Так я и думал.

Слуга оставил нас перед большим, но почти безлюдным залом с двумя лавровыми деревцами у дверей. Внутри, у стен громоздились дюжины венков и стояли вазы с розами всевозможных цветов и оттенков, но с преобладанием белых. Мне вспомнился зеленщик-цветочник из магазинчика напротив гостиницы «Рауш». Если у него есть связи с похоронным бюро, которое переправит Дюрана-второго в крематорий, сегодня вечером у него будет много очень недорогих роз.

— С какой стати мне глазеть на труп, который хотел меня надуть? — шипел Реджинальд Блэк. — Я не молиться сюда пришел, а забрать своего Ренуара.

— Молиться необязательно. От вас требуется лишь дипломатично склонить голову и подумать о том, что портрета мадам Анрио нам больше не видать; тогда, быть может, вы даже сумеете заплакать.

В зале было человек двадцать. Почти сплошь старики и старухи, среди них несколько детей. На одной из женщин была черная тюлевая шляпа с черной вуалью. Она не спускала с нас недоверчивого взгляда и смахивала на билетершу при вратах смерти. Почему-то при виде ее я вспомнил новую любовь Лахмана — кассиршу из кинотеатра, любительницу шартреза.

Посреди этих явно скучающих людей Дюран-второй лежал с закрытыми глазами, точно восковая кукла, которой уже нет дела ни до чего. Он казался маленьким, куда меньше, чем запомнился мне при встрече, и был похож на старого, уставшего ребенка. В соответствии со странным ритуалом похорон в коротенькие пальцы почившей биржевой акулы всунули крест. Цветы благоухали одуряюще, словно их было вдвое больше, чем имелось на самом деле. Реджинальд Блэк внимательно смотрел на Дюрана-второго. Работал кондиционер, что придавало помещению еще большее сходство с моргом. Но ни одной из картин, собранных Дюраном-вторым, в зале не было — и я, и Блэк сразу же это заметили.

— А теперь в атаку, — пробормотал Блэк. — Вперед на Расмуссена.

— Сперва на экономку.

— Хорошо.

Никто больше не пытался нас останавливать. Откуда-то издали доносился звон бокалов. Где-то поблизости был бар. Мы направились вверх по лестнице.

— Лифт вон там, — показал уже знавший нас слуга.

На лифте мы поднялись на этаж, который был мне уже знаком. К моему изумлению, экономка встретила меня как старого друга.

— Он умер, — зарыдала она. — Опоздали вы! Не иначе вы хотели с ним насчет картины поговорить.

— Да, хотели. Картину я принес на просмотр. Она принадлежит господину Реджинальду Блэку. Мы хотели бы фазу же забрать ее. Где она?

— В спальне господина Дюрана. Там еще не прибрано.

Не говоря ни слова, я направился в спальню. Дорогу я помнил. Блэк решительно шагал рядом. Следом за нами, рыдая, следовала экономка.

— Вот и наша мадам Анрио, — сказал я в дверях. — Висит возле самой кровати.

Блэк сделал два больших шага вперед. Мадам Анрио встретила его своей нежной улыбкой. Я окинул взглядом опустевшую комнату, на стенах которой картины вели теперь свою странную, особую, полную радости и солнца жизнь, такую далекую от смерти.

Экономка следовала за Блэком. Внезапно она встала перед Ренуаром.

— Стоп! — сказала она. — Прежде чем мы ее снимем, надо спросить у господина Расмуссена.

— Но ведь это моя картина! Вы сами знаете.

— Все равно надо спросить у господина Расмуссена.

Реджинальд Блэк затрясся. У него был такой вид, что он вот-вот отшвырнет экономку в сторону. Но Блэк все же одумался.

— Хорошо, — кротко сказал он. — Зовите господина Расмуссена.

Словесная дуэль началась с притворных сантиментов. Расмуссен, благоухавший виски еще сильнее, чем прежде, пытался изобразить убитого горем близкого родственника покойного, который просто не в состоянии говорить о делах, пока незабвенный усопший еще дома. На подмогу ему кинулась мегера с горящими глазами и вставной челюстью, которая явно была ей велика, что напомнило мне адвоката Левина, и траурной вуалью, развевавшейся над ее головой как боевое знамя во время битвы. Но Блэк выдержал натиск противника. Он спокойно пропустил мимо ушей все упреки в душевной черствости и безбожных грязных делишках, продолжая твердо настаивать на своем праве. Он с первого взгляда заметил, что экономка была почему-то не на стороне якобы скорбящих. Вероятно, она была здесь единственная, кто воспринимал смерть биржевой акулы Дюрана как личную утрату, а кроме того, она, видимо, уже знала, что ее служба в этом доме кончилась. Поэтому, когда Расмуссен заявил, что картина принадлежит к наследственному имуществу, поскольку она, вероятней всего, куплена и уже давно оплачена, Блэк внезапно обрел в этой все еще рыдающей женщине верную союзницу. Расмуссен попытался отвести ее как свидетельницу под предлогом предвзятости. Экономку это страшно рассердило, а когда Расмуссен и вовсе приказал ей заткнуться, она заявила, что он ей тут не указ, ее не он, а господин Дюран-второй нанимал на службу.

Тут в спор резким пронзительным голосом вступила скорбящая наследница с вуалью, что повлекло за собой короткую и жаркую словесную перепалку между нею и экономкой. Блэк бросил в пекло сражения еще одного свидетеля, то бишь меня. Экономка поддержала меня без малейшего страха перед скорбящей наследницей. Она твердо заявила, что Ренуар провисел в доме никак не больше двух недель, а Дюран-второй сам ей сказал, что после его смерти картину надо отослать обратно. Тут Расмуссен на время лишился дара речи. Наконец, придя в себя, он заявил, что после вскрытия завещания все эти недоразумения, безусловно, выяснятся. Блэк настаивал на своем. Тогда Расмуссен извлек из кармана часы и дал понять, что после всей этой недостойной торгашеской сцены ему еще надо приготовиться к панихиде.

— Хорошо, — сказал Блэк. — Тогда ставлю вас в известность, что картина была предложена за пятьдесят тысяч долларов, и именно на эту сумму я и привлеку лично вас к судебной ответственности.

На мгновение воцарилась мертвая тишина. А затем грянула буря.

— Что? — завопила наследница. — Вы что, за дураков нас считаете? Да эта мазня и тысячи не стоит!

Реджинальд Блэк указал на меня:

— Господин Зоммер, эксперт из Лувра, предложил картину господину Дюрану-второму именно за эту цену.

Я кивнул.

— Надувательство! — визжала наследница. — Клочок холста в две ладони величиной! Даже углы не закрашены!

— Это картина для коллекционеров, — терпеливо пояснил я. — Это не товар повседневного спроса. Для коллекционеров она бесценна.

— Но если продавать, то цена-то будет, верно?

Реджинальд Блэк запустил руку в свою ассирийскую бородку.

— Цена — это совсем другое дело, — с достоинством заявил он. — Но вы продать ее никак не сможете. Картина принадлежит мне. Я потребую возмещения убытков через суд, если вы не вернете мне картину.

И тут Расмуссен вдруг пошел на попятную.

— Ерунда все это, — сказал он. — Пойдемте с нами в кабинет. Нам нужна по крайней мере расписка, что вы получили от нас картину.

Он провел Блэка в небольшой кабинет рядом, а я остался вместе с экономкой.

— Чем богаче люди, тем жаднее они становятся, — с горечью сказала экономка. — Они меня хотели выставить уже первого числа, а ведь господин Дюран распорядился оставить меня до конца года. Вот-то они удивятся, когда увидят, что он отказал мне по завещанию. Ведь я была единственная, кому он доверял, а их всех терпеть не мог. Они даже коньяк его и то норовили охаивать. Хотите рюмочку? Вы единственный, кто его оценил. Я этого не забыла.

— С удовольствием, — ответил я. — Коньяк был редкостный.

Экономка налила мне рюмку этого адского зелья. Я опрокинул ее залпом и по мере сил изобразил на лице восхищение.

— Превосходно! — сказал я.

— Вот видите! Потому-то я вам и помогла. Остальные здесь только ненавидят меня. Ну да мне все равно.

Блэк вернулся в спальню с какими-то бумагами в руках. Следом за ним молча шел Расмуссен. Он вручил Блэку прелестную мадам Анрио с таким видом, будто это была жаба, и запер двери спальни.