Лев Успенский - Слово о словах

90

Интересно, что А. Майков в стихотворении «Кто он?» употребляет это слово в значении «рыбная ловля». «Старый рыбарь» у него говорит Петру Великому:

Я думаю, в последний раз слово «ловитва» употребил в русском стихе поэт К. Д. Бальмонт в 1913 году:

По поводу слова «облава» в языкознании существует мнение, согласно которому тут мы имеем дело уже с другим корнем, не связанным непосредственно с «лов».

В других, близких к русскому, языках могут встречаться и еще дальше отстоящие от первоначального значения слова, происходящие от слова «лов». Так, например, на Украине слово «ловкий» стало уже вообще синонимом слова «хороший»; вы можете услышать там выражения: «ловкая дивчина» или «ловкий борщ», причем ни то ни другое никак не будет правильно понято нами, если мы попробуем разбирать их по уже знакомым нам значениям этого корня. «Ловкая дивчина» – может быть довольно неловкой в движениях, но просто красивой, хорошенькой девушкой. «Ловкий борщ» – это «суп, ловко приготовленный», то есть попросту вкусный.

Слово живет и далеко за пределами Псковщины. См., например, у В. Солоухина: «И мы… шли куда-нибудь в „ловкие“ места. „А то еще под Курьяновской кручей очень ловко место“, – говорил Петруха, а я запоминал». (Владимир Солоухин. Владимирские проселки. День шестнадцатый. «Московский рабочий», 1961.)

Значит, он существовал еще до их разделения, в общеславянском языке-основе. А это было больше тысячелетия назад.

Слово «ловджилък» и «ловджи́я» представляют особый интерес: они образованы из славянского корня «лов» при помощи турецких суффиксов. По-турецки «охотник» – «авджы», поскольку «охота» – «ав», а суффикс «-джи» («джы») образует имена лиц действующих: «каикджи» – лодочник, «арабаджы» – извозчик, и т. д. По этому образцу создано и болгарское «лов-джи-я». Занятие же чем-либо по-турецки именуется словами с суффиксом (послелогом) «-лук», «-лык». Поэтому «занятие охотой» у турок будет «авджылык», а у болгар соответственно – «ловджилък». Сказалось вековое влияние турецкого порабощения.

А чему удивляться? Подумайте о таких наших словах, как «оборотливый», «оборотистый»…

Примерно так же у нас сейчас появилась склонность любой большой стадион называть «Лужники»: «Воронежские Лужники», «Тбилисские Лужники»…

А отчасти и тот стиль и слог.

В давно забытой книжке «Занимательное стихосложение» Шульговского приводился такой стихотворный пример на «краткосложные слова»:

Ей-ей, «стих» так же плох, как мой рассказ!

Буквально это значит: «вы можете», – форма второго лица единственного числа в английском языке неупотребительна.

Это не в пример труднее, чем составить рассказик вроде приведенного в этой книге.

То есть «сын любит отец» – «отец любит сын». В первом предложении – сын любит отца, во втором – отец сына. Иначе этого у англичан не поймешь: будет ошибка!

«Есть 50 способов сказать „да“ и 500 способов сказать „нет“, и только один способ написать это». (Б. Шоу.)

См. об этом ниже, в главе «Два слова о суффиксах».

В связи с этим полезно вспомнить рассказ писателя Г. Гора о слове «снег» в языке эскимосов, который я уже приводил.

Г. Винокур. Культура языка, М., 1930, стр. 136.

Слово «коттэр», по-видимому, изобретено самим Твеном: в словарях его нет. «Шраттертроттэль» в немецких сказках и поговорках – легендарный город простаков, вроде нашего сказочного Пошехонья.

Многие ученые, правда, склонны наши предлоги и союзы называть не «словами», а «частицами». Но это уже вопрос терминологии; нас это смутить не может. По сути дела, они слова.

Профессор ошибся по крайней мере в одном слове; по-венгерски «bokr» («bokor») – куст…

Л. В. Щерба читал эту свою лекцию осенью 1925 года в Институте истории искусств. Прошло почти полвека, и вот что пишут теперь специалисты по так называемому «машинному переводу», по применению к языкознанию «кибернетических устройств», о которых в 20-х годах никто не имел никакого понятия во всем мире: «Если попалось слово, которого нет в словаре машины, она определит и часть речи его и грамматические функции. Она будет действовать, как те студенты, которым языковед Л. В. Щерба предложил… разобрать по частям речи фразу „Глокая куздра штеко будланула бокра…“» Это напечатано в № 6 журнала «Москва», на 173-й странице, в статье Дм. Жукова «На руинах Вавилона». А ведь надо сказать, что сорок лет назад раздавались голоса, обвинявшие Л. В. Щербу в «формализме», в том, что его исследования морфологии слов «ни к чему не ведут», что от них никогда человечество не получит никакой пользы. Вот какой осторожности и в то же время дальнозоркости мысли требует языкознание.

И сейчас допустимо во множественном числе сказать «крыльца» вместо «крылышки».

Впрочем, некоторые языковеды полагают, что слово «кустарь» связано не с русским корнем «куст», а с немецким словом Künstler – «искусник». Тогда суффикс тут иной, как в словах «маляр» – Mahler или «слесарь» – Schlosser.

Занятно, что от названия города ЧЕРЕПОВЕЦ старая правильная форма названия жителей была «черепане». Отсюда пошла известная фамилия «Черепановы». Форма «черепане» встречается в стихах большого знатока северных наречий, поэта А. А. Прокофьева.

О его происхождении ходит явно легендарный рассказ. Слово «Одесса» рассматривается в нем как вывернутое наизнанку французское словосочетание «ассэ д’о» (assez d’eau), означающее: «воды достаточно». Одесса, основанная эмигрантом де Рибасом и его приближенными, была заложена на том месте берега, где в сухой степи оказалось «ассэ д’о» – довольно воды. Легенда остроумна, но очень сомнительна. Наименование «Одесса» восходит, вероятно, к названию нескольких древнегреческих поселений на Черном море – «Одессос», значение которого «Водяное», «Прибрежное». Попробуйте поменять суффиксы местами: «одесс-ец» и «старорусит»… Получается достаточно уродливо, чувствуете? У языка вышло лучше!

Любопытно, что с названиями зарубежных городов этот «иностранный суффикс» как будто никогда не применяется. Я, по крайней мере, таких случаев не знаю. Даже жители библейской ЭДЕССЫ существуют в Библии не как «эдесситы», а как «эдессяне». А внутри России – пожалуйста.

Стоит обратить внимание на то, что и производное слово «двое» имеет очень определенную родовую окраску. Мы можем сказать «двое парней», но только «две девушки». Однако «там пришли какие-то двое» можно сказать, если хоть один из пришедших мужчина. Говорим мы и «двое часов», «двое брюк».

Правда, по-французски можно употребить слово «un» и во множественном числе: «les uns et les autres» – «одни и другие», но в этом словоупотреблении есть такой же привкус искусственности, как у нас, когда мы употребляем междометия или предлоги в качестве существительных: «ахи и охи»; критик называл сии частицы «ужами», и т. п.

Впрочем, «трое» ведет себя точно так же, как «двое»: можно сказать «трое мушкетеров», а «трое дам» – нельзя.

«И вышли мы с сотней дружинников и с женщинами и с детьми на день святого Бориса из Чернигова, и ехали сквозь половецкие полчища…»

«И находился я в Переяславле со своею дружиною 3 лета и 3 зимы…»

«А вот что делал я в Чернигове: своими руками связывал в лесах по 10 и 20 живых коней, да кроме того, ездя по реке Роси, ловил своими руками таких же диких лошадей. 2 тура метали меня на рогах… да 2 лося – один ногами топтал, а другой рогами бодал».

В двойственном числе существовали всего три падежные формы. Именительный совпадал с винительным и звательным, родительный – с предложным, дательный – с творительным.