Только не говори маме. История одного предательства - Магуайр Тони

Решительно настроенная, я отправилась к хозяину кафе. Он пошел мне навстречу и даже предложил помощь. У него была дальняя родственница, которая владела пансионом, гордо именуемым «отель», на острове Мэн. Она как раз собиралась нанимать штат на пасхальные каникулы, и с его рекомендацией я могла бы легко устроиться к ней. Правда, он сразу предупредил, что работа будет тяжелее, чем в его кафе, поскольку в таком маленьком пансионе могли держать только двух официанток, которым помимо обслуживания завтраков и ужинов приходилось еще убирать номера и подавать утренний чай.

Зарплата, конечно, была невысокая, зато чаевые хорошие, и я могла бы заработать вдвое больше, чем у него. Он добавил, что если я себя хорошо зарекомендую, то меня смогут пригласить и на лето.

Спустя две недели, с обещаниями регулярно звонить, я села на паром, отходящий к острову Мэн.

Работа в отеле действительно оказалась тяжелой, и мы, две официантки, трудились не покладая рук. Вставали в половине восьмого утра, готовили утренний чай, разносили его по номерам. Затем сервировали завтрак и, лишь когда была убрана последняя грязная тарелка, садились завтракать сами. Ланч не входил в стоимость проживания, и мы полагали, что это и будет наше свободное время. Однако у хозяйки, толстой коротышки с вытравленными перекисью волосами, взбитыми в высокий пучок, щедро залитый лаком, были другие мысли на этот счет.

Раз в неделю надлежит чистить серебро, заявила она. Ее голос, хриплый от постоянного курения, следовал за нами по пятам, куда бы мы ни направлялись, будто хозяйка боялась, что без ее надзора что-нибудь из вещей обязательно пропадет или работа будет не сделана.

Постояльцев она встречала очаровательной улыбкой, которая сменялась суровым взглядом в нашу сторону, стоило гостям отвернуться. Мы только успевали подхватить чемоданы, как она уже выкрикивала приказания срочно проводить семьи в их комнаты. Мы с трудом поднимали по лестнице багаж, который весил, наверное, больше, чем мы сами, и, спустившись вниз, обнаруживали, что уже пора готовить чай.

Вновь прибывшим отдых с дороги был нужнее, чем нам, заявила она однажды, когда мы предприняли робкую попытку попросить о передышке. Она добавила, что мы молодые, а у нее больное сердце. Да и разве нам не нужны чаевые, удивилась она, и мы больше не заикались на эту тему.

Между тем, как я заметила, больное сердце вовсе не останавливало ее, когда она бралась за очередную сигарету или поедала огромные порции пудинга. Каждый раз, слыша ее стенания по поводу того, что она не может носить ничего тяжелого, я втайне ухмылялась: «Кроме самой себя». С каждым днем я со все большим отвращением смотрела на ее оплывшую физиономию и недоумевала, как у такого обаятельного человека, как хозяин кафе, могла быть такая родственница.

Некоторые из постояльцев-мужчин возражали против того, чтобы девочки несли их чемоданы, но она ледяным голосом заявляла, что нам за это платят. Когда мы, поднявшись по лестнице, сворачивали в коридор, оставаясь в зоне слышимости, но вырываясь из-под прицела ее глаз-буравчиков, мужчины хлопали нас по плечу, молча выражая свое намерение освободить нас от тяжкой ноши. Мы благодарно ставили на пол чемоданы, показывали гостям их комнаты, а потом спускались на кухню готовить чай. И снова шли наверх, с подносами в руках, стараясь удержать равновесие на ноющих от боли ногах, и в ушах все звенел голос хозяйки, упрекающий нас в нерасторопности. «Ни минуты отдыха молодым» — таков был девиз этого отеля. Какую бы зарплату она ни выплачивала нам, причем с явной неохотой, почасовые ставки были рассчитаны по минимальной шкале.

Каждый вечер я без сил падала в постель, задаваясь вопросом, удастся ли мне когда-нибудь вкусить прелестей здешней ночной жизни, о которой была наслышана. В тот первый сезон я ее так и не увидела. Когда поток отдыхающих схлынул, она все-таки дала нам свободный вечер на шопинг, и то, как я думаю, только потому, что мне нужно было купить маме подарок, о чем я ей сказала.

Поскольку наша работа начиналась с утреннего чая в восемь утра, а заканчивалась уборкой посуды в половине десятого вечера, нам без труда удалось отложить денег с зарплаты и чаевых. В результате мои накопления оказались даже больше, чем я рассчитывала, и с лихвой покрывали мою будущую учебу в колледже. Зная о том, как хозяйка любит экономить, я попросилась уехать на несколько дней раньше намеченного срока.

Снова в хосписе, вспоминая ту Пасху, я услышала голос юной Антуанетты: «Вспоминай, Тони, вспоминай, что она сделала; вспоминай, каков был ее выбор».

Я попыталась прогнать из памяти тот день, когда моя слепая вера в мать наконец умерла.

Я хотела удивить ее своим ранним возвращением, поэтому не стала предупреждать о приезде. В предвкушении сюрприза и радости встречи, с чемоданом, полным подарков для матери, я погрузилась на паром до Белфаста. По прибытии в порт я не осталась ждать автобуса, а поехала на такси. Мыслями я уже была дома, видела Джуди и счастливое лицо матери, представляла себе, как мы устроимся за столом с чашками горячего шоколада и я начну рассказывать о своих приключениях на острове Мэн. У меня в запасе были забавные анекдоты о персонажах, которых я встретила в отеле, в том числе и о шофере хозяйки, и я знала, что они развеселят маму. Я представляла, как загорятся ее глаза, когда она развернет подарки, которые я купила. Особенное удовольствие, как мне казалось, ей должно было доставить бледно-сиреневое платье, отделанное шелком, ниспадающее складками от бедра по моде того времени. Когда я нашла его в магазине, то подумала, что ничего красивее в жизни не видела. Поборов искушение купить его для себя, я упаковала его как подарок для матери. Я воображала, как она расплывется в улыбке, когда развернет упаковку, ведь мама так любила сюрпризы и подарки, не говоря уже о том, что обожала красивые вещи.

Двенадцать миль от порта Белфаста до Лисберна, где находился наш дом, показались мне нескончаемыми, пока я ехала в такси, сгорая от нетерпения поскорее добраться до дома. Я торопливо расплатилась с водителем, подхватила чемодан и почти побежала по дорожке к дому. Я вставила ключ в замок, открыла дверь и вошла. Крикнула с порога: «Я дома!» Мне навстречу выскочил меховой комок Джуди, но голоса матери я не услышала. Я была озадачена, поскольку знала, что в тот день мама не работала. Я распахнула дверь в гостиную и остолбенела от увиденной сцены.

Мой отец сидел в мамином кресле-качалке, и на его лице было выражение такого самодовольства и триумфа, что я лишилась дара речи. Мать сидела у него в ногах, обратив к нему взгляд, исполненный обожания. Я уже успела забыть этот взгляд; в нашей прежней жизни он был неизменно адресован отцу, на меня она ни разу так не смотрела. В это мгновение я поняла, что проиграла. Это в нем она всегда нуждалась, он был центром ее вселенной, а со мной она лишь коротала время, дожидаясь его возвращения.

Чувство глубокой обиды от совершенного предательства пронзило меня. Я доверяла своей матери, но теперь мне открылась страшная реальность. Пока я стояла в дверях в коматозном состоянии, откуда-то издалека донесся ее голос, произнося слова, которые мне хотелось вычеркнуть из своего сознания.

— Папу отпустили на уик-энд, — сказала она. — Завтра он возвращается обратно. Я не ждала, что ты приедешь, иначе бы предупредила тебя.

Объяснения слетали с ее губ радостными возгласами, как будто она объявляла о каком-то приятном сюрпризе, сюрпризе, которым она хотела поделиться со мной. Ее воля как будто передавала мне немой приказ присоединиться к игре, старой доброй игре в счастливую семью. Улыбка не сходила с ее губ, а голос даже не дрогнул, пока она продолжала говорить, как будто отец приехал с заработков на побывку. В какой-то степени так оно и было. Позже я узнала, что именно так она преподносила свою историю соседям. Именно поэтому она запрещала ему писать письма: ей не хотелось, чтобы на нашу почту приходили конверты с тюремным штемпелем. А я-то надеялась, что она наконец решила расторгнуть брак. Теперь все встало на свои места. Мне стало ясно, почему она переехала в Белфаст, а не вернулась в Англию: все это время она ждала его.