Unknown - Unknown

– По очереди, не все сразу! – раскатисто, властно звучал рядом с ней хорошо слышный, строгий, спокойный голос Радимиры. – Целительница не может разорваться и помочь всем одновременно!

Часть больных она брала на себя или распределяла к другим дочерям Лалады, трудившимся не покладая рук. Когда Рамут, измученная, задёрганная, сходящая с ума от бесконечной вереницы искорёженных тел, опустилась на хрустящие обломки и обхватила руками голову, женщина-кошка присела рядом и обняла её за плечи сильной и уверенной рукой.

– Держись, хорошая моя... – И шепнула, коснувшись тёплым дыханием лба навьи: – Тебя саму б кто полечил... Ты же с ног валишься.

Рамут, подняв обморочно похолодевшее, бескровное лицо, пробормотала:

– Я не успеваю всех спасти... Они умирают...

– Тш-ш... – Пальцы Радимиры смахивали с её щёк слёзы. – Знаю, голубка, знаю. Нельзя помочь всем, но ты помогаешь многим, очень многим! Всё, больше такого бедствия не будет точно. Войне конец, вашу Владычицу пленили. Зимград был её последним безумством.

Знала ли Рамут несколько месяцев назад, изредка выдавая воинам лекарства от поноса и избавляя тысячного Адальроха от похмелья, что когда-нибудь нырнёт с головой в пучину настоящей работы – жуткой, нескончаемой, засасывающей, разрывающей на части? Она простодушно думала, что готова ко всему... Ага, готова. Как бы не так. То, что обрушилось на неё сейчас, и не снилось молодой «восходящей звезде» Общества врачей Ингильтвены; желторотым птенцом она тогда была, сущим ребёнком, лишь игравшим во врачебное искусство. По-взрослому всё началось только теперь.

«Соберись!» – приказала она себе. Отвесив по собственным щекам несколько ударов, встряхнувшись и зарычав, Рамут поднялась на ноги. Колени подкашивались, в ушах стоял неумолчный звон, но она опять устремлялась туда, где была нужна.

– Так, всё, передышка, – твёрдо сказала Радимира, когда после новой череды исцелений небо над Рамут закружилось и зазвенело колоколами, а почва превратилась в топкое болото. – Ежели ты свалишься замертво, ты больше никому не сможешь помочь.

Рамут снова очутилась в её нерушимых объятиях и перенеслась в них в тихий закоулок. Усадив измотанную навью внутри полуразрушенного дома и прислонив к стене, Радимира поднесла к её губам фляжку с водой.

– Вот, испей, переведи дух. Водичка из Тиши мигом усталость снимет...

Обломки хрустели под ногами, а под ногтями Рамут запеклась чужая кровь. Вымыть руки было негде, нечем и некогда.

– Хорошая моя... Чудо моё. – Губы Радимиры оставались суровыми, но глаза улыбались с искорками нежности и восхищения. – Ну-ну...

Уткнувшись носом в её плечо, Рамут сдавленно всхлипнула. Дыханию стало тесно в груди до ломоты в рёбрах, глаза намокли, и она не могла с этим совладать. Похоже, нервам пришёл конец.

– Ну-ну, голубка моя... Волшебница прекрасная, – шептала Радимира, касаясь дыханием лба Рамут. – Устала, знаю... Отдохни.

– Это не я волшебница... Это сердце моей матери творит чудо исцеления. – Ёжась от щекотного шёпота женщины-кошки, Рамут не могла оторвать отяжелевшую голову от её плеча.

– И ты, синеокая моя. И ты тоже чудесная, – улыбнулась Радимира золотыми ободками зрачков, приподняв лицо навьи за подбородок.

Её руки обнимали Рамут тепло и непоколебимо, и хотелось сидеть так целую вечность, но с улицы уже нёсся зов:

– Врач! Где госпожа врач?

– Я здесь! – отозвалась Рамут: иначе она не могла.

От усилия, которым она подняла себя на ноги, её душа чуть не рассталась с телом, но Рамут устояла, ухватившись за стену.

– Ещё немного – и тебя вынесут отсюда вперёд ногами, – обеспокоенно нахмурилась Радимира, заглядывая ей в глаза.

– По-другому – никак. Я не могу их бросить. – И Рамут оттолкнулась от стены, шагая на подгибающихся ногах навстречу тому, кто звал её.

– Побереги себя – и для людей в том числе, – сказала Радимира, подхватывая её под руку, и вовремя: Рамут оступилась на обломках и чуть не растянулась.

Лишившихся крова жителей размещали за чертой города в шатрах. Печально тянулась по дороге вереница телег: люди ехали вместе с извлечённым из-под развалин скарбом. Колёса вязли в тающем снегу, вещи падали в лужи при тряске, а в лагере ставились новые шатры, собранные всем миром. Беженцы грелись у костров – унылые, растерянные и растрёпанные.

– А это чья такая роскошь? – спросила Рамут, указав на большой, расшитый золотом шатёр, возвышавшийся среди прочих, как белокаменный дворец среди деревянных избушек.

– Это государыня Лесияра одолжила, – сказала Радимира.

У женщины-кошки было много работы: требовалось наладить доставку горячей пищи в лагерь и начать возведение временного жилья для зимградцев, в котором те смогли бы разместиться, пока город отстраивается. Застучали топоры: люди и дочери Лалады работали плечом к плечу. Радимира появлялась то тут, то там – следила за тем, чтобы всё делалось как следует, и раздавала распоряжения. Руководить она умела. Всюду, где развевался на ветру её плащ и мерцала дорогая, украшенная золотыми узорами кольчуга, работа спорилась, и каждый знал, что ему делать.

– А кто она вообще такая – госпожа Радимира? – поинтересовалась Рамут у одной из кошек-дружинниц, присевшей на бревно рядом с нею для короткой передышки.

– Радимира-то? – Кошка отхлебнула воды из фляги и оторвала зубами кусок калача. – Так известно, кто... Старшая Сестра она, советница государыни Лесияры, княгини нашей. В крепости Шелуга она начальствует.

Рамут смущённо кашлянула, кутаясь в опашень. Однако, высокий пост занимала сероглазая женщина-кошка! А навья с ней держалась запросто, временами даже непочтительно... Как-то закрутилось всё вихрем, понеслось – не до вежливости было. Свесив между колен усталые руки с набрякшими под кожей жилками, Рамут скиталась по округе рассредоточенным, туманным взглядом. Много среди дочерей Лалады встречалось пригожих лиц и статных фигур, а Радимира была не самой рослой и не самой красивой, но отчего именно она запала Рамут в душу? Почему сердце рвалось следом за нею, почему вздрагивало и щемило при виде реющих на ветру волос, величаво поднятого подбородка и светлых, спокойных глаз?

Покачиваясь на волнах раздумий, Рамут позволила себе расслабиться без дела. Она уже потеряла счёт исцелённым ею людям и спасённым жизням; усталость на время забылась, словно тело навьи было выковано из стали, но теперь Рамут охватила неповоротливость и слабость. Желудок уже давно смолк под напором нервного напряжения, и оставалось только гадать, откуда брались силы. Увы, они были не бесконечны, и Рамут казалось, что сейчас её уже ничто не сможет сдвинуть с места. Ноги вросли в землю, руки повисли, а на плечи давила тяжесть незримого купола, отгородившего её от мира...

– Уморилась... Ты ведь за весь день крошки хлеба не съела.

Сердце снова засияло тёплым огнём: около Рамут присела Радимира, улыбаясь лучиками-ресницами. Что за беспричинная радость опускалась лёгкой паутинкой на душу при её приближении? Окружённая разрухой, отрезанная от родины, измученная, голодная, бездомная, чему навья могла радоваться сейчас? Но искорка мерцала в груди, и её свет прогонял тоску и усталость. Рамут сама не заметила, как их с Радимирой пальцы соприкоснулись и переплелись, и вздрогнула, отдёрнув руку. Женщина-кошка как будто тоже смутилась.

– Давай-ка я соберу съестного, чтоб и тебе, и дочкам хватило, – сказала она, поднимаясь.

На сей раз набор в корзинке оказался посолиднее: пирожки, блины, горшок каши и снова эти изумительные белогорские калачи с маком. От их тёплого, доброго духа у Рамут отчаянно заурчало в животе. «Нет, больше ты не заставишь меня замолчать водичкой», – как бы говорил желудок. Услышав эти звуки, Радимира улыбнулась.

– Вот-вот, и я о том же.

Ещё она велела подать письменный прибор и набросала несколько строк. Протянув грамоту Рамут, она сказала:

– Это тебе. Теперь тебя никто не тронет и не прогонит.

«Предъявительнице сего, навье Рамут, дочери Северги, повелеваю не чинить вреда и обид, свободу её не притеснять и с места не гнать. Сие есть награда за великие заслуги во время спасения народа зимградского в городе разрушенном. Радимира, Старшая Сестра», – гласила бумага.

– Прости, госпожа, что я с тобой так неподобающе обошлась, – проговорила Рамут. Упоминание титула женщины-кошки воскресило в ней забытую было неловкость. – Я заставила тебя таскать брёвна, а твоё высокое положение вовсе не обязывает тебя этим заниматься...

– В тот миг мне даже в голову не пришло не повиноваться. – Радимира приблизилась, и пространство между их лицами снова начало разогреваться. – Положение значения не имеет, когда на кону чья-то жизнь. Думаю, и государыня Лесияра сделала бы то же самое.

Рамут вернулась на полянку в синих вечерних сумерках. Поставив корзинку со съестным наземь, она сама в изнеможении опустилась рядом.