Джек Лондон - Из Доусона в океан

Кроме как через единственную дверь, до отказа забитую народом, сюда не было доступа ни свету, ни воздуху; и в этой полутьме рослые индейские парни и индианки с дикими глазами обливались потом, завывали в вихре танца, который не поддается никакому описанию. С необычным чувством, знакомым всякому путешественнику, покоряющему дотоле неприступную вершину, мы уже собирались насладиться первобытной новизной обстановки, когда (представьте наше разочарование) обнаружили, что даже сюда, в глушь, за тысячу миль от ближайшего рубежа цивилизации уже проник в поисках приключений белый человек. Задыхаясь от духоты и запаха тел в этом набитом людьми помещении, мы неожиданно разглядели загорелое лицо, голубые глаза и белокурые усы вездесущего англосакса. С первого взгляда можно было понять, насколько по-домашнему он здесь себя чувствует.

В ста милях ниже Нуклукьето наш ночной сон был прерван дикими песнопениями, которые то нарастали, то необъяснимо исчезали по ту сторону вод. Часом позже, миновав излучину, мы пристали у рыбацкой деревни, жители которой настолько увлечены были своим религиозным обрядом, что даже не заметили нашего прибытия. Вскарабкавшись по берегу, мы оказались вблизи места, где совершалось таинство. Оно отбросило нас назад, к временам оргий пещерного человека, столкнуло с нашим общим, обитавшим, вероятно, на деревьях предком, так хорошо описанным Дарвином. Около сотни мужчин пели, издавая звуки, рожденные, возможно, еще в ту далекую эпоху, когда мир был совсем юн, и еще хранящие в себе дух первобытного человека. Подгоняемые шаманом, женщины бились в религиозном  экстазе, их распущенные черные, как воронье крыло, волосы стегали по бедрам, а тела колебались и извивались в такт песенного ритма.

Но и тут обнаружили мы следы вездесущего англосакса; да, здесь под пологом тента, распознали мы его в глазах женщины-полукровки, прижимавшей к груди младенца. Изящно сложенная, с кавказскими чертами и нежным овалом лица, она похожа была на жемчужину, потерянную в этой грязи.

Много и с большим пафосом говорил Лафкедио Хирн о японцах-полукровках, насколько же тяжелей жребий юконских индейцев-метисов! Их жизнь до краев полна непосильного труда, лишений и одиночества. Разве отважилась бы белая женщина при температуре градусов 50—70 ниже нуля с грудным ребенком за спиной пуститься в путь и делать миль по сорок в день на собаках? Это только один пример их будней, а возьмите охоту или рыбную ловлю, или дни, когда когтистая рука голода и болезней опустится на становище. Судьба их — будь ли то индейцы побережья Пэнхендл или эскимосы Ледовитого океана — от Скалистых гор и до самых западных Алеутских островов везде одна и та же.

Когда начинаешь обмен с местными жителями, гораздо глубже познаешь убожество и нищету всей их жизни. Из края в край летит жалобная мольба о лекарствах. Уже после первого общения улавливаешь трогательные нотки того могучего хорала душевной тревоги, который исходит из глубин сердца. У устья притока Каюкук в надежде раздобыть какой-нибудь образчик бус забрел я в летнее индейское становище. Возле одного из самых аккуратных шатров лагеря я завязал разговор с молодой метиской о покупке у нее какой-то необычайно красивой вещицы; уходил я под впечатлением ее слов. Я был потрясен, увидев перед собой прелестную крошку, играющую па цыновке из медвежьих шкур, розовощекую, голубоглазую с соломенно-светлыми волосенками, настоящую саксонку. Несколько раз делал я попытку принудить себя при товарообмене проявить твердость в цене, но всякий раз уступал, не в силах забрать мои ножны или кисет из крошечных пальчиков ребенка, смотревшего на меня голубыми глазами своего белого отца. И когда, поборов, наконец, слабость, я стал упорствовать, его мать сказала: «О, ты, большой белый человек, зачем так дорого? Я много работал, о, так много работал. Я ловил рыба и лось, и молол зерно для двоих, и нет мужчины помощь мне».

Я вопрошающе указал на ребенка и услышал ответ: «Он давно ушел: теперь один-два-три год». Сделка, которую удалось ей заключить, вызвала великую зависть ее угрюмых сестер, толпившихся у порога. В глубине материка везде, за исключением скрытых уголков да северных склонов высоких гор, снег к середине июня совершенно растаял. Но от Тоузикейкета и до самого Коюкука снега стало заметно больше, от него не свободны даже южные склоны — признак того, что мы приближаемся к побережью, а точнее к зоне прибрежного климата, поскольку находимся еще в семистах милях от устья реки.

Как известно, при морском климате, благодаря близости больших масс воды, тепло поглощается и излучается не так быстро, как в глубине континента. Поэтому и зима в Доусоне значительно холоднее, а лето соответственно теплее, чем в Сент-Майкле. Вдоль берега Берингова моря у края воды даже месяц спустя после северного солнцестояния можно увидеть большие массивы снега.

В Нулато, в 650 милях выше устья, мы встретили два небольших снаряжаемых в путь пароходика и узнали о широко задуманных приготовлениях к исследованию реки Коюкук, которая рассматривается как будущий Клондайк. Прибыли мы к самому началу службы в католической миссии, и странно было смотреть на словно изваянное тонким резцом лицо одетого в мокасины и уныло бесстрастного священника и слушать необычный хор пронзительных голосов индейских женщин и низкие басы стариков. Отец Монро, культурный и, по слухам, весьма богатый француз вот уже пять лет отдает свои силы миссионерскому промыслу, усердно трудясь в Нулато. Индейцы в миссиях выглядят всегда лучше —энергичнее и здоровее, чем где-нибудь в другом месте, однако создается впечатление, что христианство никогда не проникает в них глубоко. Некоторые мои сувениры — свидетельство того, с какой охотой обменивают они крест на старую колоду карт.

Весна была ранней, и ледоход на Юконе сопровождался таким большим разливом, каких не видали многие годы. От Доусона до Кутлика все временные стоянки и давным-давно построенные деревни были беспощадно залиты водой, а многие смыты. По некоторым признакам можно судить, что работа ледохода на протяжении последних 500 миль реки была поистине опустошительной. Немало береговых участков и целые острова наголо очищены от деревьев, которые обычно теснятся в низинах. Толстые стволы вырваны с корнем или буквально перерезаны пополам гранитными телами льдин, а молодые деревца согнуты их тяжестью и, полностью лишенные коры, белеют, словно кости па поле ожесточенной битвы. Дичи и рыбы в изобилии на всем протяжении реки, и в каждом становище можно найти свежую шкуру медведя или какого-нибудь другого зверя, растянутую на сушильной раме.

Охотились мы главным образом сами, но на сбор яиц и рыбную ловлю времени не тратили, предпочитая покупать эти продукты. Яйца, к сожалению, чаще вызывали у нас разочарование: мы совсем не испытывали удовольствия от обнаруживаемых там утиных и гусиных зародышей, которые, возможно, привели бы в восторг уроженцев этого края. Но рыба была превосходна, и особенно семга. Хотел бы я, чтобы тот, кто на рыбном базаре втридорога платит за серебристую семгу, а потом восхищается ею, поехал бы на Север и купил там за чашку муки гигантскую королевскую семгу, весом фунтов в 50—40 чистого мяса. Такую, откормленную, как бык, упитанную, холодную и, главное, восхитительную на вкус семгу можно добыть только из ледяных вод Юкона. Правда, требуется некоторое время, чтобы научиться торговать с индейцами. Тут нужно обладать таким же, как Иосиф, умением предвидеть и таким же, как Иов, терпением, иначе вас надуют, как нехристя. Тот белый, который в этом деле набил себе руку, обычно прикидывается заинтересованным в каком-нибудь вовсе ему не нужном предмете и проявляет полное равнодушие к тому, зачем пришел. Тогда индеец сразу поднимает цену на первое и соответственно снижает на второе. Когда цена па нужную вещь достигнет, таким образом, поразительно низкого уровня, покупатель хватает ее и тут же расплачивается. Торговец, конечно, раздосадован, но сделка есть сделка. От охоты мы не могли отказаться, хотя дробовик наш был старым и ветхим, а один спусковой крючок упорно разряжал сразу оба ствола. Уж очень заманчиво во время ночного дежурства, медленно скользя мимо низких, затопленных водой берегов, смотреть на висящее над северной стороной солнце и под храп накрытых москитной сеткой товарищей сбивать диких птиц, испуганно поднимавшихся с реки. Только ко времени прибытия в Анвик, в 600 милях от океана, мы по-настоящему оценили все величие реки, по которой путешествовали. У форта Юкон, 1300 миль от океана, она имеет ширину восемь миль; у Коюкука сужается до двух-трех миль, а от Косеревского она выдерживает ширину восемь—десять миль до самой большой дельты, где ее южный проток отстоит от северного более чем на 80 миль. У Анвика ширина реки сорок миль, а весенний подъем воды — от 30 до 40 футов. Такой огромной шириной река обязана острову, по всей видимости, крупнейшему речному острову в мире, который тем не менее никак не назван.